| |
КАМПУС
Если бы не компьютер, Джефф сам справился бы со своими вещами, но чемодан, сумку и ящик с компьютером он поднять не мог, и когда к нему подскочил паренек с эмблемой университета на груди и предложил помощь, Джефф с благодарностью принял. А потом, пока поднимались на второй этаж и отыскивали нужную комнату, мучился вопросом: следует дать парню "на чай" или нет? С одной стороны, он тащил компьютер на второй этаж, тяжело ведь, а с другой стороны, он как бы официальный представитель университета, их там целая бригада студентов с эмблемами, встречают первокурсников, помогают расселиться -- наверное, это их общественная работа. Нашли нужную комнату, парень распахнул дверь, пропуская Джеффа: "пожалуйста!" Комната была небольшая, но с высоким потолком и широким окном. Две кровати по стенам, два письменных стола, два рабочих кресла, этажерка и еще два стула. - Какая же кровать моя? - спросил Джефф. - А какую выберешь, та твоя. Ты ведь вселился первым. Джефф выбрал ту, что дальше от двери, и парень с облегчением опустил ящик с компьютером на его письменный стол. - Всего лучшего на новом месте. - Он хлопнул Джеффа по спине и заспешил к выходу. "Как хорошо, что не полез к нему с чаевыми", - подумал Джефф. Он осмотрел еще раз комнату, заглянул в ванную - скромно, но чисто. Окно выходило на центральную аллею, вдоль которой громоздились учебные корпуса, построенные в стиле 50-х годов прошлого века, но это нисколько не диссонировало с огромной готической башней, в которой (Джеффри это знал из описаний университета) помещались актовый зал и библиотека. Ему все нравилось, а предстоящая студенческая жизнь волновала неизвестностью. Он принялся распаковывать багаж, развешивать одежду в стенной шкаф, раскладывать в ванной туалетные принадлежности. Все это он делал, ни на минуту не забывая о соседе по комнате, который вот-вот появится, и который имеет здесь такие же права, как Джефф. Поэтому он занимал в шкафу половину вешалок, в ванной - половину шкафчика, на этажерке - половину полок. Об этом своем соседе Джефф не знал ничего, кроме его имени, обозначенного рядом с его именем на входной двери: Рамил Аткинс. Джефф решил пока не распаковывать компьютер и обустройство на новом месте завершил расстановкой семейных фотографий на письменном столе. Отец и мама в одинаковых рамках разместились слева, ближе к кровати; еще он привез большую семейную фотографию, где было запечатлено семейство Куперов в полном составе: с бабушкой, младшими сестрами, папиным братом, маминой сестрой - короче говоря, все-все. Он нашел место для фотографии рядом с компьютером, но... посмотрел еще раз на хорошо знакомое изображение и задумался. Семья Куперов была сфотографирована в памятный день его бар-мицвы, в синагоге, на фоне разукрашенного шкафа для хранения свитков Торы. У всех мужчин, как и у самого Джеффа, на головах были шапочки. Выставить эту фотографию для общего обозрения означало открыто заявить о своем еврействе, и тут Джефф... Нет, он не скрывал своей принадлежности к евреям, но одно дело не скрывать, а другое - вот так во всеуслышание заявить. Ведь в комнату будут заходить посторонние люди, да и кто знает, что собой представляет этот Рамил Аткинс... В последнее время много писали об антисемитизме на университетских кампусах, где все большее влияние приобретали всякие арабские, мусульманские, палестинские и просто экстремистские группы. Родители просили быть осторожным, а бабушка смотрела на него полными слез глазами, как будто он уезжал не в американский университет, а в предвоенную Польшу. Джефф так и сидел, задумавшись, с фотографией в руке, когда дверь с шумом распахнулась, и в комнату вошел высокий человек с дорожной сумкой на плече. Джефф поднялся навстречу: - Рамил? - А ты Джефф? Он прикрыл за собой дверь, сбросил с плеча сумку, и с протянутой для рукопожатия рукой шагнул навстречу: - Приятно познакомится. Вот ты какой... - он хлопнул Джеффа по плечу. - Комната, вроде бы, неплохая, а? - Я вот разместился на этой кровати, и стол занял вот тот... Ты не возражаешь? - Мне все равно, занимай, что хочешь. А телефон работает? Не дожидаясь ответа, он снял трубку, прислушался. - Работает. Это важно. Я много звонков ожидаю, так что заранее извиняюсь. А это что у тебя за ящик? - Компьютер. Новый. - Здорово. А я никак не осилю. Третий год хочу купить, и никак не осилю... Джефф исподтишка приглядывался к нему. Смуглая кожа, но не черная, черты лица... не похож ни на негра, ни на белого. Глаза коричневые. Выражение лица приветливое, спокойное, даже уверенное. Он явно старше, может быть, лет на пять. - У меня идея, - говорит Рамил. - Давай все здесь оставим, как есть, и пойдем прогуляемся по кампусу. Оглядимся. Поищем, где пива можно выпить. За пивом поговорим, познакомимся. Ведь нам с тобой долго предстоит соседствовать. Как ты? - Можно, конечно, - неуверенно говорит Джефф, - но только мне пива не продадут: в этом штате разрешается с двадцати одного года, а мне еще девятнадцати не исполнилось. - Не беда, - подмигнул Рамил. - Мне больше, чем двадцать один. Я куплю для тебя. А то если все их законы соблюдать... Рамил махнул рукой и засмеялся. - Ладно, пойдем, - согласился Джефф, и когда Рамил направился к двери, незаметно сунул под подушку фотографию своего семейства.
