| |
БЕЗ РОДУ, БЕЗ ПЛЕМЕНИ
"Разведчик Путин занимался фигней: разгребал кляузы студентов на профессоров, кляузы профессоров на ректоров и так далее" Юрий Швец, сокурсник Владимира Путина по Академии КГБ
Обычай давать библейские имена новорожденным евреям заметно угас ко времени, когда я появился на свет. Особенно в больших городах великой страны Советов. Откуда я это знаю? Да просто перебрал в памяти еврейских одноклассников и моих двоюродных братьев и сестричек. Видимо, наши родители поняли, что ничего хорошего это нам не сулило. Они начали давать детям "модные" тогда имена: мальчикам ? Валерий, Эдик, Аркадий, Юрий, а девочкам - Ирина, Полина, Виктория, Наташа. Подобные имена не раздражали слух особо рьяных националистов, а помогали раствориться в толпе, в общем быть, как все. Надо заметить, что для нас это оказалось подспорьем, но ненадолго. Как только мы повзрослели, нас, по старой русской традиции, начинали называть по имени-отчеству. А с отчеством у большинства была неувязочка - ведь нашим отцам давали имена правильные, значимые, судьбоносные. Желая хоть как-то улучшить ситуацию, мой отец поменял свое имя и стал называться Аркадием Иосифовичем. Но так как он это сделал уже после моего рождения, в моей метрике в графе "имя отца" все еще было написано "Абрам". Ну почти как в том старом анекдоте: ? Мойша, говорят, завтра будет погром! ? Ну и что? Я по паспорту русский. ? Да, но будут бить не по паспорту, а по морде! Так вот, когда подошло время получать паспорт, я принес в ЗАГС документы отца и попросил записать меня Аркадьевичем. Это не помогло, и на основании свидетельства о рождении я остался Эдуардом Абрамовичем. Когда же я стал достаточно взрослым, чтобы меня называли по имени-отчеству, при знакомстве всё же представлялся Эдуардом Аркадьевичем. Звучало красиво, и мои коллеги и студенты меня так и называли. Теперь я понимаю, что это было унизительно, но тогда было нормой стыдиться своей принадлежности к определенной нации. Так мы и жили - люди без роду без племени. В той, теперь уже далекой действительности, чем больше русским ты был, звучал или выглядел, тем больше шансов у тебя было выжить и получить хотя бы то малое, что эта страна давала своим гражданам. Помню, была даже песня такая: "Парень хороший, парень хороший, как тебя зовут? По-грузински я Вано, а по-русски Ваня" или "по-армянски Ованес, а по-русски Ваня". Если продолжить навязчивый национализм этой дрянной песенки, то получится - по-еврейски я Абрам, а по-русски все равно Ваня. Уж не знаю, помогла ли мне в жизни моя маленькая хитрость с отчеством, но чтобы добиться того, о чем мечталось с детства, потрудиться пришлось немало. Потребовалось вначале набрать двухлетний рабочий стаж, с которым якобы будет легче поступить в институт. Затем мне пришлось поступать в такой институт, в который человеку с нестандартным отчеством ещё можно было поступить, и таким образом избежать призыва в армию. Впрочем, в армию все равно забрали, но уже после окончания учебы, потому что на моё еврейское счастье в этом институте закрыли военную кафедру, когда я был первокурсником. Пришлось отслужить выброшенный из жизни год. И, наконец, пришлось хорошо постараться, чтобы пройти по конкурсу в Театральный институт. А конкурс был порядка трехсот человек на место! Тут уж даже Ивану Ивановичу приходилось нелегко. Детям нашего племени были предоставлены две реальные возможности достигнуть своей мечты. Одна называлась "по знакомству", другая ? "взятка". На первую надежд было мало. Самое большое знакомство у моих родителей в области театрального искусства в нашем городе был билетёр Одесского цирка, который доставал для нас билеты на праздничные представления. Взятка тоже отпадала, так как сумма взятки даже в местное музыкальное училище могла окончательно разорить нашу семью. А уж вероятность дать взятку для поступления в Театральный институт обсуждалась в нашей семье только жестами. Но вот я уже благополучно отучился в этом недосягаемом для нашего племени институте и впоследствии здесь же окончил аспирантуру. Меня пригласили преподавать в этом же заведении, из которого вышли известные всей стране артисты, режиссёры и театральные критики, короче, интеллектуальная элита, призванная влиять на художественные вкусы всего народа. А это уже, извините, идеология. Проморгали, видать, моё отчество. Кто-то же должен неустанно следить, чтобы эта идеология верно служила партии и народу