В истории семьи моих родителей было такое время, когда советская власть едва не упекла нашего отца в тюрьму. И сделать это она хотела только за то, что он, пожелав повысить свою учительскую квалификацию, вёл переписку с педагогическим институтом, расположенным в столице Бурятии - Улан-Удэ. Это были времена полного гражданского бесправия и тотального беспредела, творимого чекистами по всей стране, в том числе и в нашем крае. И начальник местного НКВД, заподозрив в отце, учителе младших классов поселковой школы, шпиона, добился отстранения его от работы.

Жили мы, как и все в ту пору, бедно и скудно, а тут ещё и такая напасть - безработный отец. В 1932 году в семье родителей было трое малолетних детей и двое стариков-родителей. И от повального голода спасало нас всех тогда только свое приусадебное хозяйство. Но без отцовского заработка, пусть и небольшого, мы еле-еле сводили концы с концами. Нашу жизнь в те трудные времена с трудом можно было назвать человеческой. И от этой беспросветной нужды решился отец отправиться на золотые прииски, находившиеся в северо-восточной части Прибайкалья. Была у него и некоторая надежда найти там подработку по своей школьной специальности, в расчете на то, что зарплата учителей там неизмеримо выше, чем в нашем Баргузине.

В своих поисках отец не был одинок. Обстановка нищеты и сопутствующее ей полуголодное существование способствовали тому, что такая вот авантюра, как поездка "за золотом", вселяла в людей хоть какую-то надежду на лучшую жизнь. Поехали и мы. Путь наш лежал по Байкалу в северный его оголовок, где планировалось навестить маминых дальних родственников и путем сложного и многоступенчатого натурального обмена выгадать денег на приобретение провианта для жизни в новых краях и условиях. А оттуда уже должны мы были, проехав по замерзшим рекам, через водораздел между Верхней Ангарой и Баунтом, слывшим в те времена бурятским Клондайком, выбраться на прииск Еленинский, расположенный в верховьях реки Витим - притока могучей Лены.
С этой поездкой на север "за золотом" меня связывают совсем не детские воспоминания. Изнурительной была дорога туда, нечеловеческими оказались и условия проживания в этом суровом крае, тяжкий непосильный труд. Всё было против нас: подкосили болезни, не давала покоя нервозность родителей. Не способствовала удаче и окружающая среда - морозы и туманы, бандитизм и общая нищета. Казалось, что в этой поездке жизнь испытывала нас на прочность по всему кругу проблем, предвосхитив скорый отъезд обратно, на насиженное место.

Стариков-родителей оставили в Баргузине, и воспользовавшись зимней санной дорогой, а значит, в самые морозы, подались мы в этот злополучный край. Наняли двое саней, оборудованных кибитками, с сопровождающим ямщиком. Нагрузили их сеном и овсом для лошадей, теплой одеждой и одеялами, кое-каким скарбом и провиантом. На передних санях, ведомых ямщиком и прокладывавших дорогу, сидела беременная мама. В других санях за кучера был папа. С ним, в закрытой и обложенной узлами кибитке, ехали мы, три сестры, двух, пяти и семи лет от роду.

Первые полсотни километров от нашего поселка до Байкала проехали без происшествий. Мы не раз там бывали, путь был проторенный и знакомый. А вот далее предстояла более чем недельная дорога с несколькими зимовьями на этом пути, в которых можно было обогреться, переночевать и дать отдохнуть лошадям.

И основная часть этого пути, за малыми исключениями, пролегала вдоль побережья замерзшего Байкала. Это был самый трудный участок нашей дороги. В высшей степени опасный, чтобы не сказать больше. Кто не слышал о коварных байкальских ледяных трещинах, внезапно возникающих перед путником?! Сколько жизней они унесли в его глубины! А скрытые под снежным покровом полыньи, совершенно незаметные провалы в озерную пучину!

