на главную очередной выпуск газета наши авторы реклама бизнесы / Сервисы контакт
флорида афиша что и где развлечения интересно полезно знакомства юмор
 
<Вернуться Матлин, Владимир
СТУКАЧ


  

Я с завистью гляжу на зверя,

ни мыслям, ни делам не веря,

умов произошла потеря,

бороться нет причины.

             Александр Введенский

              "Элегия" 

 

- Несправедливо, я согласна, даже возмутительно. Но что тут можно сделать?

Лиля стояла посреди кухни с кастрюлей в руках. Она несла кастрюлю к плите, когда несколько минут назад Арнольд вернулся домой и, не снимая пальто, побежал в кухню. Увидев его лицо, Лиля охнула: "Что случилось?". И пока он, нервничая и сбиваясь, метался по кухне и пересказывал новости, она так и стояла с кастрюлей в руках.

- Что тут можно сделать? - повторила Лиля.

- Не знаю. То есть конкретно не знаю, но что-то делать надо. Терпеть такое невозможно!

Лиля поставила, наконец, кастрюлю на край плиты.

- Может, стоит обсудить все это с Кириллом? - осторожно спросила она.

Обязательно! - почти что обрадовался Арнольд. - Он все время был в курсе дел. Он и сам пострадал тогда... Который сейчас час в Амстердаме?

В Европе была глубокая ночь, но Арнольд сказал, что не выдержит до завтра, ему нужно немедленно поговорить с Кириллом.

Телефон гудел долго и угрюмо; наконец, включился автоответчик, заговоривший женским голосом на незнакомом языке. Арнольд, чертыхаясь под нос, дожидаясь конца тирады, но речь вдруг прервалась, и сонный женский голос промямлил что-то непонятное. От неожиданности Арнольд сказал по-русски:

- Кирилла можно?

- Кирилл? - переспросил женский голос. Трубка глухо бухнула, и после долгой паузы хорошо знакомый голос произнес:

- Я вас слушаю.

- Кирилл, ты? Это я. Разбудил? Извини, но очень нужно. Такая новость: к нам сюда едет Ошмянский. В качестве политического беженца. Представляешь? Вот так...

Кирилл хмыкнул, помолчал, опять хмыкнул и со вздохом проговорил:

- Что ж, бегут люди из России, кто куда... Мы же с тобой уехали - вот и он...

- Да, но "политический беженец"? Нет, такое нельзя допустить. Надо что-то предпринять. Это же издевательство над здравым смыслом. Я уже не говорю о справедливости... Что ты скажешь?

Кирилл посопел в трубку.

- Что я могу сказать? Сукин сын он, и все.

- И все? Ну, нет. Я готов пойти куда угодно - в суд, в иммиграционную службу, в госдепартамент, в еврейские организации... куда угодно! Я, знаешь, человек не вредный, но в этом случае... Надеюсь, ты будешь со мной?

- Что ты имеешь в виду?

- Ну, ты ведь свидетель всех этих его художеств. Да не только свидетель - ты сам из-за него пострадал, невыездным стал, помнишь? Так что я на тебя рассчитываю: если подтвердить какие-то факты или там показания дать... Да?

Кирилл вздохнул.

- Факты это факты, от них не уйдешь...

- Именно. Должна же быть хоть какая-нибудь справедливость в этом сумасшедшем мире. Ладно, буду тебя держать в курсе. Позвоню, когда что-нибудь прояснится... Кстати, что это за женский голос? Ты что - женился?

- Ну, в каком-то смысле... - замялся Кирилл.

- На местной? На голландке?

- Нет, она японка. Альтистка из нашего оркестра. А как Лиля? Привет передавай.

 

* * *

Готовили к премьере спектакль "Похищение из сераля". Репетиции назначались каждый день, и чтобы сходить на консультацию, Арнольду пришлось отпроситься с работы.

Адвокат сказал, что с точки зрения юридической позиция Арнольда выглядит весьма обоснованной, поскольку в американском законе есть специальная оговорка, что статус беженца не может быть предоставлен лицам, принимавшим участие в преследовании других сограждан по политическим, расовым, этническим или религиозным мотивам. Однако вести это дело решительно отказался. Он порекомендовал Арнольду самому составить заявление в службу иммиграции, описать там вкратце ("не надо всех этих подробностей!") суть проблемы и, сославшись на закон, потребовать его исполнения. Он даже сам написал на бумажке точное название закона и номер статьи ("провижн"), на которую следовало сослаться.

