Наша Флорида

За амбразурой зеркала Гезелла, замаскированного под натуральный сосняк - кору и хвою, растекалась вязкая, как зимний мёд, пресловутая московская жара. В витражах Мавзолея руки прославленного пролетарского умельца Аскольда Северюги, сработанных в стиле "Художественный Пескоструй", плавилось яростное июльское солнце. Глумилось над перечеркнувшей Красную площадь очередью экскурсантов. Шеренга извивалась в три или все четыре ряда вдоль Великой Кремлёвской стены, отражаясь в солнцезащитных очках любопытствующих иностранцев. Хвост толпы терялся в одной из улиц, всасывая в себя граждан, жаждавших посетить усыпальницу великого вождя. Ещё дальше, напротив магазина с огромной вывеской "ГАСТРОНОМ", проворная продавщица торговала квасом. Зной так разогрел бочку, что женщине время от времени приходилось опрокидывать в люк ведро холодной воды, набранной из моечного шланга. Наплыв жаждущих нарастал. Очередь роптала на нерасторопность властей. Бокалы не успевали просыхать. Сметливые покупатели просили налить в полиэтиленовые кульки и с ними уходили к Лобному месту. Здесь в седые времена попеременно то секли головы государственным злодеям, то совершали крёстные ходы вокруг эшафота. Историческая ценность памятника культуры провоцировала озноб, и квас из продырявленной тары казался прохладней.

Куранты отыграли полуденный час. При звуках Государственного Гимна капитан ККК - Краснознамённого Кремлёвского Караула - Марат Трезузе вытянулся по струнке. С безусых лет он выглядел молодцевато. Рослый, плечистый, в любой одежонке и лицом - Аполлон Бельведерский. Девки на улице оборачивались и одна шептала другой: "Это надо же, а...". Подружка соглашалась: "Это же от и до... От и до...".

Вторые сутки коротал Марат в засадной капсуле, вмонтированной в ствол трёхсотлетней кедровой сосны. Терпению офицера наступал край. Донимали прогрызшие оболочку жуки-короеды. Лифчик с добавочными дисками для крупнокалиберного "Бизона" безжалостно давил на грудь. Сухой паёк и запас питья подходили к концу, но сердце пело. Москва! Родная столица-мать! Её священный, никогда не пустующий плац для праздничных парадов и похорон вождей! По Красной площади параллельно толпе экскурсантов торжественно двигалась колонна Мутинской молодёжи. Малиновые галстуки залихватски волновались на ветру, порождая ощущение свободы и счастья. Колонной распоряжался долговязый звеньевой в полевой фуражке без околыша и знаков различия. Чувствовалось, как трепетно он растроган своим участием в шествии, посвящённом дню добровольного вхождения Бурятии в состав России. Такая честь выпадает не каждому вожаку молодёжи. Правая его рука отбивала ритм. Левая дирижировала речёвкой:

Марату живо вспомнилось детство. Там всегда гремели торжественные марши! Ласково грело солнце! Случись оказия вернуться, с превеликим наслаждением подался бы туда! Хоть бы одним глазом взглянуть! Как обнажённо раскрывался мир перед ним в ту пору! С каким вожделением он впитывал родные пассажи!

За два десятка лет, казалось, ничего не произошло. Луна вовремя сменяла солнце. Старушки на лавочках привычно мельтешили вязальными спицами, вплетая в прошлое исчезающие мгновения. Состарившийся таксист на стоянке за киоском "Пиво-Воды" доставал из носа и разглядывал содержимое - на вид, вне времени и нисколько не страшась, что кто-то подсмотрит. Прохожие попросту не нуждались в мелких подробностях.

Вспомнилась досада пацанских лет. Стоить она могла дорогого. Пионерского и Комсомольского Достоинств, военной карьеры и даже членства в ВКП, обожаемой Всесоюзной Коммунистической Партии. Словно возродилась дорожка красного ковролина к тёмно-коричневому столу - проводница тяжких раздумий, эквивалентов кровавого пота и горьких слёз детей, не выдержавших испытания. Расползлись трещины на свежей, не успевшей затвердеть, штукатурке стен. Взглянуть бы, как теперь...