Первый месяц на кампусе прошел для Джеффа, как в тумане. Нужно было запомнить столько новой информации... голова пухла. Джефф постоянно путал здания, не мог отыскать нужную аудиторию, опаздывал на занятия. Подобное случалось и с другими первокурсниками, а он к тому же набрал трудных предметов и теперь не знал, как от них избавиться. Вообще-то с самого начала было решено, что он будет специализироваться в экономических науках; такое решение горячо поддерживал отец, у него у самого было экономическое образование. А это означало, что нужно изучать математику, статистику и всякие другие "тяжелые" предметы. Но не все же сразу!.. Джефф явно не рассчитал свои силы, записавшись на три сложнейших курса по математике, экономической статистике и демографии, и теперь, пока не поздно, пытался переделать свою учебную программу. За всеми этими занятиями он откладывал два важных дела, которые намерен был осуществить сразу по приезде а университет: повидаться с тренером бейсбольной команды и познакомиться с местным "Хилелем". Визит к тренеру расхолодил Джеффа. Ему хотелось бы играть за университетскую команду, но тренер не проявил сколько-нибудь заметной заинтересованности в его кандидатуре, хотя в своей школьной лиге Джефф считался хорошим питчером. Он попытался познакомиться с игроками, но те вели себя не особенно приветливо, давая понять (так показалось Джеффу), что они здесь давно сыгравшаяся команда, и новые люди им не нужны. Конечно, на кампусе были и другие бейсбольные команды, каждый курс имел свою команду, и фратернати тоже, но Джефф считал, что по своим данным он должен играть в главной команде, представляющей университет на первенстве страны, в так называемой "варсити". По контрасту с бейсболом, в "Хилеле", еврейском студенческом центре, его приняли приветливо. "Хилель" помещался в стороне от главной аллеи, в тихом проулке. Двухэтажный дом с широкими окнами и купольной крышей напоминал музей. Едва Джефф приоткрыл входную дверь, он услышал громкие голоса и шум передвигаемой мебели. В вестибюле никого не было, Джефф пошел по коридору на шум и попал в довольно просторный зал. С десяток парней двигали застекленные стенды и вытаскивали стулья в соседние комнаты, а несколько девушек протирали швабрами пол в тех местах, откуда убирали мебель. Все громко переговаривались, все отдавали распоряжения всем, и понять, кто тут главный, было невозможно. - Где мне найти раввина Лубана? - спросил Джефф одного из парней. - Кого? - переспросил тот. - Раввина Лубана, директора "Хилеля". - Эй, Зев, тебя спрашивают! - крикнул он парню в штанах хаки и майке с надписью Paris, TX. Ни возрастом, ни одеждой рабби Лубан не отличался от своей "паствы". - Вы раввин Лубан? Меня зовут Джефф Купер, я хотел бы... - Ты первокурсник должно быть? Молодец что пришел! Тут у нас сегодня... сам видишь. Если можешь, присоединяйся к нам. Или зайди вечером, поговорим обо всем. Я тут допоздна. Но Джефф по какой-то причине в этот вечер не зашел, и в следующий не смог, и в следующий... А жизнь на кампусе стремительно развивалось во всех направлениях, увлекая Джеффа за собой. Много было интересного: и лекции (ну, не все, конечно, а некоторых профессоров), и вечера знакомств для первокурсников, и футбольная игра с калифорнийским университетом... Но едва ли не самое интересное происходило вообще под боком, в его комнате, где у Рамила Аткинса по вечерам собирался небольшой круг друзей. Таких людей Джефф никогда не встречал. Начать с того, что все они были самого разного расового и этнического происхождения. Двое, Эсмат и Жорж, с Ближнего Востока - один из Египта, другой из Ливана, Фариза - сомалийка, Сэм - нью-йоркский еврей, кореец Пак. И дело даже не в разном происхождении, в конце концов, такой "этнический букет" можно встретить в Америке в любом большом городе, а в самих этих людях, в их взглядах, интересах, образе мыслей, - вот что поразило Джеффа. Они не интересовались спортом, не ходили на студенческие вечеринки, не принадлежали ни к каким фратернати, не говорили о кино. Все их интересы сосредоточились вокруг внутренней и международной политики и социальных проблем Америки. В начале это отпугивало Джеффа, он видел в них радикалов, недовольных всем на свете и критикующих все аспекты американской жизни. По необходимости он присутствовал при их разговорах (куда денешься, он ведь жил в этой комнате) но участия не принимал. Встречались они довольно часто, и перед каждой встречей Рамил, сосед Джеффа, деликатно спрашивал, не возражает ли он, если сегодня к нему зайдут... и так далее. Ну как Джефф мог возражать? Они собирались, располагались на обеих кроватях и на полу, а Джефф, поздоровавшись с ними, садился за свой письменный стол и пытался выполнять задание по математике или читать учебник демографии. Но из этого, как правило, ничего не получалось: он невольно начинал прислушиваться к разговорам. Чаще всего они говорили о фактическом неравноправии американских граждан, чьи права на самом деле зависят от их материального положения и этнического происхождения; об агрессивной империалистической политике американского правительства, заслужившей справедливую ненависть во всем мире; об ужасах глоболизации, которая несет народам мира потерю своей оригинальной самобытности и превращение в провинции западных держав. С особым пылом обсуждался вопрос о трагедии палестинского народа, страдающего под игом израильской оккупации. Ведь если та же глоболизация, к примеру, была довольно отвлеченным явлением, то тут приходили новости о конкретных событиях. Опять израильский вертолет обстрелял дома в секторе Газа, убив шестилетнего мальчика! До каких пор?!. Но ведь израильтяне не просто напали ни с того, ни с