| |
ПАРАБЕЛЛУМ
В доме на углу улиц Запорожской и Госпитальной, на Молдаванке в Одессе, куда меня - восьмилетнего пацана отец посылал за папиросами "Сальве" в пункт заправки сифонов, и до революции существовала лавка. И в ней тоже торговали табаком. Конечно, выбор товара здесь чуть ли не полвека назад был не в пример ассортименту богатых магазинов в центре города в то время, но там тоже имелись папиросы и от Попова, и от Асвдадурова, и от Куфуди. И лучшие гильзы для папирос от Конельского, и изумительная курительная бумага от Френкеля, одним словом, местные жители были не обижены ни качеством табака и курительных аксессуаров, ни разнообразием того и другого. На полках в той самой лавке лежалидаже коробки с такими удивительными диковинками, как сигары, привлекая покупателей своим нарядной упаковкой, но отпугивая их иноземным непривычным видом и наверняка не доступной ценой. Впрочем, недоступной не для всех... На Запорожской в те года публика бывала разная. До 1904-го года эта улица называлась Глухой и получила она известность в городе, благодаря своими пикантными заведениям, где приличные господа могли приятно провести время в обществе прелестных женщин, не склонных отказывать джентльмену в его любых нескромных прихотях. Особенно славился салон мадам Фельдман и появление в нём у поклонников чувственных утех и плотских забав считалось если не шиком, то уж точно свидетельством умения позволить себе жизнь во всём её великолепии. К популярному среди мужского населения заведению, а особенно, к оному, востребованному среди граждан, охочих до изощрённой дамской ласки, частенько подкатывали пролётки с лихими возницами. Они доставляли на Глухую и расфранчённых, напомаженных щёголей - сибаритствующих повес-бездельников, и степенных отцов семейств, тайно проводивших здесь счастливые часы, и смущённых своим первым сюда визитом, нецелованных прыщавых юнцов. И если последние страстно желали расстаться с невинностью, вкусив, наконец, восторг от недоступных им прежде наслаждений, остальные посетители публичного дома самозабвенно предавались пороку в атмосфере буйного разврата под льющееся рекой шампанского. Да уж, Одесса всегда знала толк в изысканных удовольствиях. Она купалась в них, как в тёплой волне Чёрного моря, едва набегающей на берег в утренние часы знойного лета. Домов терпимости на Глухой было два, но они не конкурировали между собой, ввиду разного социального статуса их посетителей. В заведении у мадам Фельдман бывали люди из разных концов города и в основном те, кто мог не поскупиться на девицу лёгкого поведения, а бордель мамаши Мозес - такой же шикарный и гостеприимный, облюбовали свои местные - с Молдаванки. То есть, преимущественно, налётчики, считавшие его по праву своим вторым домом. Им здесь всегда были рады и обслуживали по высшему разряду за их щедроты. Не был обижен и простой люд на Глухой - на этой развесёлой улице, естественные потребности которого удовлетворяли многочисленные тамошние надомницы. А уж отыскать покладистую деваху-греховодницу, согласную преподнести своё тело в угоду сластолюбцу за полкарбованца на Молдаванке и вовсе не составляло труда. Не говоря уже о том, что если жаждущий женщину какой-нибудь скупщик краденого или мелкий лавочник, а то и бедный студент умели хорошенько поторговаться, то такая могла уступить себя, да ещё со своей подстилкой и вообще за сорок копеек. Злачных квартир в доходных домах здесь хватало, и о них прекрасно знал весь околоток. И труженицы интимной сферы услуг тоже не стеснялись собственного не пыльного ремесла, оповещая потенциальных клиентов о своей доступности простым, но действенным способом - занавешивая окно белой простынёй. Ну, вроде того: "...Барышня уже легли и просють..." Заведения с "нестрогими особами" не пустовали никогда, и тем более, в Одессе, где разгульная жизнь была в почёте не только у здешних аферистов всех мастей, контрабандистов и прочих лихих людишек, но и у вполне респектабельных горожан, желавших просто поразвлечься в обществе порочных женщин. Кто только не посещал дома терпимости на Молдаванке! И неудивительно, что даже случайно оказавшись рядом с приютом греха, как называл эти небогоугодные места раввин Балковской синагоги Аарон Шустер, вполне было можно попасть в какую-нибудь историю. А, вернее, влипнуть в неё, как это произошло с одним из руководителей большевистского подполья товарищем Сергеем... Тем дивным весенним вечером 1919-го года он уверенной и твёрдой походкой направлялся на конспиративную квартиру. Благоухала сирень в палисадниках, от аромата которой в голове стоит блаженно дурманящий туман. Ветерок, наполненный ароматом степи и запахом моря, шаловливо сквозил по дворам и переулкам. А над кабаково-оранжевыми черепичными крышами Молдаванки висела полная и налитая, как грудь пышнотелой