| |
Врата праведности
- Ближе! Подойди ближе, я хочу с тобой поговорить. Парень сделал еще два шага вперед и остановился. Судья осмотрел его долговязую фигуру - от модной прически с выстриженными висками до белых незашнурованных кроссовок. Надеть на него костюм и галстук удалось, но на кожаные ботинки, видимо, родительской власти не хватило. Судья наклонился вперед и понизил голос: - Скажи мне откровенно. Вот признавая себя виновным... - Да, признаю себя виновным, - с готовностью подтвердил парень. - Я слышал уже, я сейчас не об этом. Я хочу... Дэн, верно? Я хочу, Дэн, чтобы ты мне объяснил, почему тебе пришло в голову сделать именно это? - Не знаю, - поспешно ответил Дэн, - я не знаю. Я вообще плохо помню, что было. То есть в начале вечера, я помню, все пришли, а потом... Я очень много выпил пива. Раньше не пил, а в тот день мне исполнилось восемнадцать. Все говорят: пей, теперь тебе можно. Ну, а потом мне захотелось сделать что-нибудь такое, чтобы все удивились. Слово в слово эти показания он давал и на предварительном следствии. Впрочем, адвокат у него был с самого первого допроса... Судья вытащил из папки большую глянцевую фотографию и показал ее Дэну: - Узнаешь свое художество? Фотография запечатлела стену дома с выбитым окном, рядом с которым была намалевана с помощью распылителя огромная кривая свастика. Над входом в здание можно было прочесть на иврите и по-английски "Шаарей цедек". Дэн молча кивнул. - Почему ты решил сделать именно это? Ты хоть знаешь, что ты тут изобразил? Как это называется? Дэн в растерянности оглянулся на адвоката. - Мой подзащитный не знает этого слова - "свастика", - адвокат точно выпрыгнул из-за спины парня. - Он, ваша честь, на предварительном следствии называл свастику "тот знак, который рисуют на еврейской церкви". С его стороны... - Спасибо, адвокат Липшиц, я это уже слышал... Судья опустил голову и задумался. Похоже, больше ничего не узнаешь, а раз так, то нужно заканчивать. Обвинитель метал громы и молнии. Это было дело с "общественным резонансом", и он старался не ударить лицом в грязь. Три четверти его речи явно не имели прямого отношения к делу, но судья дал ему высказаться: пусть лучше будут произнесены все эти слова о "яде нетерпимости" и "зловещих предрассудках": в зале сидят журналисты, представители еврейских организаций, поборники прав меньшинств... Вообще говоря, из всего этого дела, привлекшего столько внимания, вышла, в конце концов, довольно бледная и невразумительная история. Ну, и конечно, родители Дэна придумали великолепный ход, пригласив защитником этого Липшица. Какой же тут антисемитизм, помилуйте? Надрался парень пива первый раз в жизни - вот и выкинул идиотскую шутку. Мог бы, скажем, угнать машину или прыгнуть с моста в реку, знаете этих тинейджеров... Но обвинитель не сдавался. Что значит "идиотская шутка"? Если бы подсудимый угнал машину или прыгнул с моста, то и разговор был бы другой. Но нет - ему пришло в голову именно это! Ведь если бы у него не было подобных идей, то он и не сделал бы ничего такого, сколько бы ни выпил пива. В том-то и беда нашего общества, что мы не можем избавиться от религиозной нетерпимости и расовых предрассудков. И случай, подобный рассматриваемому, отнюдь не исключителен, о чем говорит статистика. Недаром в нашем штате принят соответствующий закон. Он предусматривает тюремное заключение за такие, с позволения сказать, "шутки", и обвинение настаивает, чтобы закон был применен в полную силу. Подсудимый достиг совершеннолетия - в тот самый злополучный день, и нет оснований для поблажек! Пусть суровый приговор в виде тюремного заключения... И в этот момент произошло нечто неожиданное: обвинительная речь была прервана выкриками. Довольно громкий, хотя и неразборчивый крик протеста доносился из задних рядов. Судья привстал, силясь опознать нарушителя, к которому уже протискивался через ряды охранник. Публика повскакала с мест, обвинитель громко требовал навести порядок. Но судья буквально потерял дар речи, когда разглядел, наконец, смутьяна. Это был старый раввин, которого вызвали в суд свидетелем. Несколькими часами раньше он давал показания о материальном ущербе, нанесенном его синагоге действиями подсудимого. Говорил он как-то невнятно - возможно, из-за сильного акцента, а может, из-за тихого сиплого голоса, и судья никак не мог предположить, что старик способен кричать с такой энергией. Охранник добрался, наконец, до нарушителя и прежде, чем