СТРОГАНОЙ СТОРОНОЙ ВНИЗ
В одном еврейском местечке строили баню. И, представьте себе, почти построили; оставалось только пол настелить. Но тут возникли разногласия. Самые умные считали, что доски для пола нужно строгать, иначе можно занозить ногу. Другие, тоже самые умные, считали, что доски строгать нельзя, а то можно поскользнуться. Умные с умными договориться не могут. Разногласия переросли в конфликт, и в попытке разрешить спор евреи, как полагается, обратились к раввину. Что сделал раввин, чтобы не обижать ни ту, ни другую сторону? Как полагается раввину, он принял Соломоново решение: - Доски строгать, но класть строганой стороной вниз. Этот старый анекдот почему-то всплыл у меня в памяти, и я во время обеденного перерыва рассказал его своему сотруднику и другу, глупому Зунику Ойвейбергу. Зуник, хоть и глупый, но по должности старше меня. Он ценный специалист. Признаюсь без ложной скромности: рассказывать анекдоты я умею. Ради чего рассказывается анекдот? Ради последней, заключительной фразы. По-английски она называется punch line, ударная строка. Эту строку надо уметь подать. И вот, перед последней фразой я делаю небольшую паузу, как бы испытывая терпение слушателя, и выдаю: - Доски строгать, но класть строганой стороной вниз. И замираю. И победно гляжу на Зуника, ожидая взрыва хохота. Но Ойвейберг не смеётся. Он тоже делает паузу, а потом говорит: - Слушай, а зачем строгать доски, если строганая сторона пойдёт вниз? Сначала я растерялся. Но потом сообразил, что Зуник не понял анекдота, и пересказал его заново, с ещё большей экспрессией. И как евреи строили баню. И как они не могли решить спор. И как пошли к раввину. И как раввин придумал такой хитрый ответ, чтобы угодить обеим сторонам. И тут я опять выдаю: - Доски строгать, но класть строганой стороной вниз. Ну, как? Зуник по-прежнему не смеётся. Он морщится и говорит с некоторым раздражением. - Это я уже слышал. Можешь не повторять. Я всё равно не понимаю, зачем надо строгать доски, если гладкая сторона пойдёт вниз. Может, ты что-то перепутал? - Чего тут путать. Это же анекдот. Чтоб смешно было. - Не вижу ничего смешного, - говорит глупый Зуник. - Какая разница, доска строганая или нет, если всё равно строганая сторона будет внизу? Чушь какая-то. Раввин что, дурак? - Может быть. То есть, нет, конечно, не дурак. Впрочем, я не знаю. Не в этом дело. Хочешь, расскажу другой анекдот? - Подожди, - говорит Зуник. - Из твоего анекдота явно получается, что раввин - дурак. Ты что, хочешь сказать, что все евреи дураки? - Ну что ты, Зуник, - говорю я как можно миролюбивее. - Я сам еврей. Давай, я тебе расскажу другой анекдот. - Не надо, - говорит Зуник. - Пора на рабочее место. Он надевает пиджак и говорит глухо, не глядя в мою сторону: - Я от тебя этого не ожидал. На следующий день меня вызывает начальник отдела. - Заходи, - говорит. - Закрой дверь. Садись, не бойся. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Ты для меня - прямо как брат. Или ещё хуже - как сын. Закончив радостную увертюру, начальник погрустнел и говорит: - Мне поступил сигнал. - Какой сигнал? - Тревожный. Что ты проявляешь антисемитизм. - Понятно, - говорю я. - Сигнальщик ваш дурак. Шуток не понимает. Я ему старый еврейский анекдот рассказал. Хотите вам расскажу? - Ни в коем случае! - пугается начальник. Ты знаешь, к чему это может привести? Сегодня ты рассказываешь еврейский анекдот, а завтра, не приведи Господь, расскажешь арабский. А это знаешь, как называется? Исламофобия. Это тебе не какой-нибудь невинный антисемитизм. За это знаешь, что бывает? - Не знаю, но догадываюсь. - Правильно догадываешься. - Значит, про евреев можно? - Можно. - А про поляков? - На здоровье. - А про арабов нельзя? - Упаси, Боже! Они мусульмане. - Ну хорошо. А про негров? У начальника от страха округляются глаза. - Ты с ума сошёл! - шипит он свистящим шепотом. Он с грохотом вскакивает из-за стола и бросается к двери кабинета. Я испугался, подумал, что у него приступ расстройства желудка, но, к счастью, пронесло. То есть, наоборот. Это я в переносном смысле. Я хочу сказать - обошлось. Начальник выглядывает за дверь и, убедившись, что нас никто не подслушивает, возвращается на место. Я говорю: - С ума сошёл, потому что про негров можно, или потому что нельзя? - Замолчи! - кричит начальник. - Не смей произносить это слово! - Какое именно? - То самое! На букву "эн". Не смей его даже думать! - А что тут такого? - искренне удивляюсь я. - Так называют чёрных... - Прекрати немедленно! - кричит начальник, багровея. - Это слово тоже нельзя произносить! - А какое можно? - Сам должен знать! Надо говорить Африкан Американ. Можно просто: афроамериканец. Или афроамериканка. - Понятно. И тогда про них можно рассказывать анекдоты? - Ни в коем случае! Это расизм! - А про латиноамериканцев можно? - Упаси, Боже! Это расизм! - А про китайцев? Или вообще про всех этих... ориенталс? - Это слово