красотки, луна - такая же притягательно белая и столь же бесстыдно соблазнительная. В городе, оккупированном войсками Антанты и наводнённом белыми офицерами под командованием военного губернатора Гришина-Алмазова, было неспокойно, и потому у товарища Сергея в боковом кармане английского тренчкота лежал Парабеллум. Одетого изысканно, с тщательностью опытного конспиратора, его легко можно было принять за состоятельного буржуа. Что, собственно говоря, и произошло, и именно возле салона мамаши Мозес. Оттуда как раз в то же самое время выходили хорошо известные на Молдаванке налётчики - люди Кривого Хаима: Сенька Фукс и Борух Червонец. Размякшие и полные неги от утех, доставленных им умелыми барышнями, они уже собирались распрощаться и разойтись в разные стороны каждый по своим делам, как вдруг заметили шикарно разодетого посетителя. Причём, обоим цель его присутствия здесь на Глухой тогда показалось совершенно очевидной. Ну что тут скажешь? Босяцкая удача им явно благоволила этим вечером. - Фраер! - отреагировал мгновенно Сенька, - и похоже, хорошо нафаршированный. Фигура опрятного и наверняка не бедного мужчины, направляющегося в их сторону, одному и второму виделась лёгкой добычей. И наверняка они о том прохожем подумали как о человеке с деньгами. Иначе зачем бы ему здесь ошиваться у дверей подобного заведения? - Попарить кочан прибыл голубчик, - осклабился Червонец, уже ощупывая за пазухой свой "Бульдог". Допотопный револьвер Уэбли ?2" совершенно невообразимого громадного калибра ему достался по случаю, но без патронов, которые теперь в Одессе никто уже давно не продавал, и с ним, хоть и не заряженным, он не расставался. Ограбление произошло быстро и абсолютно спонтанно, но по давно уже отработанной и проверенной не однажды схеме - поравнялись с жертвой и Червонец приставил револьвер к его голове. И даже взвёл курок, чтобы звук очень характерного щелчка, который не спутать ни с одним другим, добавил бы убедительности по поводу их намерений. Ловкости бандитам было не занимать - справились в один момент, да так, что товарищу Сергею свой Парабеллум выхватить и начать стрелять ну никак не представлялось возможным. - О, шпалЕр? - удивился Сенька, вывернув карманы смирно стоявшего господина с приставленным к его голове стволом угрожающего вида "Бульдога" и уже не сомневавшегося в сути происходящего. Карманных часов тот тоже лишился, но слава богу, не раздели до кальсон. А через несколько дней на явке, которой служила та самая лавка с табаком, состоялась встреча товарища Сергея с покупателем сигар, в офицерской форме, но явно не похожего на выпускника Пажеского корпуса. Крепышом с разрезом глаз, напоминавшим азиатские, был никто иной, как Мишка Япончик, нуждавшийся в контакте с большевиками. Тому уже подсказывало не подводившее его чутьё, что красные вот-вот вернутся в город и с ними придётся либо конфликтовать, либо заслужить к себе их лояльность. В Одессе из двух зол не выбирают меньшее, а считают, что из каждого есть шанс извлечь выгоду. Да и зол часто может быть больше двух... - И шо, вот прямо так револьвер и наставили в затылок? - сокрушался он, выслушав историю для Молдаванки вполне обыденную, но очень полезную лично для него в складывающейся в скором будущем ситуации. - Это ж форменное безобразие сделать человеку таких неприятностей и не поиметь интерес, чтобы спросить у него простых вещей. Хто он и зачем ему гулять рядом, а не зайти внутрь к мамаше Мозес для полного собственного удовольствия? - Япончик сочувствовал тихим вкрадчивым голосом, но глаза у того оставались холодно-бесстрастными. - Ай-яй-яй, - скорбно качал головой он, - приличному господину нельзя пройти по улице к компаньонам по своей бранже или куда вы там ишли, чтобы ему ни за грош не учинили вот такой скверный фортель. Мишка продолжал внимательно вглядываться в своего собеседника, словно изучая того и пытаясь докопаться до места этого человека в иерархии тех, с кем ему, возможно, придётся иметь дело. - Шо и говорить? Бог дал этим людям уши, но вместо того, чтобы хотя бы иногда послушать, что скажет раввин Шустер в синагоге, они ими внимают лишь томным стонам девочек, которые в заведении мамаши Мозес им делают праздник в их еврейской душе. Не храните до них зла, мосье... - замялся Мишка, не зная настоящего имени своего собеседника. Но про адрес, где того отыскать, спросить не забыл. - Хочу вам послать коробку сигар, - уклончиво ответил он на вопрос о причине своего любопытства, - как скромный подарок в утешение. Сдаётся мине, что ваше сердце ноет за нужные вам вещи и вас печёт изжога в ваших мыслях о том, где их теперь взять обратно. Бросьте вон эти несчастья из головы поимейте минуты удовольствия от лучшего, чем здесь торгуют. Новоявленный знакомый товарища Сергея не обманул и на третий день после