наложить на него лапу, вопросительно взглянул на судью. Тот отрицательно замотал головой. Только этого не хватало: выталкивать взашей раввина на виду у всех этих журналистов, правозащитников, деятелей Бней-Брита. Но что делать, он срывает заседание. - Тихо! Всем замолчать! - рявкнул судья, приходя в ярость от собственной растерянности. - Молчать, или всех выгоню! В зале стало тихо, хотя все продолжали стоять. - В чем дело, рабби? Я вас не понимаю, подойдите ближе. Продолжая возбужденно говорить, раввин поднялся и двинулся по проходу. Судья начал различать отдельные фразы: - Он же выйдет оттуда законченным бандитом... Он не то что окна разбивать, он людей убивать научится... Этот ваш обвинитель, наверное, не видел никогда тюрьмы... Раввин остановился перед судейским креслом и неожиданно замолчал. Судья рассматривал его, будто увидел только сейчас, а не выслушивал его показания сегодня утром. Небольшого роста сухой старичок, похожий в своей огромной черной шляпе на гриб, седая бородка клинышком, очки в металлической оправе. Наверное, так выглядели интеллигентные люди в годы его молодости на его родине - где-нибудь в Венгрии или Польше. - Вы срываете заседание, рабби. Это нарушение закона, - голос судьи обрел обычную авторитетность. - Поверьте, я знаю, о чем говорю. Я бывал в тюрьмах, в разных, разговаривал с заключенными, и все они... - Подождите, рабби. Вас не спрашивают о тюрьмах, сейчас идут прения... - Что значит "не спрашивают"? - старик опять перешел на крик. - Вы же меня сюда вызвали, так послушайте, что я вам говорю! Я имею представление о тюрьмах. А вот обвинитель - он знает, о чем говорит? - Все, хватит! - решительно сказал судья. - Объявляется перерыв на час, после перерыва - прения сторон с самого начала! - И тише - раввину: - Через две минуты жду вас в своем кабинете. Разговор в судейском кабинете проходил гораздо тише, но не менее напряженно. Раввин настаивал, что отправлять парня в тюрьму нельзя ни в коем случае, потому что оттуда он выйдет законченным преступником. Его там изнасилуют в первый же день, растлят, превратят в законченного подонка. Судья сдержанно, но твердо разъяснил рабби Притцкеру, что в компетенцию свидетеля и даже гражданского истца не входит обсуждение вопроса о наказании, это просто не его дело. На это раввин ответил, что это как раз его дело, еще как его дело, потому что у парня будет искалечена жизнь, а виноваты будут евреи, именно евреи, а не судья и не обвинитель. Судья поморщился и сказал, что все равно это не дает право прерывать судебное заседание, и только уважение к сану остановило его, но в следующий раз... А что касается наказания, ему, судье, не полагается обсуждать с посторонними этот вопрос; он хотел бы только сказать, что назначать наказание таким вот, в сущности говоря, мальчишкам, которые достигли уже возраста полной ответственности - это тяжелая задача, потому что условного наказания они просто не понимают, отправить их на общественные работы бессмысленно - пользы от них никакой, да и отрывать от школы нельзя... - Я знаю, что с ним делать, - прервал его раввин. - Я вам скажу, что с ним делать. Судья удивленно поднял брови, но ничего не сказал. - Пошлите его учиться. - Он и так учится в школе. Куда ему еще?.. - Пошлите его учиться ко мне. Курс по религиозной этике. После школы, пять раз в неделю, по одному часу, в течение, ну, трех месяцев. - Религиозная этика? - судья взглянул на раввина смущенно. - Извините, я подумал... Неловко, право, но такие вещи приходится принимать во внимание. Мальчик ведь из христианской семьи, и со стороны церкви, да и родителей... - О, не беспокойтесь, все в порядке. Я много лет читал этот курс в университете, у меня есть соответствующий диплом. Вполне экуменический курс, и все мои студенты были христиане. Судья отвернулся к окну и задумался. Потом опять посмотрел на раввина. - Не знаю, не знаю... И вообще - я этот вопрос обсуждать с вами не могу. - Он сделал решительное движение, как бы собираясь подняться с кресла. - Нас там ждут. - Понимаю и ухожу. Только еще раз: ни в коем случае не тюрьма! Этого нельзя допустить, понимаете? Он направился к двери, но судья его остановил вопросом: - Рабби, если бы эти ваши занятия с ним состоялись... ну, допустим. Где бы они проходили - в вашей синагоге? - Наверное, там, где же еще? В синагоге, в моем кабинете. - В той самой синагоге, которую он... - Судья подумал и неожиданно рассмеялся. - Знаете, в этом что-то есть...
