на главную очередной выпуск газета наши авторы реклама бизнесы / Сервисы контакт
флорида афиша что и где развлечения интересно полезно знакомства юмор
 
<Вернуться Матлин, Владимир
Ларион-Ларик


Помню, Саша Тамаркин позвонил мне поздно вечером, я уже был в постели. Я пробормотал что-то, мол, сплю, позвони завтра, но он и не подумал извиняться:
- Слышал новость? - заговорил он возбуждённо. - Главный редактор, наконец, назначен. Угадай, кто? 
Новость была такая, что сон слетел с меня сразу:
- Говори уже, не тяни!
- Ну, подскажу тебе: принят наихудший вариант... Догоняешь? Нет? Ладно, не буду тебя мучить, - и фальшиво торжественным тоном: - На должность главного редактора нью-йоркской еврейской газеты приглашён видный писатель русской эмиграции Ларион Губеев. Что скажешь?
От неожиданности я вздрогнул, и слава Б-гу, мой собеседник видеть этого не мог.
- Что ж, - сказал я как можно более безразличным тоном, - он хороший писатель, его вон американские журналы публикуют. В переводах. Из всех нас - его одного.
- Да, но его взгляды... Газета всё-таки еврейская, а что он знает об иудаизме? Он себя и евреем-то не считает.
- Всем известно, что его папа Вайншток.
- Вот он и взял мамину фамилию...
- Фамилия не главное в этом деле. А писатель он стоящий. Можно ожидать, и редактором будет неплохим.
Лариона-Ларика я знал давно. Мы познакомились лет двадцать назад в Риме, "на пересадке", как это называлось: ждали разрешения американских властей на въезд в США в качестве еврейских беженцев. Тогда он называл себя Ларион Вайншток. Я знал, что он по профессии... ну, как это назвать? Писателем ведь не назовёшь человека, не опубликовавшего в печати ни одной строчки. Но мне говорили, что он пишет рассказы, и неплохие. Кое-что ходило в самиздате. А писал он постоянно и везде. В Риме тогда, "на пересадке", мы все бегали по музеям, ездили по всяким древнеримским развалинам, куда только могли добраться на городском транспорте, а он сидел в убогой квартирке в Остии и писал, писал.
В Нью-Йорке еврейские организации начали пристраивать нас на работу, какую-нибудь работу, лишь бы снять с пособия. Профессия? Забудьте о своей профессии. Может быть там, в прежней жизни, вы и были инженерами, учёными, архитекторами, но здесь, без языка и американского опыта, вы - никто. 
Однако Ларика такой подход не устраивал:
- Я писатель, - заявил он в Джушке. - И ничем другим заниматься не могу, не умею и не хочу. 
Какое-то время ему выплачивали пособие, потом перестали. Но он особенно и не тужил: его жена Варвара быстро устроилась на хорошую работу с приличной зарплатой. Английского, как и все мы, она толком не знала, но зато знала два новых компьютерных языка. И семья Вайншток - супруги плюс десятилетняя дочь - зажили полнокровной жизнью, не богато, но вполне пристойно. А Ларик сидел и писал, сидел и писал. И таки высидел...
Был в то время в расцвете сил такой видный учёный-советолог, специалист по современной русской литературе профессор Джозеф Фабер. (Он недавно умер). Так вот, какие-то рассказы Ларика попались ему на глаза. Ну, конечно не случайно, не просто так, а вполне целенаправленно. Ларик не один месяц охмурял профессорскую ассистентку Патришу, и в конце концов она показала рассказы профессору Фаберу. Тому рассказы понравились. Хорошо известно, что либеральный профессор не любил Солженицына, считал его ретроградом и матёрым реакционером, и вот писания Губеева, как полагал профессор, вполне можно было противопоставить Солженицыну. Они оба описывали советскую действительность, и оба под критическим углом зрения. Но Ларик писал весело, иронично, без этих солженицынских ужасов, без его страстного желания опорочить всё передовое и прогрессивное, что по мнению Фабера всё же принесли народам России революция и социализм.