В тот вечер, как назло, спектакль кончился поздно, и Арнольд сидел за письменным столом чуть ли не до утра, тыча одним пальцем в клавиши английской машинки и поминутно заглядывая в словарь. Вообще-то его английский язык был неплох, но одно дело - болтать в антракте с коллегами-оркестрантами, а другое дело - писать официальный документ.

Отправив заявление заказным письмом, он подождал неделю, а потом начал звонить в центральный офис в Вашингтоне, наводя справки о продвижении дела. Прошло еще несколько дней, и он, наконец, добился разговора с чиновником, который имел отношение к подобным делам. Это была женщина с сильным южным акцентом, Арнольд понимал ее с трудом. Она сказала, что делу дан ход, факты в отношении мистера Ошмиански проверяются, и Арнольд будет поставлен в известность о принятом решении.

- Но он не сегодня завтра прилетит в Америку, - пытался втолковывать Арнольд.

- Ну и что из того? - возразила чиновница. - Если мы убедимся, что беженский статус предоставлен неправильно, мы можем возбудить вопрос о депортации.

- Зачем же так сложно: сначала впускать, потом депортировать... Вы связались с консульством в Москве?

Чиновница сухо заметила, что все необходимые действия предпринимаются, и повторила, что о решении заявитель будет уведомлен официально.

Разговор с чиновницей произвел на Арнольда тяжелое впечатление.

- Ее это абсолютно не колышет, - говорил он вечером Лиле. - Подумаешь, стукач... Она даже не представляет себе, что это такое!

Они обедали в кухне, Лиля только вернулась после уроков, а Арнольд собирался на вечерний спектакль. Лиля безучастно смотрела в свою тарелку и, казалось, не слушала мужа. Потом неожиданно сказала:

- Знаешь, я последние дни все думаю о нем, о Левке Ошмянском. Ну, близко я его не знала, но все же пять лет на одном курсе... Конечно, особенно симпатичным он не был, но ведь и никаких там гнусностей за ним не водилось. Так, нормальный парень, вполне даже свойский...

Арнольд бросил на стол ложку.

- А что ты думаешь: стукач должен выглядеть, как Мефистофель, что ли? С печатью коварства на челе?

- Я думаю, что тогда, в консерватории, он еще не...

- Откуда ты знаешь? - сказал он с раздражением. - И вообще, какая разница, когда он начал доносить? На нас с Кириллом он точно стучал, у нас доказательства. А этим, из иммиграционного офиса, им все равно, мы все для них одинаковы - дикари из отсталой страны. Тутси против мутси, мутси против тутси... Кто там прав, кто виноват? Американцы даже думать об этом не хотят: какая разница? Все жертвы режима - и стукачи, и палачи... Все "политические беженцы"! С ума сойти...

Арнольд махнул рукой, вскочил, едва не опрокинув стул, и вышел из кухни. Через несколько минут Лиля нашла его в темной спальне. Он лежал одетый на кровати, отвернувшись к стенке.

- Ты что? - спросила Лиля осторожно.

Он ответил нехотя:

- Что-то голова разболелась. Доедай одна, я здесь отдохну перед спектаклем.

 

* * *

Прошло еще несколько дней. Несмотря на занятость, Арнольд продолжал звонить в Вашингтон, в службу иммиграции, настаивая на быстрейшем решении дела. Получив уклончивый ответ от какого-нибудь чиновника, он узнавал фамилию его непосредственного начальника и начинал дозваниваться к нему. Это было непросто, чиновники постоянно были на совещаниях, заседаниях и в отъездах, ему советовали позвонить тогда-то или тогда-то, и приходилось отлучаться с репетиций. А однажды, в среду, он опоздал на дневной спектакль. Тогда он решил подать жалобу на имя директора службы иммиграции и натурализации. Сработала эта жалоба или нет, но вскоре он получил приглашение на прием в местное, нью-йоркское отделение иммиграционной службы.