Через видимые трещины во льду прокладывались настилы из досок, подснежные полыньи предварительно проверялись - протискивались шестами. И ко всему этому следовало ещё объезжать торосистый лёд. Вот такие это были дороги.
Здесь нас и подстерегла первая неудача. Наш ямщик, не приготовив шеста и вообразив из себя бывалого землепроходца, понадеявшись на русское авось, не стал проверять на крепость лёд в районе большой полыньи. Вступив на подталый лед, он повёл за собой напрямик лошадь и сани.

Вот тут, как говорят, сам Бог нас уберёг. Не успел ямщик пройти двух шагов, как край обмокшей льдины обломился, и он едва не ушел под лёд. Уцепившись за оглобли саней, он вымок, но выбрался из провала живым. Хорошо хоть маму нашу с санями и конем за собой не утянул. Мокрая одежда его быстро стала стягиваться ледяной коркой, и стащив с нас теплые одеяла для собственного обогрева, повёл он обе упряжки вкруговую, обходя опасный участок с торосами и обмокшим льдом.

Это были первые из множества наших мытарств на пути к заветной цели. Но дорога и судьба готовили нам новые испытания. Часть пути пролегала через тайгу, вдоль побережья Байкала. Малоразъезженные дороги изобиловали колдобинами и кочками, проходили через полузамерзшие болота. Но главная опасность была в другом - голодные волки. Они шныряли по округе, подстерегая конные повозки. А испуганные кони, заслышав волчий вой из глубин леса, рвались вперед во весь опор, грозя перевернуть сани. И уже под вечер из сильно накренившихся набок саней выпала наша младшая двухлетняя сестрёнка. А мы, две те, что немного старше, закутанные в теплые одеяла и покрытые меховыми шкурами, которые всегда одалживали своим пассажирам ямщики, не заметили, как третий такой же клубок - наша сестренка - вывалился из саней на дорогу. Не заметил этой пропажи и отец, управлявший нашей упряжкой. Обнаружил он её уже только при подъезде к зимовью. Ямщик же, ехавший далеко впереди, и представить себе такого не мог. Ужас, короче. Мороз под минус сорок, низовой туман, короткий северный день - уже смеркалось. Быстро разгрузив сани, папа с извозчиком на усталых лошадях погнали обратно. Все в страхе представляли себе картину, как наш ребенок валяется на пустынной дороге и громко голосит, привлекая своим криком волков.
К нашему счастью сестренку подобрал почтовый возок, который двигался к тому же зимовью в часе езды позади нас. Почтарь потом, смеясь, нам рассказывал:

- Еду, прикимариваю и вдруг - кони встали. Я смотрю и вижу: на обочине валяется что-то в меховой шкуре, шевелится и пищит. Сначала подумал: собака. Волки, думаю, покусали. Но нет. Вижу: ребенок! Глазам своим не поверил. Подобрал, конечно... Я тут много лет почту вожу, всякого навидался, но такого ещё не было.

Отец поблагодарил его, расплатившись за такую услугу бутылкой водки. Без неё в Сибири в дальний путь не ездят. А в зимовье они ещё и выпили за здоровье всех нас и сестренки в отдельности, за удачу нашу в поездке за золотом.

К концу восьмидневного нашего пути мы наконец добрались до прииска. И в первые же дни своего пребывания там осознали, с какими огромными трудностями и неурядицами предстояло столкнуться. Ужасало нас всё, но главное - это сама природа того сибирского края. Горы, каменные осыпи и пески, вечная мерзлота, постоянные туманы, очень долгая зима и совсем короткое лето, бурная, но едва ли не весь год закованная льдом река Витим.