Приёмная комиссия в Пионерское Достоинство осенью 1977 года состояла из людей, позору перед которыми Марат предпочёл бы смерть на инквизиторском костре. Тогда будто в одночасье запахло горелой плотью. За окнами бригада Кремлёвских Дворников жгла кучи опавших листьев. Заодно предавали огню отбывшие срок похоронные венки. Председатель, дважды Герой Союза, полковник Мокрицкий Людвиг Степанович, частый гость в доме Трезузе - сказать лучше, приходящий член семьи, до странности напоминал деда Всеслава. Будто вылитый из бронзы, такой же понурый, сутулый и одноногий, он почему-то сильно робел бабушки Хенаривы, непроизвольно потакая её прихотям.

Всесоюзный день приёма в Юные Мутинцы транслировался по первому телеканалу в прямом эфире, рейтингом превосходя финал чемпионата высшей лиги по спортивному ориентированию. Но удивляться не приходилось - родителей в любом пересчёте оказывалось больше, чем сторонних болельщиков.

- Верим, - снова поддержал мальчишку товарищ Матвей, внушавший благоговейный ужас не только пацану, но и бывалому инструктору. Поговаривали, что в дни Венгерского Противостояния он в одиночку отбивался от взбесившихся бунтарей, прижавшись спиной к стене казармы. Был тяжело ранен и едва выжил, получив с дюжину ножевых ранений. Присутствие двух именитых членов комиссии объяснялось просто - Марат был круглым отличником, выпускником Суворовского училища и абсолютным чемпионом Боевого Троеборья среди школ столицы. Слова ободрения от героя Венгерских событий окрыляли душу, вроде кирпичика пломбира в июльский полдень.

- Что символизирует малиновый цвет пионерского галстука? - юный соискатель неожиданно осёкся. Язык будто прирос к гортани. Вопрос понапрасну повис в воздухе. Бесполезно, как стетоскоп на шее хирурга. Марат знал ответ на зубок. Тысячи раз декламировал перед зеркалом: "Это цвет крови, пролитой героическими советскими людьми в битвах за свободу нашего любимого социалистического Отечества".

Сквозь вентиляционные отдушины капсулы слышалось, как рядом заныли голуби. Капитан ККК Трезузе грустно усмехнулся зарницам прошлого. Вспомнилось, как нахмурился полковник Мокрицкий. Уж если кому бояться, так точно не Марату. Ну - перегруз, ну - перемкнуло. С кем не бывает! Отчаянно потёр переносицу и вспотевший лоб. Товарищ Матвей слегка побагровев, с трудом выдержал ритуальную паузу. Лишь после того вздохнул, развёл руками и указал на дверь. Вот он, разрыв шаблона! Красный ковролин не ведал жалости. Из глаз Марата полились слёзы. Он вышел, не подозревая, что между полковником Мокрицким и товарищем Матвеем развернулась спасительная полемика. Затем произошло невероятное - претендента вернули на дополнительное испытание. Законы приёма в Пионеры допускали повторную проверку, но не ранее, чем через год. Притом соискатель надолго обретал презренное клеймо неудачника. Таким потенциальным болванам заказан элитарный путь. Им, по сути, полагалось забыть о военной и партийной карьере.

- Вот что, малыш... Мы обсудили твой конфуз... Величайший писатель всех времён и народов Чехов как-то сказал: "Жизнь это миг. Её нельзя прожить сначала на черновике, а потом переписать на беловик". Но тем паче известно, что нет правил без исключения. И мы единогласно решили - пусть сегодня оно случится с тобой, - сказал Людвиг Степанович, - и, стало быть, получай вопрос на засыпку... Уложишься в полминуты с правильным ответом - закроем глаза на оплошность... Согласен? Не сможешь - тогда не обессудь... Скажи, милок, с какой скоростью падает дождь?

