Некоторые песни, пережив своих авторов, становятся символом времени и событий, ради которых они были созданы. Уверен, любой может назвать не одну, а даже несколько таких песен. 

Для меня такой стала песня "Мальчик из Гетто". Так она называлась в Одессе, впрочем, остальной части мира она известна больше под названием "Купите папиросы". Большинство людей, знакомых с этой песней, думает, что она народная. Однако эта песня имеет своего автора и свою историю. Но мой рассказ не об этом. Мой рассказ о моей, личной сопричастности к этому произведению. 

Когда окончилась Вторая мировая война, которая по сей день в советской истории несправедливо именуется Великой Отечественной, воистину великое горе разлилось по городам и селам страны. Изрядная доля этого несчастья пришлась и на наш город Одессу. Почти в каждой семье было о ком вспомнить и кого оплакивать. Но жизнь в нашем полуразрушенном послевоенном городе как-то постепенно устраивалась, и люди, по традиции, снова начинали собираться семьями, чтобы отметить юбилей, день рождения, или годовщину смерти близких. Такие встречи не обходились, разумеется, без выпивки и закуски и обычно оборачивались всеобщим весельем. 

Мой отец был незаменим на таких вечеринках. Музыка тогда была в дефиците - патефон и пара пластинок, да и те не в каждом доме. А мой отец выучился сам играть на пианино "по слуху", то есть без нот, и тарабанил по клавишам как Бог на? душу положит. Ну, вроде как деревенский гармонист, только на пианино. А инструмент этот почему-то присутствовал почти в каждой одесской квартире. Было пианино и у нас, в нашей комнате в коммунальной квартире. Помню, меня заставляли учиться на нем играть, но после нескольких месяцев пыток с применением этюдов Черни, я наотрез отказался от перспективы стать музыкантом и однажды даже нагрубил моей старушке репетиторше. Таким образом, одним Эмилем Гилельсом в мире стало меньше.

Так вот, мой отец на вечеринках всегда развлекал нашу подвыпившую мешпуху (идиш, семья) своей игрой. Под его не очень стройный аккомпанемент все пели хором популярные песни и танцевали. Среди папиных родственников были непременные "хохмачи", которые на таких вечеринках добровольно выступали с вульгарными сценками, пародиями и экспромтами. Помню "коронный" номер дяди Сени, папиного младший брата. Он подрисовывал сажей от сковороды усики, надевал черную шляпу и, подражая Чарли Чаплину, пел, "Я усики не брею, большой живот имею, хожу по ресторанам и шарю по карманам". За этим следовал непременный танчик с тросточкой.

Папа выучил меня петь "Мальчик из Гетто" специально для таких семейных концертов. В этой песне куплеты на русском языке перемежались с куплетами на идиш. Мне особенно нравилось петь на идиш. Видимо, с этого и началась моя карьера бадхена, или еврейского скомороха. Музыкальным слухом Бог меня наградил, а вот вокальные данные начисто отсутствовали. Но в данном случае это оказалось уместным. Представьте себе пятилетнего худющего мальчика с огромными печальными глазами, стоящего на табуретке (чтобы всем было видно) и поющего жалобным голоском:

Купите койфче, койфче папиросн

Трукене фун рейгн ништ фаргосн

Койфче, койфче бэнэмунэс

Идн от ойф мир рахмунэс

Ротовэт а ингер фун дер гето.

Припоминаю, я тогда удивлялся, почему многие мои родственники плакали, слушая моё пение. Но если бы вы были там и тогда, вы бы тоже, возможно, плакали. Наверное каждому это напоминало о ком-то, потерянном навсегда, а многим ? о безвозвратно ушедших годах, проведённых в страхе, нужде и лишениях. Папа играл, а я пел:

Мой отец в бою жестоком жизнь свою отдал,

Маму немец из винтовки в гетто расстрелял,

А сестра моя в неволе,

Сам я ранен в чистом поле,

И свои глаза там потерял.