Про прииск тот, именуемый Еленинским, среди золотоискателей ходила дурная слава. Там процветало засилье всякого рода проходимцев, жулья, преступников. Весь этот разномастный люд удерживали здесь страсть к наживе, с одной стороны, и голодная нищета в стране - с другой. Среди обитателей этих глухих мест попадались и недобитки из семеновских банд и колчаковцев, раскулаченные и другие жертвы системы ГУЛАГа. Цветист и разнообразен был и национальный состав рвущихся к обогащению. Тут можно было встретить русского и еврея, тунгуса и бурята, поляка и чеха. Во множестве встречались китайцы. И вся эта лихая братия, объединившись в непреодолимо гнусную систему снабжения и сбыта, грабила тех, кто из последних сил гнул горб и мыл песок в одиночку. Объединившиеся в группы, а точнее, в банды, жили они тут и разбирались между собой по своим законам и понятиям. Продажная здешняя милиция имела от этих разборок свой доход и ни во что не вмешивалась. Редкая ночь тут обходилась без истошных воплей и выстрелов. А таких, как мы, тешивших себя надеждой на удачу, грезивших верой в лучшее своё будущее, было совсем немало. И можно себе представить непростое и нелёгкое наше положение.

Наибольшую трудность представляло собой жильё. Гостиницы занимала публика наиболее состоятельная. Бараков же для разрозненной бедноты просто не хватало. Поэтому ютились кто где и как мог.

Несмотря на то, что отец заранее списался с руководством школы, зарезервировав для себя место - должность учителя, нас на прииске никто не ждал и проблемами нашими озабочен не был. Под жильё нам выделили угол в школьном здании, в котором отцу и предстояло работать. Само оно, это сооружение, выглядело неприглядно. Прогнившие полы, сырость и плесень по углам, тлетворные запахи в помещениях, мыши, тараканы и клопы. Мебели у нас не было никакой, кроме разве что пришедших в негодность ученических парт и колченогих стульев. А выделен нам под жильё был склад старых географических карт, драных учебников и другой школьной рухляди. Всем этим, за неимением дров, мы ещё и топили наши печи. Из-за отсутствия кроватей спать нам приходилось на холодном полу, на матрасах, набитых сухой травой и мхом, не раздеваясь, в своей плохонькой одежонке. И всю ночь мы были заняты тем, что отгоняли обнаглевших мышей.

Крайне плохо дело обстояло и с питанием. Два имевшихся на прииске магазина в основном пустовали. За хлебом стояли длинные очереди. А вот частных продуктовых палаток, торговавших продуктами в обмен на золото, раскидано по прииску было множество. Но вот как раз его-то, золота, у нас и не было. Поэтому родители решили завести небольшое домашнее хозяйство в виде курятника. Зимой он располагался в доме, а летом - в школьном дворе. Но в этом начинании им не повезло, потому как почти весь наш куриный выводок перетаскал со двора голодный и хищный ястреб. Помнится мне, как он подолгу сидел на высоком столбе и высматривал себе жертву. А потом с быстротой молнии обрушивался сверху на кур и цыплят. Загнать весь выводок в курятник было просто невозможно, а разгоняемые ещё и орущим петухом, куры и цыплята разбегались, становясь ещё более легкой добычей хищника. Завидев ястреба, мы, размахивая палками, выбегали во двор, но он, взметая своими могучими крыльями почти по нашим головам, прорывался к заветным целям. В первое же лето семья наша осталась без кур и яиц. И надежда родителей на то, чтобы хоть детей-то этим изыском подкормить, рухнула безвозвратно.

Птиц различных в этих краях водилось уйма. Гомоня и перекликаясь, они кружили над водой и, высмотрев, с лёту ныряли за рыбой. Пронзительные крики их слышны были все дни и ночи. А голоса крупных птиц были настолько оглушительными и неистовыми, что мы так и не научились отличать их от воплей ограбленного в ночи старателя. Ведь стрельба с кровавыми разборками и даже убийствами была на этом прииске делом рядовым и обычным.