сего, они обстреляли дом одного из военных руководителей "Хамаса", ответственного за взрыв автобуса в Иерусалиме. Во время взрыва погибли трое детей и восемь взрослых - почему об этом вы не вспоминаете, кричит в ответ им Джефф. Кричит, конечно, мысленно, краснея и склоняясь еще ниже над книгой. Знают ли они, что он еврей, спрашивает он себя в сотый раз. Хорошо, что не выставил на показ ту фотографию... И вот что совсем уж непонятно: среди них, ненавистников Израиля, этот Сэм Голдблум, еврей из Нью-Йорка. Он кричит едва ли не громче всех, он горячится, возмущаясь действиями израильтян. Джефф ни разу не слышал, чтобы он сказал хотя бы сочувственное слово по адресу погибших от террора еврейских детей. Он один из них, он такой же, и даже больше... Это беспокоит и пугает Джеффа. И когда однажды он увидел Сэма в студенческой столовой, поедающим в одиночестве пасту с тефтелями, Джефф как-то неожиданно для себя подсел к нему за стол. - Не возражаешь? - Садись, здесь не занято, - прочавкал Сэм, брызнув на бороду томатным соусом. У него была классическая, почти карикатурная внешность нью-йоркского еврея - небольшого роста, сутулый, с растрепанной бородой, длинными волосами, толстыми очками на уныло повисшем носу. Он азартно наматывал на вилку лапшу и некоторое время как бы не замечал присутствия Джеффа, а тот не смел нарушить процесс поглощения пищи. Наконец, Сэм отодвинул тарелку и прежде, чем приняться за рисовый пудинг, спросил: - Как дела? Почему не ешь? - Да-да, сейчас буду. - Джефф действительно забыл про свой гамбургер. Он нервно оглядывался по сторонам, не зная, с чего начать. - Я слышал ваш разговор... ну, насчет Израиля.... - проговорил он, наконец, когда Сэм уже доедал пудинг. - Ты только не подумай, что я подслушиваю ваши разговоры... Но вот вы про Израиль заговорили, и я как еврей... Ты ведь тоже еврей? - С чего ты взял? - саркастически улыбнулся Сэм. Джефф растерялся: - Ну я думал... имя... Сэм Голдблум... И вообще... - Он окончательно смешался. - Ладно, ладно, - смягчился Сэм. - Да, мои родители евреи. Так. А я - атеист. Понял? Нет? Тогда давай начнем сначала. Что такое народ? Любой народ: немцы, китайцы, русские? Это совокупность людей, объединенных каким-то признаком, так ведь? Каков же этот объединяющий признак? Ну, прежде всего, язык, затем общая территория, на которой живет данный народ, так? Общая культура, общие верования - тоже важны. В наше время это еще и единое государство. Каким же образом, спрашивается, мы с тобой можем принадлежать к единому еврейскому народу? Евреи живут в разных странах, говорят на разных языках, придерживаются разных обычаев. Что общего у тебя с марокканским евреем? Только религия, верно? Но я не верю в существование Бога, я не исповедаю религии. Значит - что? У меня нет ничего общего с другими евреями. Я не принадлежу к еврейскому народу, я не еврей. Понял? Скажу тебе больше: я не считаю евреев народом. На одном мифе об исходе из Египта не может держаться современная нация. Первобытные племена держались на верованиях в общего предка - медведя или там лосося. А современная нация... Общий предок Авраам - да был ли он? Это как медведь или лосось. Смешно даже... Но он не засмеялся, а пристально посмотрел на Джеффа. - Если ты выкинешь из головы всю эту чушь насчет своей принадлежности к еврейству и постараешься увидеть мир трезвым взглядом, ты и ситуацию в Израиле оценишь иначе. Сам подумай: отняли у людей их землю и поселили на ней каких-то пришельцев. На каком основании эти пришельцы претендуют на территорию палестинцев? Только на основании мифа. Но одни верят мифу, другие не верят, это их дело. Ты же не веришь, что Афродита родилась из пены? Или что Иисус воскрес после смерти? Или что Мухаммед вознесся на небо? Почему же арабы должны верить, что земля Израиля завещана евреям от Бога? После этой встречи Джефф весь день ходил как потерянный, а вечером впервые принял участие в разговоре, происходившем в его комнате. Собралась обычная компания - Рамил, Сэм, Фариза, Пак. Жорж, Эсмат. Говорили о так называемом "профилировании по расовому признаку" - это когда полиция выбирает из толпы по расовому признаку, то есть по внешности, людей для обыска. Раз у тебя темная кожа и кудрявые волосы, значит ты подозрителен, ты можешь оказаться террористом... Какое унижение для этих людей! И какой простор для полицейского произвола! Все собеседники были единодушны в осуждении расового профилирования. Джефф как всегда сидел над книгой за своим столом, спиной к говорящим, и думал о том, что с точки зрения эффективности защиты от террористических нападений расовое профилирование вполне оправдано. Если нельзя проверять всех сплошь, а приходится прибегать к выборочному методу, рассуждал он мысленно, то нелепо проверять наугад, вслепую, в кого ткнешь пальцем. Статистика говорит, что девяносто с лишнем процентов террористов - молодые люди, выходцы из ближневосточных стран. Зачем же терять силы и время на проверку, допустим, каких-то бабушек из Новой Англии? - А мне интересно, что думает Джефф по этому поводу. Он сегодня в столовой сказал мне, что слушает наши разговоры. Джефф обернулся. Сэм глядел на него в упор со своей саркастической улыбочкой на губах, другие тоже повернулись к нему, на лицах выжидательное внимание. У Джеффа перехватило дыхание. Что им сказать? Что да, правильно, так и надо - всех этих чернявых держать под подозрением? И сказать это прямо в смуглые лица и черные глаза ливанца Жоржа, египтянина Эсмата, сомалийки Фаризы?.. Джефф так не мог, он пролепетал что-то в том роде, что расовое профилирование унижает достоинство и нарушает закон. - Значит, ты согласен с нами? - надавил Сэм. - Согласен, - выдавил из себя Джефф.