Прошли годы, город почистился, приукрасился, и свежие раны потерь понемногу зарубцевались. Посему, а может быть и потому, что я повзрослел, мой номер с этой песней перестал быть актуальным. Как написал Михаил Светлов, "Новые песни придумала жизнь..." Прошёл ещё десяток лет до того события, когда я услышал "Купите папиросы" совсем в другом исполнении.  

Мама почти каждый год ездила в Москву и иногда брала меня с собой. Там жили её родственники, и мы у них всегда останавливались. К тому же, в столице можно было "достать" хоть какие-то вещи и продукты, которые отсутствовали на остальной территории великой державы. Летом 1959 года мы отправились на поезде в Москву ещё и потому, что там проходила первая в СССР Американская национальная выставка. Не буду говорить о диковинах, которые мы с мамой увидели на этой выставке. Все было, как в волшебной сказке. Однако эмоциональное потрясение я лично получил тогда от другого события, но тоже связанного с этой выставкой. В рамках Американской ярмарки в Зелёном театре парка им. Горького был объявлен эстрадный концерт американских артистов. Как уж маме удалось достать билеты на этот концерт, я не помню; забыл также, какие точно номера были там представлены. Помню только, что на сцене большой оркестр играл джаз и среди музыкантов были негры. Но одно я запомнил на всю жизнь. Объявили следующий номер программы - "А сейчас для вас поют сёстры Бэрри!"

Подобно Зелёному театру в Одессе, этот был на открытом воздухе, но вмещал около 10 тысяч зрителей, и в тот вечер был переполнен. На сцену вышли две молодые симпатичные женщины и начали петь... на идиш! Толпа взорвалась аплодисментами и восторженным рёвом. Песни почти все мне были знакомы, так как они часто исполнялись в одесских ресторанах. Но в таком, я бы сказал, "академическом" исполнении, да к тому же такими талантливыми певицами и высокого класса музыкантами, я слышал их впервые. Ну а когда объявили "Койфче папиросн", у меня вообще сердце застучало так, что я украдкой оглянулся по сторонам, не слышит ли кто. 

Они пели её так печально и так красиво, что я, наконец, понял, о чем была эта песня и почему мои зрители всегда плакали. В ней была вся горечь еврейского народа. Они пели о жестокой несправедливости той судьбы, которую пережил и продолжал переживать тогда мой народ.

Друзья, смотрите ? я не  вижу

Милостыню дайте, не обижусь.

Покупайте, не жалейте, 

папиросы, спички тоже -

Этим вы спасёте сироту.

Я даже не пытался утирать слезы, текущие из глаз. Вероятно, я испытывал то, что древние греки называли катарсис, то есть очищение души, просветление. Как можно было забыть это событие в моей жизни?! Тогда все совместилось в одной песне ? и моё детство, и моя любовь к джазовой музыке, и моё уважение к "мамелошн", языку моих дедов и прадедов, и моё сострадание к жертвам Холокоста, и, да, да не скрою, моё юношеское преклонение перед Америкой! Я пронёс впечатления того вечера через всю мою сознательную жизнь и, став артистом, всегда мечтал о воплощении этих моих сокровенных чувств на сцене в какой-либо форме. 

Такая возможность представилась не скоро. Еврейская тема была не в фаворе ни в 60-е и ни в 70-е годы. Только вырвавшись в Америку, и едва освоившись там, я дал волю своему воображению и придумал номер в жанре пантомимы под названием... "Мальчик из Гетто". Я исполнял этот номер один и выступал с ним в русском ночном клубе в шоу, которое сам придумал и поставил. Сюжет этой пантомимы был несложным: мальчик, переполненный радостной энергией, "гоняет" голубей на крыше дома. Действие сопровождается музыкой Рахманинова "Вешние воды". Раздаётся выстрел, и голубь, подбитый пулей, падает ему в руки. Звучит музыкальная тема войны. Мальчик превращается в юношу и, забросив на плечо винтовку, уходит на фронт. Вот он идёт в атаку. Взрыв гранаты отбрасывает его назад. Когда юноша поднимается, кто-то невидимый скручивает ему руки и швыряет в пустоту. Он падает и, когда поднимается вновь, на его груди горит жёлтая шестиконечная звезда. Звучит мелодия песни "Мальчик из Гетто".  Война закончена. Юноша бредёт, ощупывая дорогу вытянутой вперёд рукой. Он слепой, но вдруг он слышит клекотание голубей где-то перед ним на земле. Присев на корточки, незрячий парень ощупью находит голубя. Он берет его в руки, гладит и выпускает в небо, "на слух"провожая его полет.   