Это было как раз в день премьеры "Похищения из сераля", репетиции не было, и в назначенное время Арнольд вошел в назначенный кабинет пригласившего его чиновника.

Им оказался пожилой негр с улыбкой Луи Армстронга, но с тоненьким, интеллигентским голоском. Звали его Луи Вильямс. Он осведомился, подтверждает ли заявитель факты, изложенные в его письме, и попросил Арнольда ответить на ряд вопросов.

Первый вопрос Арнольд предвидел: на чем основана его уверенность, что именно мистер Ошмиански доносил на него? Арнольд рассказал, как во время гастрольных поездок оркестра в Тульскую область они с его другом Кириллом Ухановым сидели в автобусе рядом, на одном сиденье, и обсуждали планы эмиграции, а сзади них сидел Ошмянский, который подслушал разговор и сообщил в партком. ("Куда?" - "В партком - в местный комитет коммунистической партии".) После этого их вызвали, сначала Кирилла, потом Арнольда, в спецотдел и там долго допрашивали об их намерении эмигрировать. ("Куда?" - "В спецотдел - отделение КГБ в местной организации Госконцерта".) Они, конечно, все отрицали. Однако их предупредили, что, если они предпримут хоть малейшие шаги в направлении отъезда, им будет плохо.

Но им и так пришлось плохо: их категорически исключили из всех гастрольных поездок за рубеж (так Арнольд объяснил слово "невыездной"), а поскольку оркестр выезжал в Румынию и Болгарию, их перевели на другую работу - менее престижную, хуже оплачиваемую и не соответствующую их квалификации.

Луи Вильямс внимательно слушал, сочувственно кивал головой, а потом спросил:

- А вам устраивали очную ставку с мистером Ошмиански?

- Нет, конечно. Его имя даже не упоминалось. Они не выдают своих осведомителей. Но по всем деталям, о которых они знали, мы пришли к выводу, что это был он, Ошмянский, и что речь шла о нашем разговоре в автобусе. Мы в этом убеждены на сто процентов. Уханов готов дать показания под присягой.

- Пока не надо.

Мистер Вильямс задумчиво посмотрел в окно на глухую стену соседнего дома и слегка пожал плечами.

- Видите ли, тут остается неясным один очень важный вопрос. Допустим, вам удалось доказать, что это именно Ошмиански сообщил о вас в... органы власти. Но почему нужно думать, что он действовал как член репрессивной организации КГБ, а не как рядовой гражданин, который из чувства, допустим, патриотизма или извращенно понимаемой справедливости решил сигнализировать властям. Вы понимаете? - Вильямс перегнулся через стол, посмотрел Арнольду в глаза и улыбнулся своей неотразимой улыбкой Армстронга. - В соответствии с законом, на который вы ссылаетесь, должно быть установлено, что данное лицо принимало участие в организованных репрессиях против представителей преследуемых меньшинств именно как часть репрессивного аппарата, а не просто индивидуум с плохим характером, который ссорится с сослуживцами. Понимаете? Можно, конечно, предположить, что этот Ошмиански доносил на вас и вашего друга из ненависти к евреям, что препятствовал вашей эмиграции в Израиль из антисемитских побуждений. В этом случае...

Арнольд протестующе замахал руками.

- Нет, нет! Я этого не утверждаю! Мой друг, Уханов, не собирался в Израиль, он вообще не еврей, он просто хотел уехать от коммунизма. А вот Ошмянский еврей, а доносил он из приспособленчества. Антисемитизм здесь ни при чем.

Улыбка плавно сошла с лица мистера Вильямса. Он в полной растерянности уставился на Арнольда.

- Простите, я не совсем понимаю... Значит, мистер Ошмиански еврей? И он доносил на вас, что вы хотите в Израиль? Так?

- Ну и что из того, что он еврей? Он донес на нас, чтобы войти в доверие, чтобы улучшить свое положение, чтобы его пускали за границу! Музыкант-то он неважный, вот он и действует как может...

Луи Вильямс долго разглядывал стену противоположного дома, потом сказал:

- Странная история... Впрочем, не я принимаю решение, мне только поручили поговорить с вами. Я доложу в Вашингтон - там будут решать.

- Я заинтересован в этом, - возбудился Арнольд. - Кому я могу позвонить в Вашингтон?