Неудачным оказалось и овощеводство. Вырастить что-нибудь на небольших грядках, вскопанных возле школы, оказалось пустой затеей. Да и вокруг нас видны был только песок и камни, развороченная земля, отработанная порода, бурьян и сорняки. Ничего витаминного в продаже не было. Полуголодное существование наше сопровождалось ещё и цингой с авитаминозом.

На прииске свирепствовали и инфекционные болезни. Мама сразу после родов заболела брюшным тифом, а я подхватила сыпняк. Немного позже обе мои сестрёнки заразились скарлатиной. Лечил нас всех местный фельдшер, пользуясь при этом одним только аспирином. Поначалу он делал это на дому и только уже в разгар болезни отвёз в инфекционную больницу, дождавшись там для нас свободных мест. Папа остался дома один с грудным ребенком. Это родился и кричал от голода наш брат Яков. И пришлось отцу нанять кормилицу, которой он отдавал львиную долю своего учительского заработка. Кроме основных школьных уроков, папа, как всегда, успевал ещё и вести общеобразовательные курсы для неграмотных. Помогал он людям писать письма родным, просьбы, жалобы и заявления властям прииска. За это ему приплачивали деньгами, а иногда и поощряли заветным золотым песком.

Дождавшись весны, когда на реке стаял и сошёл лёд и начала свою работу драга, отбрасывающая отработанную породу в отвал, мы пристраивались позади неё и, превратившись в старателей, тоже пытались промывать песок в поисках вожделенных золотых крупинок. У отвалов постоянно царило общее столпотворение, и стоило большого труда и умения набрать хоть немного промывочного сырья. Спецы там были со стажем и посторонних к нему не подпускали. Сами же они ведрами, лоханями, ящиками набирали песок и тащили к воде, к промывочным лоткам. А мы, детишки, прячась и проскальзывая между взрослых, умудрялись набирать одно-два ведра драгоценной смеси камней и песка, поскольку на нас особого внимания никто не обращал.

Отмывали же эту золотоносную породу папа с мамой. Устройство для промывки состояло из рамок и лотков. Рама - это такой невысокий ящик без дна, с одними стенками. И вот под них задвигались с небольшим наклоном тяжелые лотки с песком. Затем с реки носили ведрами воду и выплескивали внутрь рамок. Сначала с лотков смывались ил и грязь, затем песок. После этого отбрасывались крупные камушки, а на шероховатом дне лотка высматривались и выискивались крупинки золота. Трудная это была работа. Холодная вода Витима обжигала ноги, лотки казались неподъёмными, особенно ослабленной родами и переболевшей тифом маме.

Не зная всех тонкостей этого, казалось бы, простого дела, в первый же день нашей работы мы отмыли несколько крупных желтых песчинок, как нам тогда показалось - золотых. Дома мы их показали нашему знакомому буряту, опытному старателю. И тут нашему огорчению не было границ. Песчинки эти оказались ничем иным, как пиритом, разновидностью железной руды, сопутствующей месторождениям золота. Мы-то ехали сюда в наивных надеждах на золото! А подлинных золотинок среди наших находок ни одной-единой не оказалось. И это за весь день тяжелого труда...

Пирит, конечно, тоже был в цене. Но старатели называли его между собой "золотой обманкой" или "золотом дураков". Встречающийся в природе этот минерал является одним из верных признаков наличия золотоносных россыпей. Где есть пирит, там должно быть и золото. Из пирита же, из его золотистых кристаллов и блесток, ювелиры делали броши, браслеты, кольца и всевозможные талисманы и амулеты. Им украшали коробочки, коврики. Годился он и на небольшие статуэтки, существенно поднимая их цену.

Так и не шли в этой поездке нам навстречу ни удача, ни успех. Отцу посоветовали съездить на соседний заброшенный прииск и оглядеться там. Это была последняя надежда, и мы предприняли эту поездку.