тоже нельзя произносить. Надо говорить "азиаты". - Ну, хорошо. Про них можно рассказывать анекдоты? - Про них точно не знаю, - со вздохом говорит начальник, немного успокоившись. - Наверно, можно. Смотря, какой анекдот. - Ну вот, например, такой. По реке Хуанхэ плывут в джонке два китайца. Один другому говорит: послушай, Хаим... - Ха-ха, - говорит начальник. - Это смешно. А тот что? - А тот отвечает: я не Хаим, я Хозе... У моего начальника снова начинают раздуваться ноздри, и лицо наливается цветом спелой малины. - Ты что, скотина, издеваешься надо мной?! - хрипит он. - Пошёл вон! Я покорно поднимаюсь и выхожу из кабинета. Я не обижаюсь на своего начальника. Даже наоборот, я ему благодарен за повышение моей эрудиции. Конечно, по-английски я говорю плохо, а пишу ещё хуже, но зато теперь мой политкорректный язык обогатился чрезвычайно. В понедельник у нас, как обычно, производственное совещание. Мне предлагается доложить о состоянии текущего проекта. Я набираю в лёгкие побольше воздуха и радостно сообщаю: - Проект продвигается успешно благодаря беззаветному труду нашей дивёрситированной группы, в которую входят один афроамериканец, один латиноамериканец, один азиатец, один мусульманец и три белых... Тут я запинаюсь и выжидательно смотрю на начальника. - Супремасиста, - подсказывает он. - И три белых супремасиста, - соглашаюсь я. - Привилегированных, - дополняет начальник. - Привилегированных, - повторяю я. - Правильно, молодец, - одобряет начальник. - Как у вас со сроками? Я не успеваю ответить, как в разговор неожиданно влезает Зуник. - Со сроками плохо, - говорит он, не поддерживая моего политически корректного энтузиазма. - Нам не хватает людей чтобы закончить проект в срок. Начальник вопросительно смотрит на меня. Я молчу. Зуник дурак, но ему виднее. Он старше меня по должности. Начальник говорит: - Хорошо, я переведу к вам в группу Джонсона. - Это кто? - говорит Зуник. - Этот толстый негр из третьего отдела? Мне он не нужен. Он же тупой, как полено. Там у них есть другой негр, не помню фамилии. Такой щуплый. Этого я могу взять. Начальник наш бледнеет и на несколько минут теряет дар речи. - Вы не должны так говорить, - наконец, выдавливает он. - Вы не должны произносить это слово. - Какое слово? - В голосе глупого Зуника нет ни малейшего оттенка политической зрелости. - Негра, что ли? А как его называть, если он чёрный? - Я вам, кажется, объяснил, - говорит начальник, и я вижу, что его состояние приближается к обмороку. - Мы не можем допустить проявлений расизма в нашей компании! - Я понимаю, - говорит Зуник. - Пожалуйста, не волнуйтесь. Если тощего негра нельзя, тогда дайте мне этого... там у них есть один, то ли китаец, то ли малаец, в общем какой-то ориенталец. Он меня тоже устроит. - Совещание закончено, - говорит начальник, взглядом уничтожая Зуника. - Зайдите ко мне, Ойвейберг. Во вторник я узнаю неожиданную новость, которую следовало ожидать: Зуник уволен по собственному желанию. В конце рабочего дня меня вызывает начальник. Он выглядит хмуро и говорит сухо: - С сегодняшнего дня ты будешь временно исполняющим обязанности руководителя группы. Насчёт зарплаты не беспокойся. Прибавки не будет... - Это почему же временно исполняющим? - обижаюсь я. - Я, может, хочу исполнять постоянно. А если при этом зарплата изменится в сторону повышения, то это меня совершенно не пугает. - Не заслужил ещё, - мрачно говорит начальник. - Кстати, откуда у тебя акцент? Ты что, из Боснии? - Я из России. - Не годится, - вздыхает начальник. - Русские не считаются. - Зато я прямой наследник Пушкина. Знаете, кто это? - Конечно, знаю. Какая-то русская знаменитость. То ли танцор, то ли хоккеист. - Пушкин - великий русский поэт, - разъясню я с чувством культурного превосходства. - И я его прямой пра-пра-пра-племянник. - Это хорошо, - одобряет начальник. - Ты, главное, смотри, с проектом не подведи. У тебя сроки. Можешь идти. - Между прочим, Пушкин был негр, - говорю я. - Что? - Начальник настораживается. - Ты хочешь сказать, что он был афроамериканец? - Ну да. Ещё какой! - Значит ты тоже немного... того... как бы афроамериканец? - Конечно. Типичный афроамериканец. - Скажите на милость! - удивляется начальник. - А по виду не скажешь. - Да, внешность вообще обманчива, - огорчаюсь я. - Меня вот всю жизнь почему-то за еврея принимают. - Не расстраивайся, - утешает начальник. - Главное - как ты сам про себя чувствуешь. Я тут подумал... Проект у тебя важный, ответственный. Будешь постоянно исполняющим руководителем группы. Нам нужны умные специалисты, как ты. Ну, и зарплату тебе, конечно, повысим, не беспокойся. Можешь идти. Я выхожу из кабинета начальника и с энтузиазмом приступаю к исполнению своих новых обязанностей. И меня одолевает гордость от своей значительности. Всё-таки хорошо быть умным. Мне жалко бедного глупого Зуника. Он так и не понял, почему доски надо класть строганой стороной вниз.
|
