Уж не знаю, почему зимы теперь в основном бесснежные. То ли из-за мирового потепления, то ли по другим причинам. Во времена моего детства зимой выпадал пушистый белый снег, так бывало и в то время, когда сменялись года.

В детстве, в бытность старшеклассником, я жил в Киеве, на так называемых Караваевых дачах, что располагались вдоль Брест-Литовского шоссе, между корпусами завода "Большевик" с запада и огромным парком Политехнического института с востока. Под вечер перед каждым Новым годом, которые я прозвал годоворотами, я становился на лыжи и кружил по необъятному парку КПИ. А встречать Новый год шёл к Фрицу Науму, что жил неподалеку. Фриц Наум был мой одноклассник, и встречать Новый год у него собирались наши же одноклассники, человек 15-20.

Урождённого Игоря Науменко прозвал Фрицом Наумом наш же одноклассник, весёлый пересмешник и ведущий поэт (у нас полкласса были пииты) Боря Левин за то, что тот был в Киеве во время оккупации немецко-фашистскими захватчиками. Отец Фрица Наума, Иван Науменко, в конце 20-х владел в селе под Киевом двумя коровами и продавал их молоко, за что считался куркулём (кулаком) и подлежал раскулачиванию и высылке в Сибирь, но его спас местный чекистский начальник Абрам Львович (это фамилия), устроив ему переезд в Киев и превращение в пролетария, фрезеровщика завода "Большевик". И когда пришли немцы и Абрам Львович, задержавшийся в Киеве из-за хлопот по эвакуации начальства и предприятий, был отправлен с женой в Бабий Яр, Иван спрятал их сына, Макса, у себя в погребе. Макс три года в школу, естественно, не ходил и был у нас в классе переростком. А поскольку у него давно выросли волосы на подбородке и под носом, пересмешник Боря Левин припечатал его таким стихом:

Я весёлый Макс зовусь,

Я не бреюсь, не стригусь,

И растёт моя брада

Вот отсюда до сюда.

А придёт пора жениться,

Буду стричься-бриться-мыться.

Макс раньше всех нас получил паспорт, там он был прописан Михаилом (от "Макса" веяло бы чем-то немецким), и тут же Боря Левин обозвал его "Макс-Миша", и весь класс дружно это подхватил. Макс-Миша на эти оклики лишь беззлобно огрызался.

Вообще нужно сказать, что почти все мы, да и наши учителя ("преподы") имели прозвища от Бори. Наша "русачка", Мария Авраамовна Погорелова, например, прозывалась "Туша" потому, что была необъятных размеров, а в те времена это не считалось зазорным, наоборот, как говорилось, "береш в руки - маеш вэщ!" Должен сказать, что "Туша" была "училкой" что надо, и я до сих пор ощущаю свою грамотность в русском благодаря ей. Более того, благодаря ей я стал лауреатом, правда, не нобелевским, а всего лишь газеты "Юный ленинец". Когда близилось 70-летие вождя всех времён и народов, я, по её заданию на соответствующее сочинение, написал стих "Слава вождю", который начинался словами:

Мы глядим в газеты с замираньем сердца,

Там сияет гений ярче всех светил,

Мы в Стране Советов все единоверцы,

Веру поколений в счастье он взрастил.

Дальше - больше, стыдно даже вспоминать. Получив такую оду, "Туша" отнесла её в "Юный ленинец", этот бред напечатали, а меня объявили победителем конкурса юных ленинцев и подарили фотоаппарат "Комсомолец" (12 кадров 6х6 см) и дефицитные плёнку, фотобумагу и порошки проявителя и закрепителя. Первой моей фотоработой была зебра в зоопарке, которую я с гордостью показывал всем-всем-всем! Даже Боря Левин меня зауважал и не припечатал никакой кличкой.

Но я отвлёкся. Ну вот, собрались мы праздновать Новый,1953 год у Фрица Наума, отец его, тогда уже фрезеровщик 6-го разряда, с женой отправились, если память не подвела, в клуб завода "Большевик", а мы, школьники, тут же отведали запретной водочки и затянули:

Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,

Выпьем и снова нальём.

Чем закончилась та встреча Нового года, как я добрался домой и что происходило дома, я уже и не помню.

В январе 53-го вышла газета "Правда" со статьёй о "врачах-убийцах в белых халатах". И хотя до того уже достаточно много было сообщено советскому народу о "зловредных космополитах", всё равно я считал тов. Сталина верным, справедливым и совестливым ленинцем, а историю с космополитами и врачами - происками контрреволюционеров. Вот тов. Сталин всё узнает и эту вакханалию наветов прекратит, а виновных накажет. И когда тов. Сталина прибрал Господь, моя мама всплакнула, а отец странно для меня просветлел. Он был больше "в курсе дела".

Надо отдать должное одноклассникам "коренной национальности": ни в период космополитизма, ни по времена "дела врачей" добрая четверть лиц класса, представлявшая наименее уважаемую нацию страны, не слышала ни угроз, ни упрёков в свой адрес.

И теперь, столько десятилетий спустя, при взгляде на бесснежье за окном и реакции на указ губернатора об ограничении численности встречающих Новый год у меня в душе всплывают тёплые воспоминания о встречах новых годов в ту школьную пору, о мягком, пушистом снеге и о своих добрых одноклассниках. Где они теперь? Иных уж нет, а те далече. И в память о тех новых годах я написал стихотворение, названное мной "Магией годоворота", затем снабжённое мелодиями композиторами Борисом Барканом и Львом Шнейдером и ставшее "Песней о новогодней полночи":

Выпал мягкий снег, по нас соскучась.

Тишина. Покой. Ни ветерка.
Ноша дней утратила тягучесть,
Стала невозвратна и легка.
Тихо вечереет. За холмами           
Солнце догорает, как свеча,           
Дав заворожёнными умами
Миг годоворота повстречать.

    Ах, миг, зачарованный миг, 
    Судьбы непроглядной тайник!
    Ах, миг, удивительный миг,
    Крылатой надежды двойник!..

Он придёт, предвестник урожая,
Новых дел под бег календаря.
И судьбы, что правит, продолжая
Нашу жизнь и новые даря.
Чтоб с утра искрящейся порошей
Нам идти и были впереди
Радости от новости хороших
Целый год на избранном пути... 

    Ах, миг, замечательный миг, 
    Реки обновлений родник!
    Такой кратковременный миг,
    А как, между тем, многолик!

26 декабря 2020 г., Нью-Йорк