Таинственный товарищ Матвей вперил взгляд в Мокрицкого и, крякнув от удивления, приподнялся со стула. Убойная загадка полковника о скорости падающих дождевых капель предполагала по меньшей мере элементарные знания физики и, как минимум, минутную паузу для вычислений. Мгновенность ответа поразила товарища Матвея. Где ему знать, что Марату часто приходилось слышать приватные рассуждения бабушки Хенаривы о злополучной скорости. Но в данный момент его больше занимал меркантильный интерес - кто из друзей смотрит передачу, становясь очевидцем его позорного торжества. Впоследствии расспросив знатоков, он с радостью узнал, что прямой эфир в телевещании всегда сопровождается обязательной десятисекундной задержкой - стало быть, запись успели подредактировать, вырезав неблаговидные свидетельства его оплошности.

- Действительно, он у нас претендент козырный, - подтвердил полковник Мокрицкий, хлопая по столу холёной ручищей, отчего медали и ордена на его груди мелодично встряхнулись, напомнив колокольную перекличку из фильмов о дореволюционной эпохе, - но расслабляться рано, уточни-ка нам что символизирует узел на галстуке Юного Мутинца?

Отвечая, Марат не переставал восторгаться расположением полковника. Если бы не его заступничество, не видать пареньку пожизненно ни Пионерского, ни Комсомольского Достоинств. Никогда не стать курсантом Высшей командной школы. Не обрести желанных вех военной карьеры...

Марат вздрогнул от неожиданности, ругнув себя за потерю бдительности. Палец, конечно, мог принадлежать кому угодно, но обратиться по званию в засекреченном месте полагалось лишь сослуживцам из родного Кремлёвского Караула. Марат сокрушенно вздохнул - так и врага прозевать можно. Перед засадным стволом терпеливо дожидался ответа Хантариш-задэ, старший прапорщик хозяйственного батальона. Его, рядового вертухая год назад по неизвестным мотивам перевели из подвалов Лубянки в Кремлёвский Караул. Между Муртузом Хантариш-задэ и Маратом Трезузе сразу сложились доверительные отношения. И в знак дружбы прапорщик подарил офицеру говорящую африканскую птицу. Кличка пернатого птаха Феличита сразу же вызвала у Марата эстетическую симпатию, однако он пропустил мимо ушей осторожное предупреждение прапорщика о токсичности насельника. Птичка действительно принадлежала к редкой породе "питохуи" и требовала чрезвычайной осторожности в общении из-за ядовитого налёта на оперении.

- Товарищ капитан... э-слушай, товарищ Трезузе, - повторил он негромко, упрямо и с густым кавказским акцентом. Издавая носом похожие на короткий всхлип звуки. Большим и указательным пальцем зажимая и резко отпуская на выдохе ноздри. Кончики усов старшего прапорщика в блёстках пота никли к мостовой вертикально, как пара сертифицированных отвесов. Марат, раздражённый заторможенностью командира среднего звена, пусть даже приятеля, оторопело молчал. Куда смотрит начальство! Пусть бы занимался хозяйственный прапорщик своими "трусик-майка"! Не подпускать же его, в самом деле, к стратегическому объекту! К замаскированной засадной капсуле!

Тем временем вокруг бойца, разглагольствующего с вечнозелёным деревом, собирались иностранные туристы. Истерзанные жарой, но жаждавшие социалистического изыска, они излагали друг другу вероятные версии происходящего и расходиться не хотели. Под трёхсотлетней кедровой сосной не затихала их перепалка на зарубежных языках. Свои, советские осмотрительно наблюдали издалека, не приближаясь ни на шаг. Если солдат делает вид, что общается с неодушевлённым предметом - значит, вне сомнений, выполняет приказ командования.

- Товарищ капитан, - не унимался прапорщик, - Начальник Караула приказал мне принять пост. А вам - сдать. Литерным передали - вам срочно в пятнадцатую больницу, в КДЦ... Консультативно-диагностический центр... С вашей бабушкой нехорошо... очень даже плохо... Просили передать ... Совсем умирает бабуля...

От неожиданности Марат покрепче закусил отдающий прелью загубник противогаза. В глазах защипало от жалости к бабуле. Свело скулы, забурлило в животе, судорожно сжались кулаки. Капитан не сумел сдержать спазм. Следом возникла беспрецедентная тишина. Толпа иностранцев за амбразурой стала редеть. "Буржуи - что с них возьмёшь. Наследственные недоумки!" - облегчённо подумал Марат, пытаясь сморгнуть навернувшиеся слёзы. Скорее всего, глаза выедало из-за ядрёного запаха переработанной порции сухого пайка. Просроченного, как обычно, на несколько лет.