Мистер Вильямс несколько замялся.

- Собственно говоря, вам в любом случае сообщат о решении.

Улыбка Армстронга так и не вернулась на его лицо, даже когда они прощались.

В тот же вечер Арнольд позвонил Кириллу в Амстердам и подробно пересказал ему разговор с мистером Вильямсом.

- Что ты на это скажешь?

Кирилл посопел в трубку.

- Как этим американцам разобраться в наших делах? Кто прав, кто виноват? Мы и сами-то не очень понимаем...

- Нет уж, ты меня извини, - у Арнольда задрожал голос. - Все-таки он виноват, а не мы с тобой! Это факт! Я предлагаю написать жалобу в госдеп. Сразу же, пока иммиграционная служба не отказала. Я пришлю тебе по факсу, ты подпишешь и вернешь мне, а я уже...

- Ничего я подписывать не буду! - решительно прервал его Кирилл. Арнольд поперхнулся.

- То есть как?! Почему? Ты же говорил, что будешь со мной...

- Одно дело, подтвердить факты, а другое - жаловаться, добиваться, чтобы его не пускали... Ты меня извини, но получается, что мы поступаем не лучше него: тоже стучим...

- Ах, это я стукач? Ну, знаешь... - Арнольд не смог найти слов.

 

Первые дни после премьеры "Похищения из сераля" были сравнительно свободными, и Арнольд несколько раз звонил в Вашингтон, в иммиграционную службу. Чиновники разговаривали вежливо, утверждали, что решение скоро будет принято, но от обсуждения дела по существу уклонялись. Арнольд проявлял настойчивость и вскоре заметил, что чиновники стали от него прятаться: секретарши сразу узнавали его по акценту и просили позвонить через неделю. Иногда через две...

Тогда Арнольду и пришла идея подключить к этому делу еврейские организации. Ему казалось вполне естественным, что они не допустят в страну человека, препятствовавшего еврейской эмиграции. Но, к его удивлению, миссис Коэн сразу помрачнела, когда Арнольд изложил ей свою просьбу.

Они были знакомы давно, со времени, когда Арнольд с Лилей только прибыли в Америку, а Рут Коэн опекала их в качестве рядовой сотрудницы еврейской общественной организации по приему эмигрантов. Она тогда много для них сделала: по ее настоянию их дольше держали на пособии, чтобы дать возможность Арнольду пройти конкурс в оперный оркестр. С тех пор они многократно встречались, бывали друг у друга в гостях. Рут то и дело приглашала их с Лилей участвовать в благотворительных концертах: в пользу Израиля, в пользу бездомных, в пользу эфиопской общины, в пользу больных СПИДом...

За эти годы Рут Коэн выросла из рядовой сотрудницы в "большого еврейского начальника", как она сама себя в шутку называла. Шутки шутками, но это действительно было так: она занимала высокую должность в федерации еврейских организаций Нью-Йорка и пользовалась значительным влиянием. Арнольд сразу подумал о ней, когда решил призвать на помощь еврейские организации.

Они сидели в ее кабинете в креслах, в стороне от письменного стола - она старалась подчеркнуть неофициальный характер их разговора. Кабинет был просторный, с хорошей мебелью, книжными шкафами, с портретами на стенах: на одной стене портрет Авраама Линкольна, на другой - Теодора Герцля.

- Позволь мне говорить с тобой прямо, мы ведь друзья, верно? - сказала Рут, когда Арнольд изложил суть дела.

Он вяло качнул головой - такое вступление не сулило ничего хорошего.

- Я хочу объяснить одну важную вещь. - Она задумалась, сняла свои толстые очки, протерла их салфеткой. Арнольд вдруг понял, что никогда не видел ее без очков - она выглядела моложе и не так авторитетно, как обычно. Надев очки, она заговорила: - Я прекрасно понимаю, что он мерзавец, этот Шманевский... или как его? Но видишь ли, мы вовсе не обязались здесь принимать одних хороших людей. Между нами говоря, мало ли сволочей мы напустили с вашей эмиграцией? И жулики, и бездельники, и просто уголовники... Ты сам это прекрасно знаешь. Пойми, это не наше дело говорить, кто хороший, кто плохой. Как мы будем выглядеть, если скажем: не пускайте этого и этого - они плохие? Ведь у них здесь родственники, которые послали им вызов. Представляешь, как они взбеленятся? Что это, скажут, за еврейская организация, которая не хочет впускать евреев? А мы, между прочим, существуем на их пожертвования...