* * * В дверь осторожно постучали. Рабби Притцкер подумал, что ослышался, но стук повторился. Он оторвался от чтения и взглянул на дверь поверх очков: - В чем дело? Вся короткая, расплывшаяся фигура миссис Кецнер выражала смятение. Двадцать лет она работала секретарем в синагоге "Шаарей цедек" и хорошо знала, что эти два часа после утренней молитвы рабби занимается и беспокоить его нельзя. - Там посетитель. Говорит, очень важно, настаивает. - У меня есть приемные часы. Он что - не знает? Пусть на вечернюю службу придет пораньше, я его приму. Миссис Кецнер замахала обеими руками: - Нет, нет, он не из нашей синагоги. Он вообще не... Он посторонний. Говорит, очень надо, очень важно. Мистер Элсуорт его зовут. - Знакомая фамилия... - Раввин потер лоб, вспоминая. - Постойте, это тот парень, который у нас стекло выбил? Дэн? - Вполне взрослый человек, лет сорока, никак не парень. Раввин вздохнул, заложил футляром от очков нужную страницу в огромном томе и проговорил: - Наверное, его отец. Ладно, пусть зайдет. По возрасту Элсуорт-старший вполне мог быть внуком раввина Притцкера. Его открытое лицо с широким носом боксера и голубыми глазами выражало энергию, его рукопожатие было решительным и крепким. Он сел на предложенный стул и сразу заговорил: - Спасибо, рабби Притцкер, большое спасибо. Я знаю, вы спасли парня от наказания. Мы с женой это ценим. Раввин поднял острые плечи: - Положим, от наказания его не освободили: со следующей недели он будет ходить ко мне на занятия. - Конечно, конечно! Но я имею в виду тюрьму. Он бы попал в тюрьму для взрослых. Вы ведь знаете, что это такое: восемнадцатилетний парень в тюрьме для взрослых... - Знаю, еще как знаю... Рабби Притцкер невесело усмехнулся. - Я бы хотел исправить, что можно. Удобно вам, если я завтра пришлю рабочих? - Рабочих? - Да, моих рабочих. Я ведь в строительном бизнесе. Пришлю сюда своих рабочих, они все сделают моментально - и окно, и это... - Нет, пожалуйста, не надо! Никаких рабочих не надо! Суд присудил нам возмещение за ущерб - вот и все. Мы сами решим, когда нам заняться ремонтом. Пока пусть красуется... - Как хотите, рабби, я только думал... А возмещение мы заплатим немедленно, насчет этого не сомневайтесь. Элсуорт помолчал, оглядел кабинет. Письменный стол, несколько неудобных стульев и книжные полки вдоль стен. Книги, книги всякие - от огромных, с полчемодана величиной, до самых обыкновенных. И на разных языках - по-английски, по-еврейски и еще... Элсуорт прокашлялся и заговорил снова: - Рабби, поверьте, я очень сожалею об этой истории с моим парнем. Я ему всыпал так, что он надолго запомнит. Меня ведь здесь многие знают, что могут подумать? За мной ничего такого никогда не числилось, хоть кого спросите. Я все время имею дело с евреями, у меня строительная фирма. Подрядчики, агенты по недвижимости, домовладельцы - сплошь евреи. Ну, многие. Мистер Смуловиц, Джейкобсон, Айра Шор... Спросите их! Ни в отношении евреев, ни в отношении черных... У меня, посмотрите, в фирме работают и черные, и мексиканцы. Никто про меня не может сказать ничего такого... Раввин несколько раз кивнул: - Я понимаю, мистер Элсуорт, я понимаю. Люди склонны думать, что в таких делах виновата семья. Где, говорят, набрался мальчик этого духа? В семье, сразу же считают. Но это не всегда так. В школах, например, действуют разные организации - нацистские, арабские, коммунистические, исламские - всякие. Школьники все это впитывают. Семья может быть и ни при чем. Тут могут действовать разные причины. Я вам скажу: я бы сам хотел в этом разобраться, понять. Я на этот счет много чего знаю, повидал на своем веку. Я до войны жил в Польше, в Вильно, потом в Литве, потом в России, потом снова в Польше. Всякого