Однажды вечером Джеффу позвонил раввин Лубан: - Ты почему исчез? Собирался придти и исчез. - Да занят всё, с учебной программой надо разобраться... и вообще, - проговорил Джефф неуверенным голосом. - Я понимаю. Но все же приходи, очень нужно, дело важное начинаем. Каждая пара рук важна. Приходи обязательно. На следующий день Джефф пришел в "Хилель". На первом этаже шли ремонтные работы: стучали молотки, пахло краской. Лубан завел Джеффа в кабинет на втором этаже и плотно прикрыл дверь. В углу кабинета за конторкой сидела темноволосая девушка в очках и раскладывала какие-то брошюры и проспекты. Любан кивнул в ее сторону: - Познакомься, это Лея. А это Джефф Купер, первокурсник. Он у нас пока новичок. Лея повернулась в их сторону и, едва кивнув головой, снова углубилась в работу. Лубан сел за свой стол и пригласил Джеффа занять место поближе. - Видел, там у нас перестройка идет, перегородки сносим, выставочный зал расширяем. Для чего? Сейчас скажу... только это пока под строгим секретом. Понимаешь? - Он помолчал, обдумывая, с чего начать. - В общем, так. На кампусе, ты мог заметить, во всю идет антиизраильская пропаганда. Мы должны ей что-то противопоставить. Что именно? Правду, правду, только и всего, - раввин развел руками. - Кто кого хочет уничтожить? Кто на кого нападает? Ответ на эти вопросы - это и есть правда о палестинском конфликте. В общем так, мы решили организовать здесь выставку. Помнишь, месяца два назад в Тель-Авиве был взорван автобус, маршрут два-ноль-два? Девять человек убито, восемнадцать ранено. Вот нам доставят из Израиля остатки этого автобуса, искорёженный корпус со следами крови внутри. Мы его выставим здесь для всеобщего обозрения. И еще кое-какие материалы есть. - Он понизил голос. - А гидом на выставке будет Лея. Она израильтянка. Пять лет назад, в Иерусалиме, она была в кафе, где взорвалась бомба. Можно сказать, чудом осталась в живых. А две ее подруги... - И словно спохватившись, - В общем, понятно? Нам очень нужны люди, работы много, всякой - от забивания гвоздей до писания транспарантов. Короче, спрашиваю прямо: на тебя можно рассчитывать? Джефф покраснел. Вопрос вызвал в нем целую бурю противоречивых побуждений. Он и так загружен всеми этими курсами по статистике и демографии, в них сам чёрт ногу сломит, а тут еще общественная работа... Но как же не работать в "Хилеле", ведь дома обязательно спросят: "Ты в "Хилель" ходишь? Как это такое - ты не состоишь в "Хилеле"? А бабушка отзовёт в сторону и поинтересуется: "А хорошие еврейские девушки там есть?". Но если он присоединится к "Хилелю", это сразу же станет известно всем, в том числе Рамилу и его друзьям. "Тебе тут из "Хилеля" звонили, у тебя дела с ними, что ли?". От этой перспективы Джефф вздрогнул и посмотрел на раввина Лубана. Тот ждал ответа, широкая улыбка говорила о его уверенности в положительном ответе. "Ты же славный парень, еврей из Нью-Йорка, - говорила улыбка раввина, - ты же вырос в хорошей еврейской семье, на Пасху ты искал афикомен у дедушки под подушкой, у тебя была бар-мицва, ты ходил в еврейскую школу, изучал иврит и историю нашего народа - с какой стати ты откажешься?" И Джефф не выдержал, он не посмел сказать "нет": - Да, конечно, я помогу, чем смогу, - сказал он и покраснел еще больше. Выйдя из "Хилеля", Джефф не пошел сразу в общежитие, а сел на скамейку здесь же на аллее. Ему нужно было собраться с мыслями. Как быть в этой ситуации? Не трудно было догадаться, как Рамил и его общество должно отнестись к выставке. И вообще к "Хилелю". Когда они узнают, что Джефф причастен к выставке, он станет для них врагом, иначе невозможно. Он представил себе каждодневную жизнь в окружении ненавидящих его людей, ему стало не по себе. А перейти в другую комнату можно только с будущего учебного года. Как же быть? Не приходить в "Хилель"? Нарушить свое обещание? Обмануть раввина? Сумерки сгустились, на кампусе загорелись редкие фонари, купол здания темнел на фоне неба. Джефф сидел на скамейке, глядя по сторонам отсутствующим взглядом. Из здания вышла хрупкая женская фигура и зашагала вдоль аллеи. Джефф узнал Лею. Тяжело хромая, она прошла мимо, не заметив его. - Можно сесть? Не возражаешь? Джефф поднял глаза от тарелки и увидел Фаризу. Она стояла с подносом в руках и указывала глазами на место за его столом. - Конечно, конечно... Джефф торопливо сдвинул свои тарелки, освобождая место для ее подноса. Он был удивлен и озадачен: до того они не то что никогда не разговаривали - Джефф вообще не знал, что она замечает его существование. И вот они сидят в студенческой столовой почти за тем же столом, за которым неделю назад он сидел с Сэмом Голдблумом. Только тогда Джефф подсел к Сэму, а в этот раз наоборот: Фариза попросилась к Джеффу. Она не спеша развернула свой гамбургер и тщательно смазала горчицей. Джефф исподтишка разглядывал ее лицо. Большие, продолговатые глаза, острый носик, ярко очерченный небольшой рот... Если бы не темный цвет кожи, они сошла бы за итальянку, вроде тех хорошеньких итальянских девочек, с которыми он учился в бруклинской школе. Там треть класса были итальянцы, треть негры и треть евреи. Что греха таить, каждая из этих групп недолюбливала и за глаза подсмеивалась над другой, но только за глаза и довольно беззлобно; во всяком случае, до открытых конфликтов дело не доходило. - К чему я никак не могу привыкнуть в Америке, это к горчице, - она потрясла пластмассовую бутылочку с желтой массой. - Какая это горчица? Одно название... Ты когда-нибудь пробовал настоящую французскую горчицу? - Нет. А ты долго жила во Франции? Она всплеснула руками: - Я родилась в Париже. Мои родители эмигрировали из Джибути до моего рождения. Я училась в частной школе, жила на улице Виктора Гюго, это один из самых престижных районов Парижа, французский - мой родной язык, и еще говорю на трех языках... Но в аэропорту меня обыскивают вдоль и поперек, мою сумку изучают чуть ли не под микроскопом. Для них я - дикарь с Ближнего Востока, потенциальный террорист... Это я к нашему разговору о расовом профилировании, помнишь? Ты вроде бы согласился с нами, но вид у тебя был такой... Ты явно сомневался. Нет-нет, не возражай, я понимаю: с точки зрения статистики расовый подход, наверное, обоснован. Я понимаю. Но и ты пойми, каково это быть всегда под подозрением исключительно из-за цвета своей кожи! Джефф сочувственно кивнул: конечно, он понимал, как это ужасно - подвергаться дискриминации за свою внешность. Он помнил бабушкины рассказы о довоенной Польше, где евреев унижали в общественных местах, незнакомые мальчишки могли избить на улице только за то, что ты похож на еврея. Чуть ли ни каждая еврейская семья хранила подобные воспоминания. Он, несомненно, сочувствовал Фаризе. И позже, когда они говорили - а говорили они много - они всегда, несмотря на огромную разницу в происхождении и воспитании, каким-то образом приходили к "общему знаменателю", если не на политическом, то на эмоциональном уровне. Он всегда ей сочувствовал. Правда, они не говорили на такие темы, как исламский террор и ситуация в Палестине, но насчет внутреннего положения, насчет отвратительной политики американского правительства, насчет коррупции государственного аппарата, насчет глобального потепления - в этом у них наблюдалось полное согласие. Встречались они в столовой (по договоренности), иногда на аллеях кампуса или в учебных аудиториях (случайно). Ну и конечно на регулярных вечерних беседах в комнате Джеффа-Рамила. Роль Джеффа на этих вечерних встречах совершенно изменилась. Собственно говоря, раньше он просто присутствовал при разговорах, сидя спиной к собеседникам и не произнося ни слова. Теперь он был равноправный участник беседы, он сидел вместе со всеми и высказывал своё мнение. Это было трудно. Он хотел оставаться честным перед собою, не идти на поводу у других, не поддакивать, когда был не согласен. А не согласен он бывал довольно часто, в таких случаях он спорил, отстаивал свою точку зрения против всех. Это было очень трудно: такие эрудиты как Сэм, Пак, Рамил разрывали его доводы на части, посмеиваясь над ним, а он мучительно краснел: ему было стыдно перед Фаризой. Однажды Эсмат ему сказал: - Когда ты, наконец, вытрясешь из головы это говно, которым тебя накачали в еврейской школе? Вот так. Значит, все знали, что он еврей. - Ничего, ничего, заступился Рамил. - Со временем он разберётся, у него мозги есть и есть сердце. Но когда его мнение совпадало со всеми (а случалось это не так уж редко), он бывал просто замечателен. Никто не мог так язвительно высмеивать президента, так пародировать его оговорки и ошибки, как это делал Джефф. Все просто катались от смеха, а Фариза бросала на него восхищенные взгляды. В сущности говоря, вся политика нынешнего правительства, по мнению Джеффа, проводилась исключительно в интересах богачей и белого населения. Свою мысль он иллюстрировал бесчисленными примерами из газет. Эти доводы он усвоил еще дома, из разговоров родителей, страстных либералов и непримиримых критиков нынешней администрации. Чего по настоящему опасался Джефф, это звонка из "Хилеля". Да, они знают, что он еврей, но это ещё не всё - ведь и Сэм еврей. В конце концов, человек не выбирает, кем родиться. А вот работа в "Хилеле" - это уже другое дело... Он представлял себе, как позвонит Лубан и попадет на Рамила: "Передайте, что звонил раввин Лубан и просил срочно зайти в "Хилель". Был единственный способ предупредить такой звонок - зайти самому к раввину. На этот раз Джефф застал полный порядок, первый этаж светился чистотой и новой краской. Лубан был искренне рад его приходу: - Ты как раз вовремя. Экспонат (ты знаешь, о чем я говорю?) прибывает на будущей неделе, и мы хотим установить здесь круглосуточные дежурства. От тех людей можно всего ожидать... По графику твоя очередь дежурить приходится на... - раввин открыл толстую тетрадь и стал листать страницы. Дня через три в комнате Джеффа и Рамила была назначена очередная встреча. Джефф читал учебник и поглядывал на часы: все должны были собраться к восьми. Без пяти восемь появилась Фариза. Джефф отложил книгу, они сели рядом на кровать и заговорили о предстоящих экзаменах. В десять минут девятого позвонил Рамил, сказал, что планы изменились, он очень занят, вернется поздно, что встреча отменяется, и он всем об этом уже сказал, кроме Фаризы. Джефф был несколько смущен и растерян. Вообще-то ему надо было готовиться к завтрашней контрольной, но посидеть наедине с Фаризой было куда приятней. И они продолжали сидеть на кровати, поджав ноги, и говорить, говорить. Как вдруг посреди фразы Фариза внимательно посмотрела на него, засмеялась, легким толчком повалила его на спину, легла на него и поцеловала в губы долгим поцелуем... ...Когда Рамил вернулся домой, свет в комнате был погашен и Джефф лежал на кровати с закрытыми глазами. Рамил быстро разделся, лег и вскоре захрапел. А Джефф не спал, хотя чувствовал себя изможденным. Но физическую усталость перекрывало острое чувство восторга. То, что он испытал сегодня вечером, потрясло его. Нет, он не был девственником, но в какое сравнение могли идти робкие, неуклюжие опыты с одноклассницами с тем захватывающим дух взрывом страсти и наслаждений, которые подарила ему Фариза. Ни в каких самых смелых фантазиях он не мог придумать такое... Она владела им, как виртуоз своим инструментом, она делала с ним, что хотела... нет, что он хотел - почему-то она знала это лучше. В своих затеях она была неистощима, и каким-то образом, у него на все хватало сил... Длилось это три с половиной часа, в половине двенадцатого позвонил Рамил и сказал, что идет домой. Она наскоро оделась, поцеловала его на прощание и выскользнула за дверь. А он погасил свет, лег в кровать, закрыл глаза и притворился спящим. Дежурство в "Хилеле" пришлось на ночное время. Устроители выставки под кодовым названием "маршрут 202" или просто "202" опасались разгрома выставочного зала, поэтому и было установлено круглосуточное дежурство. В прошлом выходки против "Хилеля" уже случались: год назад камнем с улицы разбили окно, а два года назад кто-то написал на стене здания "смерть евреям". Кем были эти таинственные "кто-то" не составляло труда догадаться хотя бы по хорошо знакомому стилю лозунга "Смерть евреям!", - напоминало "Смерть Израилю!" "Смерть Америке!" "Смерть Бушу!"