их разговора посыльный принёс пакет с сигарным ящиком. В нём лежали часы и Парабеллум, которых товарищ Сергей так бездарно лишился. Но, главное, что его и Мишку Япончика, ожидавшего необходимую ему встречу, жизнь опять свела уже очень скоро. Не прошло и месяца, как в Одессе сменилась власть. В город вошли красные. Незадолго до этого губернатор Гришин-Алмазов - враг Япончика и его подельников, в отместку за нападение на своих офицеров, приказал забросать гранатами тот самый бордель, возле которого и ограбили товарища Сергея. По сведениям губернатора, именно там находилось пристанище налётчиков с Молдаванки. Не уцелел никто, в том числе и его хозяйка - Сильва Мозес. Однако чёрные дни для подручных Мишки на том не кончились. Уже большевики, освоившись в городе, начали наводить свой порядок, и в частности, принялись с усердием пламенных революционеров уничтожать бандитов и прочий уголовный элемент как уродливый пережиток проклятого самодержавия. Причём, пыл к пальбе из наганов у тех оказался не меньший, чем у "золотопогонников" бывшего военного губернатора. Чекисты попросту отстреливали преступников, взятых с поличным, на месте, объявив войну всем не согласным с законами и правилами Советской власти. Тогда-то и произошла повторная встреча Мишки Япончика и товарища Сергея. И не где-нибудь, а в Одесском Особом отделе Красной армии. Туда Мишка Япончик заявился самолично с предложением создать из своих подопечных подразделение для борьбы с петлюровцами, предварительно запретив все грабежи на улицах города. И, боже упаси, было бы кому-нибудь его ослушаться! Авторитет Мишки был непререкаем. Так спокойно и тихо Одесса, пожалуй, не жила ещё никогда. - Я, конечно, сильно извиняюсь, но не с вами ли мы вместе намедни покупали цигарки в помещении на Глухой? Ну и как вам здешний одесский товар? Пришёлся по вкусу? - лукаво поинтересовался Япончик у того самого франтоватого посетителя табачной лавки, облачённого теперь в щегольское малиновое галифе, на поясе которого из-под расстёгнутой кожаной тужурки топорщилась кобура уже знакомого ему Парабеллума. Они друг друга узнали сразу. В кабинете товарища Сергея - очевидно, не последнего человека в Особом отделе, куда Мишку привели два рослых вооружённых красноармейца, и состоялся тот разговор. В практически неограниченных в Одессе возможностях своего непростого собеседника товарищ Сергей уже успел убедиться, и они его не могли не впечатлить. Немудрено, что решение о создании подразделения было принято без проволочек и каких-либо колебаний с его стороны. И, как шушукались на Молдаванке, это решение одобрил лично Лев Троцкий. Его имя, прежде никому здесь не известное, теперь произносили с почтением, как бы уравнивая статус главы Народного комиссариата по военным и морским делам с положением и заслугами признанного на Молдаванке короля преступного мира - Мишки Япончика. - Сам Троцкий велел, - перешёптывались на Госпитальной, Дальницкой и Степовой. - Он хочет Мишку поставить до большого дела. Только не надо говорить за это громко, - добавляли потом, намекая на что-то известное лишь здесь на Молдаванке. И да, вся Молдаванка от Старопортофранковской улицы до Градоначальницкой, гордилась своим сыном. Наименование отряду придумали вполне пролетарское и революционное - имени Владимира Ленина. Однако на полковом знамени - из алого бархата было вышито золотом другое название: "54-й Советский полк имени мамаши Мозес". На тяжёлое, богато украшенное серебряной бахромой, полотнище Мишка Япончик не поскупился и над ним, не покладая рук, трудились лучшие еврейские вышивальщицы портновской мастерской Соломона Рубинчика. Знамя выглядело помпезно, как парохет в синагоге, и тем живописнее смотрелся под ним отправляющийся на фронт разномастно экипированный криминальный сброд города. Менее всего эти люди походили на какое-либо армейское подразделение и, наконец, вставшие под знамя после шумного банкета, устроенного тем же Япончиком, они собирались пройти маршем аж до Куликова поля. Впрочем, о вояках, собранных из воров и бандитов, как и о полке - очень необычном в Рабоче-крестьянской Красной армии, уже совершенно иная история. Молдаванка всегда помнила своих героев, пусть даже те были, наверное, не совсем законопослушными гражданами, как та бандерша - Сильва Мозес, случайно и трагически погибшая от рук белогвардейцев. Упокоенная с почестями на Втором еврейском кладбище, что на Люстдорфской дороге, она стала в те тревожные дни уже не менее известной в Одессе, чем её легендарный покровитель Мишка Япончик. А пистолет Парабеллум ещё долго верой и правдой служил товарищу Сергею. Иногда, глядя на своё оружие, он вспоминал Молдаванку, тот дивный весенний вечер, окончившийся для него столь досадным конфузом, и человека, сумевшего так элегантно этот конфуз разрешить...
|
|