- Подожди, - Арнольд старался говорить спокойно. - Это ведь прямое нарушение закона. Как можно считать "политическим беженцем" человека, который активно сотрудничал с режимом? От кого он беженец, если он с властью заодно?

- Ну, того режима уже нет... - Она замахала руками, когда Арнольд попытался возразить. - Знаю, что ты скажешь! Да, далеко не все уезжают по политическим или религиозным причинам. Верно. Просто ищут, где устроиться получше. Но даже если они не понимают, мы-то знаем, что евреям в той стране жить опасно. Спасать их нужно, особенно их детей. Ты не согласен?

Арнольд развел руками:

- Не об этом речь. Но из-за того, что они евреи, им не должно прощаться все на свете. Ты извини, но мы не должны уподобляться черным. Те готовы оправдать любого убийцу, если он свой, - и мы так же, да?

- Знаешь, это отдает расизмом. Я прошу тебя таких вещей в моем кабинете не говорить!

Они оба замолчали. Она напряженно смотрела прямо перед собой, а он блуждал взглядом по сторонам - с Линкольна на Герцля, с Герцля - на книжные шкафы...

Наконец, он сказал:

- Я вижу, мы друг друга не поймем. Но должен тебя предупредить, что я этого дела не оставлю...

Он решительно поднялся с кресла. Она тревожно посмотрела на него снизу вверх.

- Осторожно, не навреди себе. Ты слишком бурно реагируешь на это. Может создаться впечатление, что ты мстишь...

Это замечание вывело Арнольда из себя:

- Как же такое возможно: он стукач, я его жертва, а для вас мы равны - "политические беженцы"! Это же цинизм! Должна быть разница между правильным и неправильным, иначе общество жить не сможет! Ты говоришь, я мщу? А в Торе сказано: "око за око"...

- Причем тут это? - она искренне удивилась. - "Око за око" - это о наказании уголовных преступников. А про месть там сказано: "Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего". Ты Тору изучал по газете "Правда", что ли?

Он пошел к выходу. Она вскочила с кресла и, догнав его в дверях, схватила за рукав:

- Извини! Я не хотела тебя обидеть. Мы ведь столько лет знакомы! Знаешь, пусть мне позвонит Лиля. С ней мы скорей поймем друг друга.

 

* * *

С вечера Арнольд не мог уснуть. Он долго ворочался, вставал, пил воду, понижал температуру отопления, принимал лекарства, снова ложился и снова вставал. Лиля сквозь сон жаловалась, что он не дает ей покоя, а ей утром на занятия. В конце концов он взял одеяло и ушел в гостиную на диван. Но и там не мог уснуть.

Этот разговор с Рут Коэн словно выявил мучившую его последние годы проблему. Ведь при всей гнусности жизнь в коммунистическом обществе имела четкие моральные ориентиры - по крайней мере, для него и его друзей. Для порядочного человека считалось неприемлемым, скажем, вступить в партию или прославлять коммунистический режим. Тем более - доносить на коллег...

Арнольд в глубине души гордился, что прошел незапятнанным через все трудности той жизни. Эмиграция была для него еще одним актом протеста. Он считал себя именно политическим беженцем от коммунистического режима - Америка недаром приняла его как такового. И вот теперь в Америку поперли все те, кто приспосабливался, подыгрывал режиму, кто кричал "предатели" в спину эмигрантам. Левка Ошмянский, этот стукач, приспособленец, член партии, - его тоже Америка принимает с распростертыми объятиями как политического беженца... Мир, должно быть, перевернулся, потерял все ориентиры - где верх, где низ, где "хорошо", где "плохо"? Вынести это нелегко...

Он заснул лишь под утро и проснулся около полудня совершенно разбитым. С трудом поднялся: нужно было поспеть на репетицию. Во время репетиции он сбивался, путал, и маэстро дважды взглянул на него: один раз с удивлением, другой - с укором.