Старшему прапорщику, судя по растроганному выражению лица, фетор в логове тоже напомнил о детстве, когда добрые курдючные бараны дарили пастухам Ферганской долины тепло своих тел. Старинный азербайджанский род Хантариша-задэ издавна проживал в солнечном Узбекистане, внося в палитру дружбы народов самобытный лоск. Вовремя ощутив оплошность в исполнении уставных норм, он тотчас поспешил исправиться:

Минут через сорок, проверив по пунктам, затем сдав под роспись и опломбировав казенное имущество, Марат Трезузе покинул засадный ствол. Служебный "Барс" взревел и, распугивая малолитражные иномарки, вылетел на шоссе. Зарубежные уродцы в последнее время всё чаще появлялись на московских улицах, но против шедевров советского автомобилестроения казались слащавыми недоносками.

Капитан покрутил ручку радиоприёмника, поймав нужную волну. Шёл политический анонс. Сквозняк в открытые окна "Барса" подхватывал и в щепки разбивал о заднее стекло суждения генерального секретаря Мутина о перестройке народного хозяйства. Это отвлекало, но приходилось часто сигналить. Пешеходы на перекрёстках будто сговорились лезть под колёса. Казалось, столицу обуял суицидный гипноз. Марат Трезузе спешил. Никак нельзя было опоздать. Успеть, чтобы попрощаться. Любыми путями застать в живых дорогую сердцу старушку. Бабушку и внука связывало что-то большее, нежели банальное проживание в шикарной трёхкомнатной квартире на Кутузовском проспекте.

Первым делом предстояло преодолеть столичные пробки, и Марат, больше по наитию, чем пользуясь информацией Дорожного Радиомаяка, решил прорываться через Вешняки. Не снижая скорости, миновал давно знакомый информационный щит и вскоре припарковался на стоянке возле КДЦ. Лишь теперь облегчённо вздохнул, но у дверей, как назло, образовался затор. Какой-то индифферентный толстяк с гигантским букетом пионов застрял в турникете. Его никак не удавалось извлечь оттуда. Марат потянулся за удостоверением, чего вне службы не практиковал, но чёткие действия персонала клиники заставили повременить. Парни в защитной форме делали всё от них зависящее. Вскоре порядок был восстановлен. Капитан галантно пропустил вперёд женщину с авоськой, из которой торчали горлышки пивных бутылок, и уж потом помчался по гулким больничным коридорам. Разгоняя едкий смог карболки.

В солнечном свете палаты старица со щетинкой усиков над верхней губой казалась криво слепленной африканской куклой Вуду. Некстати вспомнились истории мадемуазель Антошки об африканских приключениях её бесшабашного папаши. Капитан Трезузе беззаветно любил бабушку, хотя досаждать ему она не прекращала. Старушка отчего-то втемяшила себе в голову, что внуку не походит офицерская карьера и всячески препятствовала усилиям юноши в избранном направлении. Если ненавистный варёный лук в картофельном супе можно было как-то стерпеть, то фривольные старушечьи капризы мешали жить.

- Ты обалдел, Всеславчик? Вот-те раз! Всё ещё мечтаешь лизнуть мою малосольню? Жить мне осталось недолго, а ты дербанишь последние минуты на пустую возню! Я желаю поговорить с внуком наедине! И всё тут! Короче, вали отсюда подальше! Надоел за всю жизнь! И постарайся прикрыть за собой дверь!

К Хенариве Имревне, чувствовалось, подбирался забористый приступ. Дед, зная о вычурной болезни супруги, спорить не стал. Грузно поднялся, опёршись на костыль и, распрямившись, захромал к выходу. Марат опустил глаза. Смотреть на униженного старика оказалось выше сил. Израненный ветеран войны - парадный мундир в шкафу весь в орденах-медалях, лоскутка свободного нет... На размен - растоптанная судьба. Резиновый наконечник протеза чертил по чисто вымытому полу панические пунктиры отступления.