Хирург должен иметь глаз орла, силу льва и сердце женщины.
Грубые руки и холодное сердце - не для него.
Академик Ф.Г. Углов

Ни одна специальность не приносит столько моральных
переживаний, как врачебная.
А.П. Чехов

Жизнь, история и природа есть повсюду. Забайкалье, северо-восточный край Сибири, полноводная река Лена с её притоками, один из которых река Киренга, пробивающаяся через таёжные дебри с озёрами и болотами в северной части Байкальского хребта и Прибайкальской впадины. В этих краях и расположен один из северных районов Иркутской области - Казачинско-Ленский, соседствующий с Якутией, Бурятией, Красноярским краем. Места эти ещё в далёком XIII веке были заселены татарами, эвенками, тунгусами, бурятами, беглым русским крестьянством. Сюда же ссылала кубанских казаков Екатерина II. Но наиболее многочисленным народом оказались русские, хлебосольные и открытые добру. Здесь я провела первые три года - с 1950 по 1953 - своей более чем 45-летней хирургической практики. Это было время восстановления экономики всей страны после ВОВ с Германией, когда ощущалась нехватка медицинских кадров, общего медобеспечения, когда нужно было выживать и врачу, и его пациентам. Чтобы завоевать любовь и уважение населения, хирургу требовались безукоризненное владение своей специальностью, гуманность, доброжелательность. Публика разношерстная по своему происхождению, культуре и обычаям проживала в те годы в этом северном краю: тихие и работящие эвенки, беглые из сталинских ГУЛАГов и тюрем, освобождённые, но приписанные к постоянному проживанию в "местах не столь отдаленных",  контрабандисты, бывшие власовцы и бандеровцы, "шпионы", искатели золотых кладов в тайге, золотодобытчики с Алдана, Витима и бодайбинских приисков - их называли ЖЛОБЫ, ПАХАНЫ, УРКАГАНЫ. О недавнем прошлом напоминали сохранившиеся в глухих поселениях башни-остроги. Многие бродяжничали годами и решали для себя одну проблему - лечиться или уж так умереть. Другие, наоборот, не собирались покоряться смерти и, словно цепляясь за соломинку, шли к врачу, чтобы избавиться даже от незначительного недуга. Амнистированные матери, сами измученные, больные, приводили детей с мольбой: "Спасите моего ребёнка"! Их дети, родившиеся и выросшие в лагерях почти до подросткового возраста и там же работавшие с 7-ми лет, болели часто. Я видела их, сидящих на завалинках домов, не умеющих даже играть и веселиться. Многие так и не могли найти своих родителей. Были подростки со стойко нарушенной психикой, особенно те, которые за мелкое хулиганство, совершённое в детстве, сидели в тюрьмах и ждали по достижении 14-летнего возраста исполнения приговора к расстрелу. Местные власти не уделяли внимания и фронтовикам-инвалидам ВОВ - сидели они с протянутой рукой в ожидании подачки.
Малопривлекательной выглядела больница в Казарчинске, где мне предстояло работать. Старое деревянное здание, одноэтажное, на 50 коек, с подсобными помещениями, отоплением дровами, привозной в бочках водой. В отдельных домиках инфекционное отделение и жильё для сотрудников. Штат медперсонала небольшой - терапевт, хирург, невропатолог, гинеколог, фельдшер-окулист, заведующая райздравотделом. Была и служба переливания крови. Операционный блок из двух комнат с одной операционной сестрой, она же и ассистент на операциях. Дальние вызовы обслуживались самолётом, вызывавшимся по необходимости из Иркутска. На ближние колхоз выделял лошадей. Но случалось сплавляться и на плоту или в лодке, всегда с сопровождающим, умеющим управляться на воде.
Несмотря на большую миграцию населения, в районе не было таких инфекционных заболеваний, как сыпной и брюшной тиф, дифтерия, оспа, коклюш, скарлатина. Встречались простуда и пневмония, частыми были малярия и дизентерия, особенно среди беглых. Из-за отсутствия действенных лекарств и врачам приходилось применять народные средства. Так, дизентерию лечили гулаговским средством ЙОДИНОЛОМ - смесью йода с картофельным крахмалом в сочетании с черемшой, черникой. Помогало! Среди беглых и амнистированных часто встречались авитаминоз С в форме цинги и дистрофия с цинготными язвами на ногах и выпадением зубов. Цинга тоже лечилась лагерным изобретением - отваром хвои кедрового стланика, в сезон ягод в него добавляли клюкву, морошку, бруснику, толокнянку. В разгар холодов среди ссыльных обострялся туберкулёз лёгких. За неимением специальных препаратов чахотку лечили чесноком и черемшой плюс керосином и мочой - народ верил в их чудодейственную силу.
Что касается моей хирургии, то наряду с общехирургической практикой я занималась и родовспоможением, и гинекологическими операциями. Освоила технику кесаревых сечений, остановки маточных кровотечений при родах и подпольных абортах. При этом из-за недостатка крови для переливания нередко приходилось использовать ещё одно изобретение врачей ГУЛАГов - переливать асцитическую жидкость, взятую у больных циррозом печени. Она по биологическому составу близка к крови, только без ферментных элементов. Я часто возила её с собой в стерильном флаконе. Щедро делились своей кровью лётчик, сотрудники и я.
В обязанности хирурга входили и глазные операции. Это было связано с приказом Минздрава СССР о полной ликвидации трахомы среди народов Севера, особенно эвенков. Это опасное инфекционное заболевание глаз, приводящее к слепоте. Пройдя специальные курсы, я оперировала не только больных трахомой с деформацией век, но и катаракту, косоглазие, птеригиум - наползающую на роговицу плёнку конъюнктивы. Вот и сбегались со всеми глазными болезнями люди, как только в селении появлялся хирург. В него верили, ему доверяли, "он БОГ, он может всё!"