И как когда-то на семейных вечеринках в Одессе, где маленький мальчик напевал эту историю, люди в бруклинском ресторане плакали во время моего выступления. Однажды, когда я снимал грим после концерта, ко мне в гримёрку зашёл пожилой мужчина. Он представился продюсером и пригласил меня выступить с моими пантомимами в сборном концерте известных артистов эстрады - эмигрантов из Советского Союза.  

Концерт состоялся в знаменитом Карнеги Холл, в Манхэттене. Каково же было моё изумление, когда уже в театре, я узнал, что в нашем концерте принимает участие Клэйр Бэрри!! К этому времени её сестра, Минни, уже несколько лет как умерла, и Клэйр согласилась выступить в этом концерте одна. Мне указали на неё, пожилую женщину, скромно стоящую за кулисами. Я не мог удержаться, подошёл к ней и представился. Затем, на моем тогда ещё скудном английском, я рассказал о том, как около 20-ти лет назад слушал их выступление в Москве, и что до сих пор помню это. Она была очень обрадована. Её номер был следующим, и она извинилась, готовясь к выходу. Помню хорошо, я поцеловал ей руку и пожелал "ни пуха, ни пера". В Америке это традиционное пожелание звучит иначе. Американцы говорят, "Break a Leg!", дословно, "Сломай Ногу!" Хоть это звучало кощунственно по отношению к женщине её возраста, она благодарно улыбнулась и вышла на сцену под бурные аплодисменты русскоговорящей публики, которая прекрасно знала артистку по многочисленным фонограммам, нелегально циркулировавшим в Советском Союзе. Клэйр спела несколько песен, с теплотой вспомнила свою сестру и рассказала несколько коротких историй из своей жизни. 

Выходить на сцену после её выступления мне было нелегко, но я показал несколько номеров пантомимы, включая мой номер "Мальчик из Гетто". Это был последний номер в моей программе, и прошёл он успешно. Когда я вышел за кулисы, там стояла Клэйр Бэрри, и по её щекам текли слезы. Я не сразу понял, что причиной этих слез было моё выступление. Она подошла ко мне, взяла моё лицо в свои мягкие руки и поцеловала меня в лоб. Я тогда поблагодарил её. Больше я Клэйр Бэрри, урождённую Бэйгельман, никогда не видел. Но песня никогда не покидала меня.

Прошло еще лет 30. Мы с женой решили побывать в нескольких странах Восточной Европы. В Кракове нас повезли на экскурсию в Музей "Фабрика Шиндлера", а оттуда в Казимеж, знаменитый в прошлом еврейский район Кракова. Гуляя по улочкам Казимежа, невольно проникаешься страхом за хрупкое благополучие нашей сытой и безопасной жизни. Как и все туристы, мы выбрали ресторанчик со столиками на тротуаре и маленьким оркестром. Пока мы поедали вареники с картошкой, клезморим (музыканты, на идиш) играли знакомые еврейские мелодии. Я подошел к ним поближе и по-английски спросил, играют ли они песню "Койфче Папиросн". Музыканты закивали головами, а один из них намекающе кивнул в сторону вазочки на столике, из которой уже торчали долларовые бумажки. Меня учить не надо, это правило я запомнил еще с одесского периода моей жизни. К микрофону подошла девушка и запела. 

Ночка тёмна и туманна - все кругом темно.

Мальчик маленький стоит, мечтает об одном,

Он стоит к стене прижатый

И на вид чуть-чуть горбатый

И поет на языке родном...

По официальной статистике, в Кракове сейчас проживает около 100 евреев, практически несколько семей. А перед войной 70,000 евреев составляли четверть населения этого города. Евреи ушли..., но музыка осталась. А некоторые поляки даже неплохо зарабатывают на этом.  ?

Розинский, Эдвард
№205 Sep 2021