| |
ВОЗВРАЩЕНЦЫ
Свой свояка видит издалека. В те далекие 60-е годы пантомима как жанр еще не существовала, и считанные мимы объявлялись артистами "оригинального жанра", наравне с жонглерами, акробатами, чревовещателями, и др. А так как учиться этому искусству было практически не у кого, мы учились друг у друга. Для этого мы стремились познакомиться, подружиться, а то и просто увидеть на сцене или по телевизору выступления друг друга. К концу 60-х я был знаком со многими, кто уже успешно выступал в этом жанре. Среди них был Саша Жеромский, Арчил Гомеошвили, Миша Гуревич и другие. Но Борю Амарантова мне встретить не удалось, хотя и было чему у него поучиться. Его знаменитый номер "Ке-ля-ля" был неповторимым потому что сочетал технику пантомимы с актерской игрой, и удивительной способностью жонглировать различными по форме и весу предметами. Познакомился я с Борей спустя много лет в Нью-Йорке, куда он эмигрировал на два года раньше меня. Встретились мы на Брайтон Бич, где к тому времени образовалась довольно значительная община эмигрантов из совка. Магазины, рестораны, клубы - всё это зазывало посетителей на родном русском языке. Об Амарантове я знал многое. И то, что он снялся в нескольких фильмах, и то, что он пытался открыть театр пантомимы в Москве, ну и то, что выпал из "фавора" последние годы и поэтому уехал на Запад. Он обо мне только слыхал, что кто-то там в Ленинградском Театральном институте открывает курс артистов пантомимы. Со слов Бориса я узнал о его судьбе на родине и о неудачных попытках определиться в Штатах. Он к этому времени уже успел выступить в нескольких концертах и был очень удивлен и разочарован тем, что в Америке никто особенно не интересуется его персоной. Боря неоднократно повторял, "как это ему, лауреату международных конкурсов, знаменитому артисту уникального жанра здесь никто еще не предложил ангажемент?" Я пытался его успокоить, подбодрить, убеждая в том, что здесь нам всем придется набраться терпения, чтобы выйти на уровень, достигнутый там. На это Борис высокомерно возразил, дескать, "что ты сравниваешь себя и меня". Я сделал вид, что не заметил явной бестактности, но подумал, что популярность и успехи в совке были не только его заслугой, но и заслугой талантливого педагога Сергея Каштеляна, и наставника, клоуна Лени Енгибарова. А что касается меня, то в определенный момент своей карьеры я решил, что артистом быть больше не хочу. Меня привлекала деятельность режиссера, педагога, а, как известно, достижения этих профессионалов чаще остаются в тени. Борису, видимо, было интересно общаться со мной, и мы стали часто видеться. Он приходил в мою маленькую квартирку, где я жил один, и мы подолгу беседовали о прежней жизни и работе, о перспективах творчества в Америке и, конечно, о пантомиме. Вскоре я заметил, что Боря выпивает больше, чем нормальный советский артист. А он, в свою очередь "обнаружил", что я кое-что понимаю в театральном искусстве. Мне было очень интересно общаться с товарищем "по оружию" и, зная его возможности в пантомиме и жонглироании, я стал предлагать ему сюжеты для новых номеров. Он уже давно был зациклен на своем "Ке-ля-ля", а я пытался убедить его в том, что с одним номером прожить жизнь неинтересно. Я тогда подумал, что мы с ним находились в одинаковой ситуации и предложил ему совместный проект - создать спектакль пантомимы для одного актера. Я придумаю сценарий и поставлю его как режиссер. Надо сказать, что в этой области я уже имел довольно значительный опыт и даже некоторый успех. Боре эта идея понравилась, но он тут же заволновался в отношении условий нашего сотрудничества. Я высказал мысль, что поскольку у нас обоих пока нет ни настоящей работы, ни денег, мы будем трудиться в надежде на будущие успехи. Мы можем стать партнерами, как говорят в Америке, "fifty-fifty", то есть все пополам. Тут он возмутился не на шутку и заявил, что такого нахальства он не потерпит. Но