Мне запомнились разные случаи из моей хирургической практики, неординарные и по характеру заболевания, и по ситуации, в которой я оказывалась. Вот один из них. Муж привёз уже умирающую избитую им жену. Та, зная, что умирает, просила не сообщать об этом в милицию, чтобы без присмотра не остались пятеро их детей. Меня поразила жизненная мудрость этой умирающей матери, и я и сотрудники больницы не смогли ей в этом отказать. Так, успокоившись, и отошла она в иной мир со своим завещанием. Помню ещё один случай, когда я тоже скрыла от властей произошедшее, выполнив просьбу пациента. Была уже поздняя осень. Однажды пришёл, вернее, почти приполз, на приём сравнительно молодой человек. От слабости и озноба он едва держался на ногах, одежда на нём рваная, мокрая. Рассказал, что приплыл сегодня на бревне по неокрепшему ещё ледоставу на Киренге, несколько раз переворачивался в воду, что он бежал из ГУЛАГа, документов никаких не имеет и не хочет, чтобы о нём узнали власти. Он голоден, простужен и просит подлечить его. Что я и сделала. Намерение благородное! И что?! Он быстро откормился, отбирая еду у соседей по палате и навещая почаще кухню, oкреп, набрал в наволочку еду, соль, мыло, сахар и спички, cобрал тёплую одежду, носки, взял даже одеяло и был таков: сбежал на рассвете, не попрощавшись ни со мной, ни с соседями по палате, которые так заботливо его выхаживали. А дня через три нагрянула милиция, разыскивая его как убийцу своих жены и ребятишек. Мне, разумеется, сделали внушение за то, что не сообщила о нём куда следует. Но я, чисто по-человечески, была рада, что в чём-то парню помогла, да и как врач всегда чувствовала ответственность за чужую жизнь, чья бы она ни была. Моё жизненное кредо - спасать людей, это святое - ценить жизнь любого, будь то ребёнок или старик, праведник или преступник. Если просит о помощи - значит, помоги!
А вот один из экстренных вызовов в отдалённое село. Вызвали хирурга, и не к кому-нибудь, а к самому председателю колхоза, который на селе считался большим начальником. Прибыла я туда самолётом с операционной сестрой, набором инструментов, стерильного материала и растворов. Аэродрома там не было, и пилот посадил самолёт на просёлочную дорогу, покружив над посёлком, чтобы убрали снег и всякую крупную живность. Одна из жительниц показала нам дом, где находился больной. Это был средних лет мужчина, отец семерых детей, спасавший колхозный урожай от разграбления беглыми из тюрем, которые шайками и поодиночке бродили по тайге. Колхоз его жил туго, за трудодни колхозникам платить было нечем, а тут ещё и грабёж колхозного добра! Однажды он сам отбил нападение троих беглых. Они ему этого не простили. Подкараулив его в десяти километрах от дома сидящим верхом на лошади, решили отнять его лошадь. У них, видите ли, "кореш заболел"! Председатель предложил выслать за ними телегу. Не согласились - им нужна только его лошадь. Дрался он с этими беглыми, как мог, но они всё-таки сбросили его с коня, а потом "саданули по животу неотёсанной дубиной, да так, что он ни встать, ни дышать не мог". Но, одумавшись, сжалились над ним, не бросили на съедение волкам, а посадили на коня вместе со своим больным корешем и сопроводили обоих в ближайшую деревню, где знали приветливую хозяйку. Своего приятеля с высокой температурой и ознобом отвезли в её баньку, чтоб пропарился. Позже я узнала, что они быстро забрали его снова в лес, едва он подлечился. Уж что-что, а хорониться и ускользать от властей беглые умели! А что мой председатель колхоза? Лежал бледный, стонал от боли в животе. Вот бы УЗИ ему сделать, как сейчас. Подключив весь запас своих знаний, я решила, что экстренная операция необходима. Начала с того, что организовала подобие операционного стола, используя хозяйский кухонный. При вскрытии брюшной полости я нашла два кровоточащих надорванных куска печени, к счастью, без повреждения главных сосудов и протоков. Их удалось пришить к основной паренхиме печени и на этом закончить операцию. Операционную сестру тем же самолётом я отправила в Казачинск, а сама осталась до снятия швов у этой хозяйки. Спалa на полу, практически не раздеваясь. Было крайне неуютно - ветер колотил в окно, раскачивая облепленные мухами занавески, шуршали в углах мыши и тараканы, в трубе выл ветер, а на койке в углу кашляла и что-то бормотала старуха-хозяйка, часто вставая по нужде к ведру с крышкой. Поминутно звал к себе председатель. За все мои муки было мне наградой полное его выздоровление. Стойкий всё-таки этот народ - сибиряки!
Было и такое курьёзное происшествие. В Казачинскую больницу привезли рыболова. Он не поделил рыбу ни с кем-нибудь, а с самим медведем, "хозяином тайги". Здесь рыбы в мелких озёрах и реках и в самой Киренгe столько, что можно ловить её руками. Это и лосось, таймень, хариус, язь и мелочь всякая. Медведи в этих местах постоянные гости - прямо лапой рыбу ловят. И птица водоплавающая рядом тоже охотится на рыбу. Так за птичьим гомоном, увлёкшись ловлей рыбки своим сачком, не услышал мужик приближения медведя. А тот увидел в нём конкурента, а может быть, просто захотел свежего мяса, подошёл к нему сзади, сгрёб на берег и так потрепал его тело, что не сосчитать было переломов, вывихов и ран. Нашли этого горе-рыбака, истекающего кровью, уже вечером на берегу реки. Он долго выздоравливал и, оставшись инвалидом, всегда проповедовал охоту на медведей.
Не раз мне приходилось оперировать искателей золотых кладов. Припрятанные в тайге старателями с Алдана и Витима ещё в старые времена либо современными беглыми, работавшими на золотодобыче на Колыме, они становились предметом дележа. Правда, находили эти клады крайне редко, но в случае удачи делёж всегда сопровождался тяжёлыми ножевыми или огнестрельными ранениями. Одиночки перед побегом с прииска, наглотавшись, уносили крупинки золота в своём желудке. Помнится, оказывая помощь одному уже амнистированному пожилому человеку с болями в животе, я увидела, как эти крупинки вышли из него после очистительной клизмы в довольно значительном количестве. Он долго копался в ведре, отыскивая их.