... Среди каких элементов нужно искать на кампусе авторов этих лишенных изобретательности призывов, было всем понятно, но администрация университета явно не желали доводить дело до большого скандала. В обоих случаях злоумышленниками были объявлены "какие-то экстремисты", и всё было "заметено под ковер", как говорят американцы. Обязанности дежурного были предельно просты: "если что заметишь, тут же вызывай охрану". Так что вполне можно было почитать учебник - очередной экзамен приближается... Вот только время дежурства досталось Джеффу неприятное: с полуночи до восьми утра. Джефф сидел в вестибюле рядом с главным входом за столом с телефонами, сигнал тревоги был укреплен в красном ящичке на стене. Отсюда ему виден был вход в выставочный зал. Дверь в зал была заперта, и ключа от этой двери у Джеффа не было. Он знал, что "202" уже находится там. Выходящие в сад окна зала были тщательно зашторены, и в обязанности Джеффу вменялось время от времени обходить здание вокруг и удостоверяться, что в окна никто не залез. Первые два часа прошли сравнительно легко: Джефф погулял по коридору, тщетно попытался заглянуть в дверную щель зала (очень хотелось хоть издали поглядеть на остатки автобуса), потом обошел здание "Хилеля" и снова сел на своё место в коридоре первого этажа. Он раскрыл принесенный с собой учебник и погрузился в чтение. Видимо, он не был так уж увлечен статистическими расчетами, потому что через некоторое время ему стало казаться, что он слышит какие-то звуки, или точнее шорохи, которые доносились со второго этажа. Он замер с книжкою в руке, прислушался. Что за черт, какие-то звуки, не похожие на шум отопления или водопровода. Скорее, похоже на шаги... У Джеффа бешено заколотилось сердце, лоб вспотел Что делать? Вызвать охранников? Ну а если это просто ночные шорохи, как бывает в любом здании: скрипят половицы, сохнут обои после ремонта, оседают двери... Ведь засмеют! Нет, надо проверить самому. Он вспомнил, что здесь рядом, на первом этаже, есть комнатка, где переодеваются бейсболисты "Хилеля". (Его приглашали играть за их команду, но он отказался). Если помещение открыто и если повезёт... Он потихоньку прокрался по коридору. Комната была не заперта, и там он увидел то, что искал: тяжелую бейсбольную биту. Он привычно охватил рукоятку (вообще-то он любил играть питчером, то есть подающим мяч, но и бэтером был неплохим), и так же беззвучно пошел по лестнице на второй этаж. Там было темно, Джефф знал, где находится выключатель, но предпочел не зажигать свет. В коридоре второго этажа он внимательно пригляделся и увидел светлую полоску под одной из дверей. Он подкрался к двери - это был кабинет раввина Лубана. Но Лубан давно ушел, что это значит? Он положил биту на плечо, толкнул ногой дверь и решительно шагнул в кабинет. И был встречен громким женским смехом. В дальнем углу кабинета за конторкой сидела Лея.
- Прости, прости, - она старалась унять смех, - ты так грозно выглядишь! - А что ты здесь делаешь среди ночи? - спросил он строго, пряча смущение. - Видишь? - она кивнула на груду книг, книжонок, брошюр, газетных вырезок, разбросанных по столам, стульям, даже по полу. - Проспект выставки составляю. Через неделю открытие, а проспект не готов. Вот и сижу ночью. Прошлый раз она показалась ему хмурой, неприветливой. А сейчас она говорила охотно, и уж такого заливистого смеха он никак не ожидал. Он стоял в дверях, высокий, с тяжелой битой на плече, и не знал, что делать. - Ну, я пойду, не буду тебе мешать, - сказал он неуверенно. - Подожди, давай немного поговорим, а то я совсем тут обалдела. Он поставил биту в угол и, осторожно ступая между книгами и вырезками, приблизился к ее конторке. Некоторое время они молчали. - Как ты думаешь? Они уже знают про выставку? - она кивнула в сторону темного окна. Джефф понимал, кого она имеет в виду. - Насчет "них" конкретно не знаю. Во всяком случае, на кампусе никаких разговоров на этот счет я не слышал. - Зев Лубан считает, что объявить нужно в последнюю минуту, буквально в канун открытия. Чтобы у них не было времени сорвать выставку. А уж когда откроем, и народ придёт, тогда пускай беснуются... Но тогда выставка будет официально охраняться. - И добавила: - Садись на тот стул, книги можно на пол. Джефф сел. - А ты сама-то уже видела? Ну, экспонат, "202"... видела? Улыбка сошла с ее лица, она отвернулась. - Нет. Лубан мне предложил: давай, говорит, пущу тебя посмотреть, тебе ведь нужно знать, о чем идет речь. А я не могу... - Джефф видел, как тяжелая тень опустилась на ее лицо. - Ведь мне все равно придется туда заходить, давать людям пояснения... А не могу... Они опять помолчали. Она смотрела куда-то вдаль, в её глаза был ужас. - Мне писать надо, - наконец проговорила она.- Пожалуйста, дай мне вон ту пачку книг, вон ту, на полу. "Ей, наверное, трудно нагибаться" - сообразил Джефф, подавая ей книги. На своём месте дежурного на первом этаже он попытался читать, но не мог сосредоточится на статистике: мысли возвращались к Лее, к ее глазам, видевшим то, что ни один живой человек видеть не может...