Я здесь хочу уточнить кое что. Произведения Лариона Губеева, на мой взгляд, действительно обладают несомненными достоинствами. Писатель хорошо знает советскую жизнь: три года он провёл в армии, затем, чтобы прописаться в Москве, поступил в милицию, где проработал ещё шесть лет. Такого там насмотрелся... можете себе представить! Он начал писать ещё в свои "милицейские годы". А когда ушёл из милиции, стал внештатным корреспондентом комсомольско-молодёжной газеты: разоблачал "отдельные недостатки, всё ещё встречающиеся в нашем быту." Эти "отдельные недостатки" он описывал ярко, смешно, остроумно насмехаясь над нелепостями советского быта, умело при этом балансируя на грани дозволенного. Так что у профессора Фабера были основания рекомендовать рассказы Губеева американским журналам. И переводчика профессор подыскал отличного - из своих лучших учеников. А позже, когда у известного нью-йоркского финансового магната и филантропа Марвина Минцера появилась идея приобщить посредствам газеты на русском языке своих одичавших единоверцев к этой самой еврейской вере, щедрый магнат обратился за советом, естественно, к признанному специалисту в области русской словесности профессору Фаберу. И тот, ничуть не сомневаясь, рекомендовал Лариона Губеева - на этот раз на должность редактора свеже-задуманной еврейской газеты, хотя опыта редакционной работы у Ларика не было никакого.
На первом же редакционном совещании главный редактор Ларик произнёс программно-тронную речь, в которой изложил свои взгляды на задачи и методы газетной работы. В этой речи он особенно напирал на то, что хотя еженедельник и зовётся "Еврейская жизнь", освещать мы будем житие русской эмиграции в самом широком аспекте. Идеологические задачи еврейского воспитания эмигрантов будут выполнять, в основном, комментарии к недельной главе Торы, которые поручаются раввину Кацу, и еженедельные колонки редактора, которые, естественно, будет писать сам Ларик.
Тут я хочу сказать несколько пояснительных слов касательно национального самосознания советских евреев. Впрочем, что говорить? Достаточно вспомнить этот густой, пышущий жаром, как расплавленный асфальт, антисемитизм последних советских лет. Какое тут, к лешему, национальное самосознание, когда слово "еврей" считается оскорблением - его вслух не произносят. "Лица еврейской национальности" - максимально допустимый эфимизм, если разрешите так выразиться. Многие евреи ощущали свою национальность, как проклятие, как уродство, и скрывали свой позор, как только могли. Ну, а если под напором обстоятельств вынуждены были сознаться, то несли о своём происхождении и своих предках чудовищно безвкусные небылицы. Очень популярен, помнится, был сюжет о бабушке из богатой еврейской семьи, которая бежала из родного дома с гусаром (варианты: уланом, кавалергардом) и обвенчалась с ним, предварительно приняв православие. Также распространён был сюжет о дедушке пьянице, дебошире и матерщиннике (бывший николаевский солдат), который ничем, ну решительно ничем не отличался от простого русского хулигана. 
Ларик был приверженец этого последнего сюжета. Первую же колоннку редактора он посвятил своему дедушке Абраму Вайнштоку, который за богатырский рост, удаль и бесшабашность был принят в личную охрану государя императора. Конечно, это было несусветное враньё. Во-первых, еврея не могли зачислить в личную охрану царя, каким силачём бы он не был. А во-вторых... Я был знаком с дедушкой Вайнштоком, тихим, сухоньким старичком, преподававшим когда-то сопромат в одном из московских вузов. Как истый "пикейный жилет", он страстно любил поговорить о международной политике, но высказывался на эту тему очень осторожно. Я познакомился с ним в Риме, "на пересадке", он жил там в семье своего внука Ларика. Умер дедушка в возрасте девяноста трёх лет вскоре после приезда в Америку. И звали его, кстати, не Абрам, а Матвей Савельевич.