Спектакля в этот вечер, по счастью, не было, и Арнольд улегся пораньше. Лиля дала ему снотворное, но все равно уснул он с трудом. И только уснул - зазвонил телефон на тумбочке возле кровати. Пока он продирал глаза, Лиля взяла параллельную трубку в кухне. "Наверное, мама", - подумал Арнольд и повернулся на другой бок.

Проснулся он от шороха в спальне.

- Это я, не пугайся, - сказал из темноты Лилин голос.

- Чего ты там возишься?

- Джинсы ищу, куда-то задевались.

Он включил свет. Она шарила в стенном шкафу, стоя в одном нижнем белье.

- Куда ты собираешься? Который час?

- Девять. Вот они...

Она села на пол и стала натягивать джинсы.

- Ты к маме?

Она поднялась, застегнула молнию и сунула голову в свитер.

- В чем дело? Скажи, наконец!

- Я в аэропорт. - Она посмотрела в зеркало, поправляя на себе свитер. - Сейчас позвонил Левка Ошмянский. Он прилетел в Кеннеди. С семьей. Идиоты из "Джушки" должны были его встретить и отправить к родственникам в Кливленд. Так вот, их никто не встретил. У них двое маленьких детей. Пять часов сидят в аэропорту, без денег, без языка. Ничего не знают, даже позвонить не могут...

- При чем здесь ты? - Арнольд сел на кровати и дрожащей рукой пытался натянуть тапок.

- Он в Нью-Йорке никого больше не знает. Дети ревут, жена в истерике. Он нашел наш телефон по книге.

- Ты что?! - заорал Арнольд и швырнул тапочком в зеркало. - Я всю Америку поднял на ноги, чтобы этого стукача не впускали, а ты встречать его... В аэропорт! Ты с ума сошла!

- Арик, я не могу так разговаривать.

Она вышла в прихожую и сняла с вешалки плащ. Он выскочил вслед за ней - босиком, в трусах и майке - и попытался вырвать у нее плащ.

- Ты с ума сошла! Как ты поедешь в аэропорт? Ты же в жизни дальше супермаркета машину не водила. И с какой стати?..

- Дай сюда плащ. Арик, перестань.

Она повернулась и взглянула ему прямо в глаза. Губы ее были плотно сжаты. Он отпустил плащ и попятился.

- Арик, я все понимаю. Он негодяй, и правильно было бы, если б его не впустили. Но тут совсем другое дело: семья в отчаянном положении. По вине нашей родной "Джушки", между прочим. Они просят о помощи - я не могу отказать... Дети чем виноваты? Если что случится - мы себе этого не простим, я знаю.

- Ты ведь даже до моста не доберешься. Там такая путаница - опытный водитель не разберет!

- Как-нибудь доберусь. Собьюсь с дороги - заеду на бензоколонку, там скажут.

Она застегнула плащ и повесила сумочку на плечо.

- Ты что - притащишь их сюда?

- А куда еще? Переспят здесь, в гостиной хотя бы. А завтра утром позвоню Рут: пусть отправляет их в Кливленд, немедленно. А ты ложись.

У самых дверей он схватил ее за плечи.

- Нет, одну я тебя не пущу! Там дикое движение около мостов! Подожди, я сейчас...

Уже в машине, выезжая на шоссе, он сказал:

- Ну, Кирилл и посмеется... Ты, скажет, поистине человек принципов. Цветы, скажет, не забыли захватить?

Она ответила не сразу:

- Цветы здесь не нужны. А принципы? Жизнь сложнее принципов...

Всю дорогу до аэропорта они напряженно молчали.


 
 

Матлин, Владимир
№201 May 2021

 

Our Florida © Copyright 2024. All rights reserved  
OUR FLORIDA is the original Russian newspaper in Florida with contributing authors from Florida and other states.
It is distributing to all Russian-speaking communities in Florida since 2002.
Our largest readership is Russians in Miami and Russian communities around South Florida.
Our Florida Russian Business Directory online is the most comprehensive guide of all Russian-Speaking Businesses in Miami and around state of Florida. This is the best online source to find any Russian Connections in South Florida and entire state. Our website is informative and entertaining. It has a lot of materials that is in great interest to the entire Florida Russian-speaking community. If you like to grow your Russian Florida customer base you are welcome to place your Advertising in our great Florida Russian Magazine in print and online.