Второе свидание наедине произошло опять в комнате общежития. Рамил сказал, что вернётся поздно, и в половине девятого Фариза была у Джеффа. Собственно говоря, они виделись все эти дни, прошедшие после их первого свидания, но то были мимолетные встречи на людях. Правда, местный этикет снисходительно относился к публичным объятиям и поцелуям; и хотя они использовали эту возможность, что называется, до последнего предела, всё же это было не то... Поэтому, когда они встретились, наконец, наедине в комнате, их объятия и поцелуи были особенно жаркими и нетерпеливыми. - Не спеши, не спеши, у нас впереди целый вечер, - шептала Фариза прерывающимся голосом. Но вышло иначе. Примерно в девять часов раздался громкий стук в дверь и знакомый голос произнес: - Это я, Рамил, откройте! Очень надо, срочно. Момент был, как говорится, самый неподходящий, но что они могли сделать? Рамил наверняка знал, что они здесь, и это было вежливо с его стороны, что он постучал, а не воспользовался своим ключом. - Сейчас! - крикнул Джефф. Джинсы плохо натягивались на потное тело. Фариза просто завернулась в простыню. Джефф открыл дверь, и в комнату вошли Рамил, Сэм, Эсмат, Жорж и Пак. Лица у них были такие, что Фариза вскрикнула: - Что случилось? Рамил плотно прикрыл дверь и, понизив голос почти до шёпота, сказал: - Они открывают послезавтра. Понятно? Это значит, что завтра они объявят и выставят охрану. Тогда уже нам ничего не сделать. Протестуй сколько влезет, ори до хрипоты - они своего добились... - А это точно, что послезавтра? - спросила Фариза. Обеими руками она придерживала простыню. - Мне из двух источников сообщили, - сказал Сэм. - Значит, остается только сегодняшняя ночь. - В ее голосе прозвучала жесткая убежденность. - Слышите? - Рамил оглядел присутствующих. - Слышите, что она сказала? То же самое я вам говорю: действовать надо немедленно. Сегодня. - Да никто не спорит, - сказал Эсмат. - Понятно, что сегодня. Но дело серьезное, как же без подготовки... - Вот сейчас и будем готовиться. - Рамил повысил голос: - Всех прошу сесть, двигайтесь поближе. Так. Чрезвычайное собрание группы "Кампус" объявляю открытым. Вопрос один: наши действия в связи с провокационной выставкой в "Хилеле". - И вдруг к Фаризе с некоторым раздражением: - Может, ты оденешься? Или так и будешь в простыне?.. Джеффа била лихорадка. Вот кто оказался врагом, вот они... И Фариза - одна из них. Но почему всё это говорится при нем? Ведь они могли собраться в другом месте и вызвать туда Фаризу? Что это значит? Они настолько доверяют ему? Или... или не считаются с ним, потому что решили... решили его... Он взглянул на дверь, пытаясь вспомнить, запер ли ее Рамил, когда вошел. Дверь от него в трех шагах, но на пути сидит Жорж. Если резко вскочить и сразу кинуться к двери... Вдруг он почувствовал, как на его холодную руку легла горячая рука Рамила: - Не бойся, мы с тобой обойдемся по справедливости. Верно, ребята? Вот давайте с этого и начнём. - Он переместил свою руку на плечо Джеффа. - Мы тебя знаем уже... сколько?.. уже четыре месяца, и думаем, не ошибаемся: ты парень умный, с понятиями о социальной справедливости, способный сочувствовать другим. Конечно, мы знаем, что ты еврей и сотрудничаешь в "Хилеле". Знаем, что ты дежурил там в ночь на среду. Верно? Ну вот... Но ты нам нужен, понимаешь, нужен. Без тебя мы не справимся. Мы полагаем, что если всё объясним тебе спокойно, объективно, ты согласишься и поможешь нам. Ну и что из того, что ты еврей? Сэм тоже еврей, но понятие справедливости выше этнических инстинктов. - Я атеист, а не еврей, - буркнул Сэм, но никто не это обратил внимания. - И ещё Фариза ручается за тебя, говорит, что ты не подведешь. - Рамил выразительно взглянул на неё, она молча опустила голову. Он продолжил, обращаясь к Джеффу: - Эта выставка - односторонняя сионистская пропаганда. При этом мы признаем, что согласно первой поправке к конституции они имеют право высказать своё мнение. И точно такое же право имеем мы, антисионисты. Но смотри, что получается. Они подготовили выставку в тайне - специально, чтобы мы не знали и не могли бы подготовить свои возражения. При этом администрация университета всячески потворствовала им, то есть вступила в сговор с сионистами, тогда как ей полагается быть нейтральной и объективной. Пусть они разводят свою пропаганду, но дайте и нам равные возможности сказать правду - вот наша позиция. Ты это можешь понять? На Джеффа смотрели шесть пар внимательных глаз, в том числе и продолговатые, влажные глаза Фаризы. - А что вы собираетесь делать? - ответил Джефф вопросом на вопрос. - Мы должны сорвать открытие выставки любыми способами, мы имеем на это право, - сказал Сэм. - Именно, - подхватил Пак, - любым способом. - Две бутылки - и они не смогут открыть свою выставку, - прошептал Эсмат. - Бутылки? - переспросил Джефф. - Он имеет в виду Молотов-коктейл, - пояснил Пак. - Не знаешь? Это бутылка с бензином или другим горючим, в неё вставлен фитиль. Поджигаешь и бросаешь. Бутылка разбивается, жидкость разливается, вспыхивает пожар. Молотов был лидером русской революции, он и Николай Ульянов. Молотов создал и возглавил Красную Армию. Вооруженная бутылками Красная Армия разгромила белых, которых сионисты снабдили танками. Рамил поднял руку, и все замолчали. Он сказал, обращаясь к Джеффу: - Я хочу, чтоб ты понял главное: мы не против того, чтобы выставка состоялась. Мы хотим только, чтобы все было честно, чтобы и мы смогли подготовить свои материалы - листовки, брошюры, созвать митинг и всё такое. Понимаешь, наши требования самые демократические: равные возможности для всех. Сейчас наша задача: задержать открытие выставки. - При помощи этого... Молотова? - спросил Джефф. - Небольшой пожар в выставочном зале задержит их на несколько дней, а мы в это время развернем свою кампанию. - А в чем моя помощь? Рамил потрепал его по плечу: - Мы не хотим устраивать большой пожар, мы бросим бутылку в зал - и всё. Но мы не знаем, где окна выставочного зала, вот в чем проблема. Там в сад выходит десяток окон и все завешаны одинаковыми шторами. Мы не можем и не хотим бросать в каждое. Ты нам покажи, какие именно... До Джеффа с трудом доходила логика его рассуждений. Ничего себе, он предлагает ему участвовать в нападении на "Хилель"... - Ты понимаешь, что благодаря твоей помощи удастся предотвратить гораздо больший пожар? - вступил Сэм. - А если ты откажешься, мы всё равно выполним своё намерение, но тебя придётся... Что мы сделаем с ним? - Перестань! - крикнула Фариза. - Ничего с ним не надо делать - он пойдёт с нами. Верно, Джефф? - И понизив голос, жалобно: - Прошу тебя, Джефф. Ну ради... ради... По её щекам текли слезы.