подогретый хорошей дозой выпитой водки, Боря разразился целой лекцией на тему "не забывай, кто я такой". Короче, режиссером знаменитого исполнителя номера "Ке-ля-ля" мне стать не удалось. Больше того, мне стало неинтересно с ним встречаться, и я потерял его из виду. Помню, раз или два мы участвовали в одном концерте, но о совместной работе больше никогда не говорили. А потом меня пригласили преподавать в Майами, и я покинул Нью-Йорк навсегда. Когда же в совке началась перестройка, появилась возможность съездить туда, откуда многие еле унесли ноги. Вот тогда я узнал от общих знакомых, что Боря Амарантов воспользовался этой возможностью одним из первых и вернулся в Москву. Там у него была сестра, которая жила в его квартире - он прописал ее перед подачей на выезд на ПМЖ. Помню, в 60-х и 70-х годах в совке было модное словечко "невозвращенец". Этим презрительным словом чиновники называли тех, кто воспользовавшись доверием партии и народа получил возможность выехать "за пределы" государства и предал свой народ, оставшись за рубежом. Это были, как правило, знаменитые артисты, поэты, писатели и даже должностные лица. Согласно советской пропаганде, мы должны были их презирать и стараться забыть об их вкладе в литературу, науку и искусство. Самыми нашумевшими "невозвращенцами" были тогда Рудольф Нуриев и Михаил Барышников, оба танцовщики. Но почему-то в моей среде таких изменников родины не презирали, а наоборот - им завидовали. Партия знала и об этом и поэтому нам не доверяла. Но вот в конце 80-х годов появилась новая тенденция, представителей которой я называю "возвращенцами". В истории совка такое было и раньше, но редко. Например, писатель Алексей Толстой после побега на Запад вернулся в 1923 году в советскую Россию. Это были единичные случаи. В нашей же эмиграции, возвращение превратилось в фарс. Люди, которым до эмиграции удавалось в совке улучшать свое благосостояние путем приворовывания, обмана, коррупции, подались на Запад в надежде на свободу бизнеса, а часто из боязни быть осужденными за их мелкие (иногда и крупные) хищения. Они быстро поняли, что здесь придется работать. И вот Горбачев дал этим людям второй шанс, и они зашевелились, вопреки чаяниям членов их семей. Судьбы этих людей мне неизвестны и вообще, если сравнить их с "невозвращенцами", они во многом проигрывают в моральном смысле. Первые оправдывали свой поступок стремлением к свободе выражения. Я тоже воспользовался возможностью съездить в Рашку, но только чтобы повидаться с моими родителями и сыном, которые тогда все еще жили в Одессе. Естественно, никакой, даже мимолетной мысли о том, чтобы вернуться на "родину" у меня не было. Больше того, я еле выдержал две недели пребывания там, настолько разительными были различия в реальных жизненных условиях и в ощущении свободы. Заодно я повидался с друзьями и в Одессе, и в Москве. От них я и узнал о печальной судьбе Бориса Амарантова. Возвратившись в Россию, он пытался восстановить былую славу и известность. Но за 10 лет отсутствия появились новые звезды, в том числе в жанре пантомимы. Многие бывшие друзья и почитатели таланта Бориса под влиянием той же пропаганды видели в нем изменника, блудного сына. А так как КГБ не дремало, как всегда, с Амарантовым остерегались сотрудничать как на личном уровне, так и на административном. До сих пор официальными каналами распространяется неопределенность причины и обстоятельств его смерти. Мои знакомые в Москве, которые близко знали и общались с сестрой Бориса, рассказали, что артист покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна своей квартиры. Зная его настроение в Америке и понимая, что возвращение могло только усугубить разочарованность в жизни, я верю, что это так и было. Слава и всенародное признание - очень опасные вещи. Чтобы из забвения подняться вновь на их вершины, понадобится сила воли и осознание того, что начинать придется "с нуля".
|
|