- Ну, читал мою колонку? - спросил Ларик, когда мы сидели поздно вечером за пивом. В тот период это было традицией: в день выхода очередного номера мы пили пиво всей редакцией. За двумя исключениями: Патриша пила вино, а раввин Кац - водку, поскольку всё остальное - не кошер. - Ты, надеюсь, понимаешь: пришлось маленько того... приукрасить... - Он снисходительно потрепал меня по спине. - Чего молчишь?
Панибратство раздражало, но надо было что-то ответить. 
- "Приукрасить"? Ты так это называешь. Зачем-то переименовал дедушку в Абрама. Это тоже украшение?
- Не, это для убедительности. Тебе так не кажется? Брось, старик, не придирайся. По-моему, это смешно: еврей Абрам охраняет русского царя. Не согласен? Давай спросим батюшку раввина. Эй, ребе Кац, что вы имеете сказать за мою колонку?
Почему-то Ларик считал нужным (и возможным) говорить с раввином на "одесском языке", хотя Кац до эмиграции жил в Ленинграде и по-русски говорил правильно. Раввин посмотрел на него широко раскрытыми глазами и ничего не сказал. А я понял, что Ларик просто напичкан стереотипами по поводу евреев. У таких, как он, еврейство почему-то ассоциируется с чем-то блатным: "Мурка, моя Мурка" или "С одесского кичмана бежали два уркана"... Влияние Бабеля, может быть? Но тогда Бабеля они поняли очень поверхностно, ведь не это у него главное. А это всё, что они знают о еврействе.
Надо сказать, Ларика никогда не смущало недостаточное знание какой-либо темы. Во всяком случае, это не было препятствием для написания статьи. В своих колонках он безапелляционно критиковал американскую систему налогообложения, высказывал смелые идеи относительно социальных проблем расовых меньшинств, предлагал проекты реформы американской системы образования и т.п. Когда кто-нибудь говорил ему, что это очень сложные проблемы, и, прожив в стране несколько месяцев, трудно так сразу понять, что к чему, он отвечал примерно так:
- Вы не понимаете главный принцип журналистики. Я как бы смотрю на явление глазами моих читателей и рассуждаю от их имени. Это и делает мои колонки понятными и популярными.
Единственным сотрудником газеты, кто отваживался критиковать его колонки, был Саша Тамарин. Конечно, не только он видел фактические ошибки ("залепухи" на редакционном жаргоне) в колонках Губеева, но открыто говорил ему об этом он один. Может, потому что знаком был с Лариком очень давно, с московских времён, когда они вместе безрезультатно обивали пороги редакций и издательств. К тому же Саша чувствовал себя в редакции незаменимым: он лучше всех знал тонкости редакционного дела, мог, к примеру, выполнять работу метранпажа. И ещё он довольно прилично знал английский - по сравнению с нами. У нас была и коренная американка - Патриша, хотя её положение в редакции было весьма неопределённым. Она не состояла в штате, а помогала нам, что называется, "на добровольных началах". Русский язык был для неё иностранным, она выучила его в университете под руководством профессора Фабера, говорила по-русски вполне сносно, но редактировать статьи, понятно, не могла. Зато была совершенно незаменима, когда в редакцию звонили из типографии, или с почты, или из санитарного надзора. К тому же она почитала гениальным всё, что писал и делал Ларик - эту идею ей, наверное привил её профессор. А может быть дошла своим умом.
С нами, сотрудниками, Ларик держался запросто, по приятельски, хотя, признаться, я ощущал в его отношении лёгкий привкус снисхождения и панибратства. Может быть, потому что по российскому табелю о рангах журналист котируется ниже писателя. А к тому времени писательская судьба Губеева явно двигалась в гору: весьма престижное издательство вело с ним переговоры о публикации сборника рассказов. Да и в редакции всё было поначалу неплохо, пока Ларику не пришла в голову идея обсуждать каждый номер на "летучке".
Вообще-то такая практика существовала в солидных газетах, но зачем это понадобилось в нашем приятельском междусобойчике, не знаю. Достаточно было, что после каждого выпуска мы выпивали в редакции за сдвинутыми столами - говори себе, что хочешь. Нет, Ларику понадобилась официальность... И вот на первом же таком совещании поднялся Саша Тамаркин и спокойно так перечислил все "залепухи", замеченные им в колонках редактора. Их оказалось немало...