насмотрелся... Но вот почему американский мальчик, напившись пива, идет громить синагогу - это мне не совсем понятно. Что ни говорите, здесь другие традиции, и антисемитизм здесь не всасывают с молоком матери. Признаюсь вам, я не могу дождаться встречи с вашим сыном. Мне он очень интересен. Элсуорт испытующе посмотрел на раввина. - Конечно, рабби. Вообще-то он неплохой парень, у нас с ним раньше никаких неприятностей не было. Знаете, как у других?.. Он попрощался с Притцкером за руку и быстро направился к выходу. Через приемную он проследовал стремительно, с озабоченным лицом, едва не толкнув в дверях миссис Кецнер, о чем она долго рассказывала потом членам конгрегации "Шаарей цедек".
* * * Занятия с Дэном начались с ближайшего понедельника. Каждый день, кроме субботы и воскресенья, после школы, пообедав дома, Дэн отправлялся по приговору суда на занятия. Он брел по тихим улицам уютного пригородного поселка, мимо двухэтажных кирпичных домиков. Газоны перед домиками были пострижены и края газонов аккуратно обработаны специальной машинкой. Когда Дэну было двенадцать лет, отец научил его обращаться с такой машинкой и травокосилкой, и с тех пор он стриг газон перед своим домом, а в последний год - и перед домами соседей - по пятнадцать долларов за газон среднего размера. Тихая улочка выходила на большую, проезжую; Дэн пересекал ее и шел через парк с прудом и качелями для детей. Еще не так давно ему попадало от отца, когда он один, без мамы, бегал сюда покачаться на качелях. Впрочем, Дэну казалось, что с тех пор прошла целая эпоха. Качели не потеряли и сейчас для него привлекательности, и когда никто не видел, он не прочь был тряхнуть стариной. Конечно, ругать его за это теперь бы не стали, но отец непременно бы высмеял: что за занятие для взрослого парня? Там, за парком, на широкой улице и находилось светло-серое здание с куполом. Дэн пересекал паркинг, проходил мимо выбитого окна, вдоль стены с намалеванной на ней кривой свастикой и открывал тяжелую деревянную дверь, над которой замысловатым шрифтом было написано "Шаарей цедек". Рабби Притцкер объяснил ему, что по-еврейски это означает "Врата праведности". Входя в эти врата, Дэн испытывал сложные чувства. Сами по себе занятия протеста не вызывали и даже, пожалуй, нравились ему: рабби Притцкер рассказывал про грубых язычников, которые не знали никаких нравственных законов и вытворяли противно сказать, что, про Авраама и Моисея, про трубные звуки на горе Синай, про пророка Исайю, про Христа и Мухаммеда, про философа Канта... Нельзя сказать, что Дэн ничего этого не слышал раньше - он ходил в воскресную школу при церкви, да и на уроках истории кое о чем говорилось. Но Притцкер рассказывал так, как будто все эти события если и происходили не с ним, то в его присутствии. Так же он рассказывал и о тех событиях, которые действительно происходили с ним, когда он жил в Польше, голодал в гетто, бежал под пулеметным огнем от немцев, воевал в Красной Армии, сидел в советском лагере в Сибири. Голос у раввина был сиплый, но говорил он увлеченно, и его акцент ничуть не мешал, а как бы придавал достоверность историям. Но была и другая сторона их беседы, вторая часть, что ли, когда Притцкер не рассказывал, а расспрашивал Дэна. В общем-то ничего страшного в этом не было, Дэн охотно мог бы поговорить с ним о школе, о друзьях, о церкви, о семье, о бейсболе, но тут он кое-что вспоминал, и язык застревал у него во рту. Он знал, что вечером отец будет его подробнейшим образом расспрашивать именно об этой части их беседы: какие вопросы задавал раввин, что его интересовало? Свои расспросы отец заканчивал одним и тем же наставлением. Негромким, настойчивым голосом он просил Дэна рассказывать как можно меньше