великой многострадальной страны. Я приступил к работе в институте с усердием и надеждой передать знания и опыт своим ученикам, будущим звёздам отечественного театра и кино. Хоть я был ненамного старше моих студентов, все обращались ко мне по имени-отчеству, с традиционным уважением, принятым в высших учебных заведениях. Прошло несколько месяцев. Однажды меня попросили подняться на третий этаж, в кабинет института, чтобы ответить на телефонный звонок. Тогда на кафедре телефона не было. Я пришел в кабинет, и секретарша, указав на телефон, сказала: ? Это вас, Эдуард Аркадьевич. Я взял трубку. Мужской голос на другом конце спросил: ? Эдуард Абрамович?.. Я ответил не сразу, так как не ожидал такого вопроса. Меня никто так прежде не называл. Наконец не очень уверенно я ответил: ? Да... а кто спрашивает? ? Меня зовут Владимир Владимирович, только, пожалуйста, не повторяйте вслух моего имени. ? Хорошо, - сказал я, ? чем могу быть полезен? ? Я лейтенант Комитета государственной безопасности. Я бы хотел с вами встретиться, Эдуард Абрамович, если это возможно. ? Зачем? - дрогнувшим голосом спросил я. ? У нас к вам просьба, но это не по телефону, ? вежливо произнесли на другом конце, ? когда вам будет удобно и где вам будет удобно, Эдуард Абрамович... Видимо, я слишком долго соображал, где бы нам встретиться, так что лейтенант предложил: ? Так приходите завтра в три ноль-ноль к нам в управление на Литейном проспекте, комната 38. Да вы сами знаете, где мы находимся. Скажете на проходной, что вы ко мне, и вас пропустят. Договорились? Ну и чудненько. До встречи, Эдуард Абрамович. Я положил трубку и зачем-то усмехнулся. Мне вдруг вспомнилась шутка об этом доме на Литейном. Тогда говорили: "А знаешь почему этот дом называется ?Большой Дом?" Потому что из него Колыма видна". Остаток дня я пытался догадаться, почему они хотят со мной говорить. Я старался вспомнить, с кем и о чем я говорил, какие анекдоты и кому рассказывал. Но ничего подозрительного вспомнить не смог. На следующий день я приплелся в Большой Дом, всеми силами стараясь подавить страх и чувство приближающегося краха моих надежд. И это в тот момент жизни, когда все складывалось как нельзя лучше. Меня пропустили беспрепятственно, и, поднявшись в лифте на третий этаж, я оказался в небольшом кабинете с неизменным портретом Брежнева на стене. Плюгавенький молодой человек невысокого роста с редкими белесыми волосами и близко посаженными глазками неопределенного цвета встретил меня с улыбкой: ? Эдуард Абрамович, рад с вами познакомиться, ? сказал неказистый человек, пригласив меня сесть. Я сел на стул напротив него и вопросительно взглянул на лейтенанта в штатском. Он начал фальшиво извиняться за то, что отрывает меня от важных дел в сфере художественного воспитания молодого поколения, а я подумал: кончай уже эти банальные, выученные наизусть слова. Среди прочего, я как раз тот человек, который по роду деятельности призван моментально отличать наигрыш от искренности. Наконец лейтенант перешел к делу: ? Мы тут ненароком заметили, что вы встречаетесь регулярно с гражданином Западной Германии. У меня внутри всё похолодело. "Вот оно что!" - подумал я, но, овладев собой, ответил: ? Да, встречаюсь, а что, это запрещено законом? Я действительно примерно за год до этого познакомился с немцем на оперном спектакле в Кировском театре. Он немного говорил по-русски, а я, тоже немного - по-английски. Мы тогда обсудили оперу, и я узнал о нём, что он бизнесмен и что приезжает в Россию дважды в год на пушной аукцион. Обо мне он узнал только, что я работаю в Театральном институте. Мы с ним еще сходили в Эрмитаж, и потом он пригласил меня пообедать в гостинице, где он остановился. После этого мы снова виделись в его следующий приезд в Ленинград. Он тогда привез мне небольшой подарок, а я в ответ подарил ему баночку черной икры. В те времена икру можно было купить у официантов ресторанов, обслуживающих иностранцев. "Неужели они и об этом знают?" - подумал я. А мой лейтенант дружелюбно ответил на мой вопрос: ? Нет, конечно, это не запрещено. Запрещено, однако, вступать в деловые отношения с людьми из капиталистических стран. "Знают", - снова подумал я. После нескольких вопросов о том, где мы с немцем познакомились и куда ходили вместе, белобрысый наконец перешел к главному: ? Эдуард Абрамович, у нас нет оснований подозревать вас в каких-то нелегальных вещах, но мы хотим попросить вас помочь