Надо сказать, Ларик реагировал на это мужественно. Он сказал, что благодарит за критику, что проверит все указанные факты по дополнительным источникам и впредь будет внимательнее. Это на людях, в официальной, так сказать, обстановке. На личном уровне между старыми друзьями Лариком и Сашей пролегла явная эмоциональная трещина. Позиция Ларика была понятна: ну да, критика ошибок - необходимое дело. Но зачем же так, при всех? И в такой форме? Всё же он как никак, а начальство, следует поддерживать его авторитет. Разве нельзя сказать то же самое наедине, и по возможности до выхода номера? 
Не лишено смысла, как мне показалось...
С глазу на глаз Ларик намекал, что Сашка просто завидует - ведь он тоже мнит себя писателем, а его вот не печатают. Так или иначе, но "летучек" у нас больше не проводили. А может и зря... Во всяком случае, однажды мне очень хотелось сказать главному редактору пару слов публично.
А случилось следующее. В своей очередной колонке (а Ларик сдавал их прямо в набор, никому предварительно не показывая) он вдруг, ни с того, ни с сего, обрушился... на евреев. Вспоминая по какому-то поводу черту оседлости и вообще антиеврейские законы в дореволюционной России, он заметил вскольз, что евреи тоже виноваты перед русским народом: это они устроили революцию. Посмотрите, чьи лица преобладали в Совете народных комиссаров - первом после революции правительстве? 
Ситуация была совершенно бредовая: главный редактор еврейской газеты повторял худшие выдумки черносотенной пропаганды, разоблачённые к тому времени добросовестными историками. Если бы публичное обсуждение состоялось, я мог бы сказать, что список народных комиссаров первого советского правительства, возглавляемого Лениным, существует и доступен всякому, стоит захотеть. И тогда выясняется, что из 16 членов правительства евреем был один Троцкий. А насчёт того, кто совершал революцию в стране... Как вы думаете, кто жёг помещичьи имения? Расстреливал офицеров и массами дезертировал с фронта? Устраивал забастовки на заводах? Евреи? Да, в революционном движении приняли активное участие многие молодые евреи, но вспомним, что в тогдашней 175-миллионной России евреи составляли чуть более четырёх процентов населения, и большинство из них было заперто внутри черты оседлости. Главному редактору еврейской газеты надо бы знать обо всём этом прежде, чем высказываться столь категорически.
- Думаешь, он правда так считает? - спрашивал Саша, когда после работы мы сидели в баре за второй порцией виски. Мы с трудом привыкали к этому правилу: брать по одному "дринку" на человека. Почему нельзя сразу взять бутылку? - Да ничего подобного! Он не за евреев и не против. У него вообще нет взглядов ни по какому поводу. И в этом его сила. Понимаешь?
Я не понял и заказал третью порцию виски.
Саша глотнул из своего стакана, посмотрел по сторонам, будто кто мог нас подслушивать, и тихо заговорил:
- Я вот что думаю. Давно думаю... Ты только не считай меня шизофреником. Впрочем, считай, если хочешь... - Он помолчал, допил стакан. - Мы называем его легкомысленным, ну, без царя в голове, как говорится. А он очень, очень себе на уме. То что нам видится как его промахи, ошибки, на самом деле - тонкая игра, вот что. Посмотри, что в последнее время происходит в той стране, откуда мы уехали. Книги эмигрантов начинают издаваться во-всю. Но кто из авторов им там придётся по вкусу? Диссиденты? Ни в коем случае! В холодной войне они были на стороне Запада, они развалили "кипучию-могучую", они одержали моральную победу; им этого в России не простят! Даже Солженицына они встречают с кислой миной: ведь он одобрял развал Советского Союза. А как Губеев ненавидит диссидентов! Особенно женщин. Называет их "недоё....ми психопатками". Говорят, в этом что-то личное: якобы он, когда служил в милиции, участвовал в разгонах демонстраций и арестах, и что якобы теперь некоторые диссиденты опознают его.