о себе и особенно о семье. И совсем не следует пускаться в разговоры о евреях: что он о них думает, что он о них слышал... Всякое неосторожное слово этот раввин может обратить против нас, и тогда всем нам придется плохо... "Будь осторожен, сынок, ты же взрослый, я на тебя надеюсь!" Авторитет отца был непререкаем, и Дэн старался вести себя с раввином как можно осторожней. Но когда рабби Притцкер подступался к нему с расспросами о евреях, он не мог не отвечать, он должен был что-то говорить. И он говорил то, что по его, Дэна, разумению было лучшим при данных обстоятельствах и никак не могло причинить вред ему и его семье. Он пускался на хитрость, стараясь показать, что слышит вокруг себя исключительно лестные для евреев отзывы и что сам он думает о евреях только самое лучшее. Например, он считает их необыкновенно умными. Нет, лично он не имел возможности в этом убедиться. У них в классе есть два еврея, один ничего, средних способностей, а второй, Слоткин, чокнутый какой-то, над ним все смеются. Почему же он все-таки считает евреев умными? Но это все знают, это факт. И отец говорит, и дядя Билл: когда имеешь дело с евреем, держи ухо востро, не то в дураках останешься. И еще Дэн их уважает за то, что они умеют зашибить деньгу, в этом уж им равных нет. Вот хотя бы Айра Шор. У него тоже строительный бизнес, он начинал одновременно с отцом, а сейчас у него оборот в три раза больше. Лучше в деле разбирается? Ну нет, отец в строительном деле очень хорошо понимает. Просто Шору свои помогают, евреи. Тот же Смуловиц. И это похвально, что евреи друг другу помогают, они поэтому богатые. Рабби Притцкер выслушивал эти рассуждения, внимательно глядя на Дэна сквозь круглые стекла очков и кивая в такт его слов, будто соглашаясь. Иногда он задавал короткие вопросы: "Откуда ты знаешь?", или "Приведи пример", но никогда не вступал в спор, не пытался опровергать слова Дэна, хотя несомненно их запоминал, и Дэн в этом вскоре убедился. Однажды, это было уже на третью неделю занятий, они обсуждали известную задачу о путешественниках в пустыне, у которых кончается запас воды - как следует распределить остаток? Рабби Притцкер объяснял, как этот вопрос по-разному может решаться в разных этических системах, и вдруг неожиданно замолчал посреди фразы, задумался, что-то припоминая, потом сказал: - Хуже жажды ничего нет. Она хуже голода и холода... И он рассказал Дэну, как в сорок втором году его везли в немецкий лагерь смерти. В товарный вагон было набито столько людей, что они могли только стоять. Они были тесно прижаты друг к другу, но им все равно было холодно. Несколько дней они не ели, но больше всего страдали от жажды. Пить хотелось нестерпимо, внутри жгло, сознание мутилось. И вот под вечер товарный состав остановился где-то в лесу. Ничего, кроме деревьев, сквозь щели вагонов нельзя было разглядеть. Но через некоторое время возле вагонов стали появляться какие-то люди с бидонами в руках. Это были крестьяне из окрестных деревень. Запертые в вагонах люди подавали им знаки: дайте, мол, воды. Мы предлагаем меняться, отвечали крестьяне: воду на золото и бриллианты. Но у нас нет ни золота, ни бриллиантов, шептали растрескавшимися губами люди в вагонах. Неправда, отвечали люди с бидонами, у евреев всегда припрятаны золото и бриллианты, они богатые. Той ночью в вагоне, где был Притцкер, умерло восемь человек, а трое других разобрали пол и бежали. Из этих троих один Притцкер добрался до линии фронта. Два дня Дэн думал над этой историей, и на третий день прервал раввина, когда тот рассказывал про этику древних римлян, неожиданным вопросом: - А за что они их?.. Ну, немцы... то есть нацисты, я хочу сказать. За что они евреев? Раввин внимательно посмотрел на