нам. Вы, как образцовый советский человек, работник идеологического фронта, - от этой банальщины меня аж перекосило, - можете нам помочь. Просто расскажите обо всём, что вы знаете про вашего друга из ФРГ. С кем он дружит из его коллег по аукциону? Как он отзывается о нашей стране, кто его жена, дети, сколько у него денег и т. д.? У меня немного полегчало на сердце. "Вербует, - догадался я, ? но я же могу и отказаться", - и вслух сказал: ? Вы знаете, Владимир Владимирович, я, пожалуй, найду повод с ним больше не видеться. Я не думаю, что я сгожусь для этого дела. Если он поймет, что я подослан к нему, он же сам перестанет со мной встречаться. ? Нет, нет, что вы. Продолжайте с ним встречаться и просто смотрите по сторонам и замечайте всё, что вам покажется интересным для нас. А после его отъезда мы повидаемся, и вы про это расскажете. Чтобы закончить этот цирк, я пообещал сделать то, что он просит, и ушёл. После следующего приезда моего немецкого знакомого мне опять позвонил лейтенант, снова назвал меня по имени-отчеству, и мы по его просьбе встретились уже не Большом Доме, а в Летнем Саду. Я ему рассказал всё, что заранее заготовил. В основном то, что немец - человек очень лояльный, веселый, советскую власть уважает. Сказал я и то, что он воевал во Второй мировой не по своей воле, был рядовым интендантом и никого не успел убить. Лейтенант меня внимательно выслушал, поблагодарил за информацию. Я быстренько решил, что легко отделался, и заторопился домой. Но плюгавенький, видимо, тоже подготовился к нашей встрече и имел для меня кое-что еще: ? Эдуард Абрамович, вас, наверное, все уважают в Институте? ? Ну, я не знаю, вроде ни с кем не ссорюсь. ? Но вы ведь знаете, что в вашей среде есть люди, которые не всем довольны, и иногда даже высказываются против линии партии и правительства. Вы бы нам очень помогли, если бы замечали такие эпизоды и сообщали нам. Мы бы нашли, как вас отблагодарить. Вы сейчас в какой квартире живете? "Ну вот, доигрался, - подумал я. - Он решил, раз я уже донёс на кого-то, то можно двигаться дальше", - а вслух сказал: ? Я живу в одной комнате в коммунальной квартире. ? Правда? А мы вам можем помочь с этим. Вы бы не возражали жить в отдельной квартире? "Ну вот, я уже стукачем стал", - подумал я и пытался отказаться, ссылаясь на занятость и на мой легкомысленный характер, который не дает мне держать язык за зубами... Но лейтенант перебил меня, как будто я уже согласился и заявил: ? А мы вам уже и кличку придумали - "Одесский"! Ну как, нравится? После длительных и мучительных раздумий об этой встрече с самоуверенным "резидентом", я решил покончить с этим раз и навсегда. Я понимал, что это может обернуться для меня очень даже плохо, но по крайней мере до сих пор не чувствовал себя виновным ни в чем. В следующий раз меня позвали к телефону, и когда я взял трубку, мой лейтенант, как всегда, напомнил не называть вслух его имени, но я нарочито громко сказал: ? Владимир Владимирович, хорошо, что вы позвонили. Я хочу вас попросить больше не звонить мне, так как я не могу вам помогать. У меня своя профессия, которую я очень люблю и которая отнимает у меня массу времени. Я не хочу менять профессию. Всего вам хорошего. Я повесил трубку и после этого ждал, какова будет реакция. Но больше мне никто из Большого Дома не звонил и Эдурдом Абрамовичем не величал. До сих пор не понимаю, как это мне сошло с рук и почему не повлияло на разрешение эмигрировать. Отношу это к тем немногим чудесам, которые мне были посланы свыше. В Америке, как вы наверняка знаете, люди обращаются друг к другу просто по имени. Так что меня здесь все зовут Эдвардом. Студенты называют меня Профессор. А когда я хожу в синагогу, меня иногда зовут к Торе. Иногда, так как это большой почёт. И тогда Раввин вызывает меня подняться на подиум, называя моё еврейское имя "Эйдл бен Абрахам", то есть "Эйдл сын Авраама". Теперь мне уже не надо ничего выдумывать и скрывать свой род и племя.
Кстати, согласно Библии, Авраам ? праотец еврейской нации, который однажды по просьбе Б-га был готов принести в жертву своего единственного сына Ицхака, но Б-г, убедившись в искренней вере Авраама, в последнее мгновенье остановил его руку с ножом, занесенную для удара. Вот какое замечательное имя было у моего отца. Вот такое благородное отчество у меня. Таким можно только гордиться, а я, благодаря обстоятельствам совка, очень долго этого отчества стыдился.
|
|