Я слушал Тамаркина, понимал, что он в чём-то прав, но всё же справедливость требует... Я сказал:
- А писатель он хороший, несмотря на всё это...
- Да! Да! Хороший. Никто у него этого не отнимает! - почти закричал Саша. - В том смысле, что владеет стилем, наделён чувством юмора, хорошо знает и чувствует язык... Но он сам себя обкрадывает. Избрав эту позицию - ничего и никого не жалко, нет ни правых, ни виноватых, - он лишает свою прозу глубины. Русская литература замечательна тем, что всегда стремилась понять суть явлений. А Ларик? На всё взирает с одинаковой снисходительной иронией, поскольку всё на свете - г..но.
- Но это нравится читателям...
- Читателям в России, давай уточним. В Америке его опусы большого успеха не имеют, несмотря на все усилия профессора Фабера и Патриши. А в России... конечно! Ведь они сами именно такие. Побывали пламенными коммунистами, восторженными демократами, стойкими патриотами, мечтающими слинять заграницу... Дальше куда? А никуда, потому что всё на свете г..но, правды нет! Такая поза удобна, модна, и даже имеет научное название - "пост-модерн".

Та злополучная "летучка" стала чем-то вроде водораздела в жизни нашей редакции: она знаменовала конец мирного приятельства и начало растущей, порой скрытой, порой открытой неприязни среди сотрудников. Началось с Ларика и Саши, но постепенно у каждого из них появились союзники, единомышленники, болельщики. Обстановка усугублялась тем, что Ларик всё больше пил, и скрыть это было невозможно. Традиция "обмывать номер" всей редакцией отмерла сама собой, так что Ларик пил наедине - и дома, и в редакции в своём кабинете. Иногда он засиживался допоздна и напивался до того, что оставался ночевать на работе. Звонил Варваре и объявлял, что до дому не доберётся. Варвара всё переносила, но однажды не вытерпела и приехала среди ночи в редакцию. И нашла своего благоверного в кабинете на диване в обществе Патриши... 
И пошло-поехало, всеобщая деградация и развал. Редактору заниматься газетой некогда: его жена выгнала из дома, и он пытается где-нибудь пристроиться. Патриша взять его к себе не может: сама живёт с мамой, папой и сёстрами, а снять квартиру в Нью-Йорке - дело очень непростое. То есть простое, если приличные деньги есть, а редакторская зарплата Лариона позволяла ему разве что собачью конуру... 
Но и эта крошечная зарплата оказалась под угрозой в один непрекрасный день. Каким-то образом нашему благодетелю, финансовому магнату и меценату Марвину Минцеру, на чьи деньги существовала газета, стало известно об обстановке в редакции. Кто настучал - остаётся неизвестным по сей день. Я только должен категорически сказать, что не Сашка, хотя некоторые его и подозревают. Тамаркин на такую низость не способен, я убежден. Но так или иначе, благодетель оказался хорошо информирован. Он вызвал к себе Лариона и Патришу и учинил им (точнее Лариону, поскольку Патриша была приглашена в качестве переводчика) разнос по первому разряду. У него был список редакторских колонок в переводе на английский, включая и ту самую, насчет вины евреев перед русским народом. 
- И это называется еврейской газетой? - вопрошал меценат, глядя в глаза Ларика, мутноватые от вчерашнего.
- Но мы... но газета в каждом номере публиковала... ну это... статью раввина Каца... из Талмуда... - попытался оправдаться Ларик. 
Благодетель брезгливо поморщился:
- Вы хотите сказать, комментарий к недельной главе Торы. Этого совершенно недостаточно.
Короче говоря, беседа закончилась примерно такой фразой Минцера:
- Я прихожу к мысли, что газета не выполняет своего предназначения. А в таком случае, зачем она нужна? 
Этот разговор нам пересказал не кто иной, как сам Ларик. Он созвал общее собрание редакции и описал всё в подробностях. Был он грустен, подавлен, растерян, - таким я видел его впервые. 