Командовал Рамил. Для непосредственного выполнения операции он назначил троих: Эсмата, Пака, Джеффа. Сам он пойдёт с ними. (Он называл это "операцией", слово "поджог" не произносилось.) Остальные должны находиться подальше от "Хилеля" и обязательно в общественном месте, чтобы их видели другие студенты. У каждого на всякий случай должно быть хорошее алиби. Когда на кампусе начнётся общая паника, можно прибежать со всеми к месту пожара, обязательно со всеми, в толпе. Именно поэтому операцию нужно провести не слишком поздно - до того, как кампус опустеет. Четверо исполнителей встречаются в половине одиннадцатого в проезде, куда выходит задняя стена здания. Забор там невысокий, вдоль забора по обе стороны кусты, перелезть будет нетрудно. Между кустами и зданием лужайка, футов пятьдесят шириной. По ней в темноте можно подойти под самые окна и... Уходить надо врассыпную, а потом незаметно присоединиться к толпе. Первая накладка обнаружилась, когда они вчетвером встретились в темном проезде. Принести бутылки с горючей смесью было поручено Эсмату, и он принес их в своей спортивной сумке. - Ты что-нибудь соображаешь? - напустился на него Рамил. - Что ты потом сделаешь с этой чёртовой сумкой? С собой будешь таскать? От неё бензином разит за версту!.. - Брошу в кустах, - несмело предложил Эсмат. - Чтобы тебя полиция нашла по сумке? Тебя с этой сумкой видели сотни людей. Совсем ничего не соображаешь! Джефф никогда не видел Рамила таким возбужденным и грубым. Через забор они перелезли без труда, но там выяснилось, что лужайка перед зданием ярко освещена. Выйти на лужайку - всё равно как на сцену в свете софитов, и если изнутри ведётся наблюдение... Этого Рамил не предвидел, когда осматривал здание днем. Но кричать на него было некому, он был здесь командир. - Вот что, - сказал он смущенным голосом. - Рисковать не будем... я имею в виду, выходить на свет. Бросать придется отсюда, из кустов. Он оглядел оценивающим взглядом сначала Пака, затем Эсмата. - Да, ребята, на вас надежда плохая, вам не докинуть. Ты Джефф... ведь ты бейсболист, я слыхал, питчер хороший. Вся надежда на тебя. Где окна выставочного зала? Джефф ответил не сразу, словно через силу: - Вон те, третье, четвертое и пятое справа. Оставаясь в тени кустов, они придвинулись к окнам, насколько было возможно. "Футов пятьдесят", - прикинул Джефф. - Попадёшь? - спросил Рамил. Джефф не ответил. Что он чувствовал в эту минуту? Напряжение, волнение, возбуждение, но не сомнения. Сомнений больше не было, он целиком был поглощён происходящим. Рамил кивнул Эсмату, тот достал из сумки бутылку, запалил зажигалкой тряпку-фитиль и протянул Джеффу: "Давай!". Джефф широко размахнулся, как питчер, и метнул бутылку. Почти по прямой траектории она влетела в окно, третье справа, и внутри вспыхнуло пламя. "Есть!" - крикнул восторженно Пак, а Эсмат достал вторую бутыль и поджег фитиль. - Не надо, хватит одной, - сказал Джефф. - Давай! В другое окно! - приказал Рамил. - Бросай, а то взорвётся! - завопил Эсмат. Джефф размахнулся и бросил бутылку во второе окно. Пламя распространилось мгновенно. Сразу сгорели шторы, но внутри ничего не было видно - только пламя и дым. - Всё! Расходимся! - скомандовал Рамил и потянул Джеффа за рубашку. Но Джефф словно прирос к месту. Он напряженно всматривался в пылающие окна. В одном из них, ему показалось, двигалось что-то еле видимое на фоне пламени. - Бежим, бежим! - дёргал Рамил. И тут Джефф различил в огне человеческую фигуру. Она пыталась подняться на подоконник, но каждый раз срывалась и падала внутрь горящего дома. - Лея! - заорал Джефф отчаянным голосом. - Лея!!! Он рванулся было вперед, но сзади его крепко держал Рамил: - Стой! Стой, тебе говорю! Джефф обернулся и со всей силы ударил Рамила кулаком в лицо. Тот вскрикнул и опустился на траву. Джефф бросился к пылающим окнам. Он видел, как Лея пытается влезть на подоконник, но хромая нога не выдерживает нагрузки... Он попытался влезть в окно снаружи - не получилось, слишком высоко. Тогда он кинулся к входу в здание. - Назад! Стой, сволочь! Наперерез ему бежал Эсмат. Он поспешно доставал из кармана... нож! Джефф разглядел нож. Но успел раньше - с разбегу он толкнул Эсмата двумя руками в грудь, и тот повалился навзничь в кусты. В вестибюли дым стелился клубами. Бледная дежурная что-то кричала в телефонную трубку. Стена, отделяющая коридор от зала, горела от пола до потолка. Дверь в зал была открыта, но тоже окутана пламенем. Не помня себя, Джефф с разбегу через горящую дверь вбежал в зал. "Лея! Лея!" - кричал он, рев пламени перекрывал его голос. Разглядеть что-либо в дыму было невозможно. Через какие-то железные рамы и прутья он пробрался к окну. Лея лежала на полу под подоконником. Он схватил её за руки и притянул к себе. Она была в сознании, но совершенно без сил. Поднять её на подоконник в таком состоянии он и не пытался. Видно было, что она сдалась, смирилась со своей гибелью. Оставалась одна возможность: проскочить через горящую дверь. Джефф с трудом поднял её с пола, обхватил правой рукой и потянул к двери. Одежда на них обоих дымилась. Он сорвал с себя рубашку и попытался обмотать Лее голову. С неожиданной силой она оттолкнула его руку: - Оставь, сам спасайся. Меня они всё-таки достали... Он обхватил её ещё крепче и потянул к двери. В этот момент с грохотом обрушилось перекрытие, накрыв их столбом пламени...
Пожарные машины прибыли через десять минут. Здание "Хилеля" спасти не удалось, оно сгорело дотла. В пожаре погибли два человека: сотрудница "Хилеля" Лея Амрон, израильская гражданка, и пытавшийся спасти её студент по имени Джеффри Купер. Причину пожара установили сразу - поджог, но виновных в поджоге не нашли.
|
|