Жестокая необходимость заставляла вмешиваться в здоровье и судьбы людей. Моя профессия убедила меня в том, что при любых обстоятельствах нужно уметь говорить с пациентами, особенно когда чувствуешь свою беспомощность. И всегда нужно им сострадать и верить. Но не все на это способны. Я вспоминаю одного врача, пережившего ужасы ГУЛАГа. Он не мог поверить, что человек, будучи свободным, может страдать душевно и чувствовать боль. При этом, сидя на приёме в амбулатории, он говорил: "Болит, болит! Подумаешь, ты же не в тюрьме и сама здоровьем, как бык колхозный!" И не всегда хирургу сопутствует успех, поскольку каждая предстоящая операция таит в себе неизвестность, а вся диагностика и исход её базируются на собственном опыте. Случались и ошибки, и такое, когда в процессе операции не получалось найти правильного решения, а спросить было не у кого. Всего не опишешь. Обморожения, ожоги, укусы змей, грызунов, волков, собак, мелкие происшествия - это постоянная дневная и ночная работа хирурга. Было приятно работать с теми, кто тебе доверяет и безропотно выполняет все назначения. Я же доверие к себе завоевала по приезде в район. В первый день меня вызвали к старому охотнику с болями в животе, и я провела первую здесь свою операцию по поводу кишечной непроходимости, удалив два метра тонкого кишечника. Об этом сразу же написали в газете "Восточно-Сибирская правда". И продолжались бы свыше трёх лет мои хирургические будни. Был твёрдый заработок, шёл двойной стаж работы, двойной отпуск, здесь я приобрела первый опыт в хирургии, как говорится, "набила руку". Но я считала, что иметь диплом и быть хорошим специалистом - это не одно и то же. Нужно учиться дальше, постигать что-то новое. Поэтому я прошла в Москве клиническую ординатуру и защитила кандидатскую диссертацию по лёгочной хирургии. Всю дальнейшую свою творческую жизнь я посвятила практической хирургии. Всегда мною руководило основное врачебное правило - НЕ НАВРЕДИ! А работа на Севере, в Казачинско-Ленске, до сих пор, уже здесь, в Америке, оставляет у меня щемящее чувство тоски и боли по его жителям, доброму отношению к докторам, их спасителям, по чудной природе этого края, о котором так красиво сказал известный в нашей общине поэт и врач Михаил Афонский, сам работавший на Севере в Якутии в Усть-Нере, где короткое время трудилась и я:

Ты хочешь знать, что снится мне порой?
Мой крайний Север, сопки да туманы,
Морозный воздух, солнце над тайгой.