бледное, напряженное лицо парня. - Ты задаешь трудный вопрос. Действительно, за что? - раввин помолчал, поскреб пальцем бородку. - Знаешь, этот вопрос я много раз задавал сам себе. Даже тогда, в товарном вагоне... Наверное, на него нет простого ответа, но я могу рассказать тебе, как все это произошло, а ты сам ответишь, за что. Он начал издалека. Он рассказал, как долго евреи жили в Германии - гораздо дольше, например, чем американцы в Америке, - как много среди них было выдающихся ученых, писателей, промышленников, медиков, военных. И как они любили Германию, которая была для них единственной родиной и лучшей страной в мире. Потом рабби Притцкер рассказал о Первой мировой войне, Версальском мире, страшной разрухе, народных бедствиях. Потом - Гитлер, "Майн кампф", приход нацистов к власти. Их идеи начинают воплощаться в жизнь. И вот - тридцать восьмой год, ноябрь месяц. Однажды вечером... Раввин пошарил взглядом по книжной полке и снял с нее увесистый том в плотном черном переплете с белой надписью "Kristal Nacht". В книге были фотографии, много фотографий. Раввин подвинул книгу Дэну, и тот наугад раскрыл ее. Фотография запечатлела группу людей в форме, со свастикой на рукаве. Они окружили стоявшего на коленях человека в черной шляпе. Затем шли несколько фотографий с изуродованными телами мужчин и женщин. Дэн перевернул страницу и вдруг вскрикнул. Лицо его побледнело. Тыча пальцем в фотографию, он пытался что-то сказать, но выходило нечленораздельное "я не....", "не я...", "это не..." Он с отчаянием взглянул на Притцкера, замотал головой, вскочил со стула и выбежал из кабинета. Раввин обошел стол и посмотрел на открытую страницу. Фотография изображала синагогу - одну из разоренных в ту ночь синагог: окна выбиты, на стене что-то намалевано...
* * * Рабби Притцкер опасался, что после этого случая Дэн не придет на занятия, но он пришел. Правда, опоздал минут на двадцать. Позже раввин узнал от миссис Кецнер, что Дэн вошел в синагогу не через дверь рядом с намазанной им свастикой, а влез через окно во дворе. "И как только взобрался?!" - возмущалась миссис Кецнер. Дэн вошел в кабинет раввина сосредоточенный. Его невыразительное обычно лицо выявляло внутреннее напряжение. Отрывисто поздоровавшись, он сразу заговорил: - Я ничего такого не имел в виду, там это... уничтожить евреев или в лагеря... Я этого не знал. Ну, знал, конечно, что немцы не любили евреев, и немецкий знак обозначает против евреев... Но я не имел в виду ничего такого, как в этой книге. Я жалею, что так получилось. Раввин кивнул головой: - Понимаю. Ну, а что ты имел в виду? Зачем тогда ты это сделал? Дэн отвел глаза. Раввин отчетливо видел, как он преодолевал сомнения. Все так же глядя в сторону, Дэн, наконец, проговорил: - Я просто очень на них разозлился тогда, на евреев. Что им все достается. Это ведь несправедливо. Отец имел все основания, а подряд отдали опять Айре Шору. А все Смуловиц - он всех уговорил. Я слышал, как отец рассказывал дяде Биллу. Они пили пиво на веранде, и он жаловался дяде Биллу, что просто житья от них нет, стараются только для своих. Отец очень рассчитывал на этот подряд; большая работа, торговый центр на молу. Мы бы из этих денег за колледж могли заплатить. Мне тоже стало обидно, я и... Рабби Притцкер слушал Дэна, кивая в такт его слов, и когда парень замолчал, продолжал кивать, словно зная наперед, что тот еще может сказать. Потом вздохнул, поднялся с кресла, прошел по кабинету и остановился у окна. Он долго так стоял, глядя в окно, неподвижно, и только острые лопатки шевелились под черным пиджаком. Непонятно почему Дэн ощутил жалость к этой утлой фигуре в проеме окна. Он сказал: - Сейчас бы я так не сделал. Правда! Я сейчас знаю, что это