- В общем, вы должны быть готовы ко всему, - сказал он на прощание. - Что я слечу, это уж наверняка. Но продолжит ли газета своё существование? Не знаю, не уверен. Минцер явно охладел к этой затее. Короче, спасайся, кто может. А я... я с самого начала... не туда потянул, в неправильную сторону. Простите, ребята, я вас подвёл.
На следующий день он в редакции не появился, и на следующий, и на следующий... Мы догадывались, в каком он состоянии, а узнать было негде: Патриша тоже не приходила, а кто еще может знать? Примерно через неделю позвонила Варвара и сказала, что он лежит в больнице - инфаркт, положение тяжелое. Она узнала об этом, можно сказать, случайно, через знакомых.
А еще через два дня он умер.

Газету нашу, как и следовало ожидать, вскоре закрыли, мы все оказались без работы. Как прожить, ведь у многих семьи? Начались мучительные поиски. Те что помоложе, пошли учиться на программиста, некоторые устроились на радиостанции "Свобда" и "Голос Америки", ну а иным, вроде меня, пришлось заняться уборкой улиц. Трудное было время, многие бедствовали. Случалось так, что за квартиру нечем заплатить, да что там - на обед порой не хватало. И одолжить не у кого: все мои друзья-приятели, бывшие сотрудники "Еврейской жизни", в таком же положении. Впрочем, за одним важным исключением.
Варвара Губеева. В течение нескольких месяцев она получила от российских издательств как наследница Лариона... никто точно не знает сколько, но говорили о десятках, а может и сотнях тысяч долларов. Словно прорвалась плотина! Гонорары шли за издание сборников рассказов, воспоминаний, очерков... Издали даже колонки редактора из нашей покойной газеты. По рассказам и очеркам Ларика снимались одновременно два фильма: один о Советском Союзе, другой о Нью-Йорке. В нескольких театрах шла биографическая пьеса о жизни в Америке замечательного русского писателя Лариона Губеева. В ней Ларик представал эдаким добродушным парнем с открытой русской душой, редкий талант которого пытались использовать гнусные америкашки (слово "пиндосы" еще не вошло в лексикон). Тексты Ларика, в которых он с веселым презрением пишет об американцах, о еврейских эмигрантах с Брайтон-бич, о своих коллегах по работе - в общем, обо всех, позволили сделать из него героя современного мифа о чистом и благородном русском человеке, окружённом безнравственными врагами. (Между прочим, мало кто из его поклонников знает, что в нем не было ни капли русской крови: папа еврей, а мама откуда-то с северного Кавказа).
Апофеозом этой Губее-мании можно считать полученное мною недавно приглашение на открытие музея Губеева в Москве, на Зацепе, недалеко от дома, где милицейские власти когда-то устроили ему комнатенку (после шести лет ожиданий). Такие же приглашения получили Саша Тамаркин и Варвара. Никто из нас троих не поехал - каждый по своим причинам.
Что сказать в заключение? Пушкин однажды написал, что предпочел бы "бессмертию души своей бессмертие своих творений". Часто думаю над этой цитатой: неужели он всерьез? Неужели он готов погубить свою душу ради писательской славы? Не могу себе представить. 
Это Пушкин. А вот Ларик бы точно не сомневался ни минуты. И, кажется, получил - если и не "бессмертие своих творений", то во всяком случае популярность и деньги. 
Которых он так и не увидел...


 
 

Матлин, Владимир
№216 Aug 2022

 

Our Florida © Copyright 2024. All rights reserved  
OUR FLORIDA is the original Russian newspaper in Florida with contributing authors from Florida and other states.
It is distributing to all Russian-speaking communities in Florida since 2002.
Our largest readership is Russians in Miami and Russian communities around South Florida.
Our Florida Russian Business Directory online is the most comprehensive guide of all Russian-Speaking Businesses in Miami and around state of Florida. This is the best online source to find any Russian Connections in South Florida and entire state. Our website is informative and entertaining. It has a lot of materials that is in great interest to the entire Florida Russian-speaking community. If you like to grow your Russian Florida customer base you are welcome to place your Advertising in our great Florida Russian Magazine in print and online.