значит. - Ладно, Дэн, не стоит об этом, - сказал раввин, глядя в окно. - Я тебе признателен, что ты это рассказал, мне важно было знать. Просто мне казалось, что в этой стране... Но люди везде есть люди. Он отошел, наконец, от окна, прошелся по комнате, остановился возле Дэна, похлопал его по спине. Дэн сидел на стуле, раввин стоял, и они были почти одного роста. - Знаешь что? - сказал рабби Притцкер. - Давай больше не будем говорить об этой истории, согласен? С завтрашнего дня все! - об этом ни слова. Начнем какую-нибудь интересную тему. О чем бы ты хотел? Дэн пожал плечами. - У меня есть предложение, - раввин таинственно улыбнулся. - Тебе восемнадцать лет, ты взрослый мужчина - давай поговорим об отношениях между мужчиной и женщиной. В этическом аспекте, разумеется. Давай? Дэн покраснел и кивнул. - Договорились! - раввин опять похлопал Дэна по спине. - На сегодня хватит. Дэн поднялся, но не уходил, продолжал стоять, Притцкер почувствовал, что парень хочет сказать что-то важное. - Рабби, - он тревожно посмотрел на Притцкера, - не говорите никому, что я вам рассказал. Я имею в виду, про Айру Шора и подряд. - Конечно, Дэн, никому ни слова. Обещаю. Завтра не опаздывай.
* * * Но на следующий день Дэн не пришел. Рабби Притцкер прождал целый час и позвал к себе миссис Кецнер. - Пожалуйста, позвоните домой Элсуортам, узнайте, что с Дэном. Миссис Кецнер наморщила нос. - Я не знаю их телефона. - А в телефонной книге? У вас нет телефонной книги? Буквально через минуту секретарша вернулась в кабинет, задыхаясь от возмущения. - Они не пожелали даже говорить! Отвратительные грубияны! Я звоню по делу, а они... - Подождите, с кем вы говорили? - рабби Притцкер почувствовал недоброе. - Элсуорт, мать этого парня! Я говорю: почему он не пришел? А она: прошу нам не звонить, обращайтесь к адвокату. Как вам это нравится? - Дайте мне их номер, я им сейчас же позвоню! - Ни за что! - Миссис Кецнер была исполнена решимости. - Я не допущу, чтобы они и вам нахамили. Они вас тоже отошлют к адвокату. - Мне не о чем говорить с адвокатом. Немедленно дайте телефонную книгу! В этот момент раздался звонок. - Адвокат Липшиц. Легок на помине, - прошептала миссис Кецнер, передавая трубку раввину. - В чем дело? Почему он не пришел? Миссис Кецнер первый раз слышала, чтобы рабби Притцкер не поздоровался. - Я должен поставить вас в известность, - услышал раввин в трубке, - что Дэн прекращает занятия с вами. - То есть как "прекращает"? Это же решение суда! - Одновременно семья Элсуорт обращается в суд с просьбой отменить решение о занятиях Дэна. - На каком основании? - Семья считает, что вы злоупотребляете своими функциями. Вы собираете через мальчика компрометирующие данные об отце, и мы не знаем, с какой целью. Кстати, этот Айра Шор - он член вашей синагоги, не так ли? Миссис Кецнер испугалась, увидя, как у раввина побелели губы. Он несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь унять сердцебиение, и сказал глухим голосом: - Слушайте, Липшиц, они с ума сошли, почему вы их не остановите? Мальчика могут ведь отправить в тюрьму. Вы же это знаете! Адвокат ответил не сразу. - Я ничего не могу поделать. Отец сказал, пусть лучше тюрьма, чем эти занятия. Такова воля моих клиентов, я выполняю свои профессиональные обязанности. Весьма сожалею, рабби. Миссис Кецнер приняла у него из рук трубку и помогла ему подняться со стула. Не обращая на нее внимания, рабби Притцкер прошелся по кабинету и остановился у окна. Некоторое время он молча смотрел на улицу. Миссис Кецнер не уходила: боялась оставить его одного. Наконец, он проговорил, продолжая смотреть в окно: - Прошу вас, распорядитесь, чтобы вставили стекло и замазали на стене эту гадость. Хватит - больше это не нужно.
|
|