Неподалёку от Еленинска располагался крохотный посёлок золотодобытчиков, состоявший из нескольких обветшалых домиков, примыкавших к брошенным каменоломням и окруженных выработанными ямами, отвалами пустой породы и песчаными пустырями. Народу там обитало совсем немного. Заезжали сюда в основном такие же неудачники, как и мы. И все мыслили одинаково: "Чем чёрт не шутит, может, где-то и валяется под ногами от недосмотра кусок золотой породы!"

Но неудачи преследовали нас и там. Мы целыми днями бродили по пустырям, перекапывали отвалы отчерпанной породы и рылись в брошенных штреках и ямах. Мы поднимались на ближайшие холмы и пригорки, лазили по огромным камням и скалам, поросшим мхом и мелким кустарником - боданом, багульником и осинником. Со страхом заглядывали в глубокие провалы и старые выработки. На этом притоке Витима природа смогла сама восстановиться, несмотря даже на хищническое разграбление золотоискателями.

На реке кое-где пооставались мелкие запруды, в которых водилось много рыбы. Её можно было ловить даже голыми руками, и те, кто пристроился жить на этом прииске, рыбёху эту и солили, и вялили, и коптили. И, как ни странно, они-то золотишком разживались у самих старателей, и в немалом количестве, путем вторичного натурального обмена. Ну, кто устоит перед таким соблазном, как копчено-вяленый аппетитно пахнущий хайруз, да ещё под пиво или водку. За такое и золота не жалели.

 И поскольку главной цели нашей поездки на Витим достичь не удалось, уже через год родители решили вернуться обратно, в родной и знакомый свой край. Дикая окружающая среда, нищета, дороговизна и климат сделали наше полуголодное пребывание здесь, на Витиме, попросту невозможным. И дождавшись зимы, исхудавшие и обносившиеся, переболевшие всем, чем только можно, да ещё и с грудным младенцем на руках по скованной морозом земле мы двинулись в обратный путь.

Помню я, как перед самым ледоставом по Витиму проплыл небольшой пароход. И казалось, что своим пронзительным гудком он, оплакивая нашу неудачу, прощался с нами. Он напоминал этим, что мы здесь всего лишь только гости, что делать нам здесь больше нечего и что детство наше на этом закончилось. И в один из ясных морозных деньков мы покинули Витим.

Перед отъездом отец заглянул на заброшенный прииск за рыбой и загрузил ею сани, чтобы хоть на какое-то время копченый хайруз напоминал нам что-то доброе из этой поездки.

Обратно вёз нас тот же ямщик на той же паре заморенных лошадей, который доставил сюда новых золотоискателей, таких же на вид незадачливых, как и мы. Приехавшие наивно интересовались, мол, можно ли будет намыть здесь хоть немного золотишка. На это отец, шутя, показывал на оттопыренный бумагами карман и подмигивал им, не желая раньше времени рушить чужие надежды и планы. Без этого здесь на прииске и делать-то нечего. Только надежда и позволяет выдержать все тяготы и перегрузки здешней жизни. Ну, а там кому как повезёт!

Обратный путь мы проделали без особых приключений, если сравнивать со старыми нашими дорожными ошибками. Кибитки были уже по-серьёзному задраены, чтобы, не дай Бог, никто не вывалился. Видно было, что отец очень нервничал, то и дело понукая и подхлёстывая коня, будто бы хотел ускорить этим наше возвращение домой.
Своим детским чутьём я сознавала-таки, что немного золота мы с собой все же привезли. Ведь, выезжая из Баргузина и зная, что на Севере любые меха в любые времена были в цене, отец прихватил с собой несколько шкурок нашего бесценного баргузинского соболя и пару шкурок рыженьких лисиц. Он рассчитывал сменять их на золото. Я не знаю точно, насколько удалась ему эта его затея, ведь на Севере и своей пушнины хватало. Но что-то там он на этом натуральном обмене выгадал. Кроме того, ему-таки удалось целый год проработать в тамошней школе по высоким северным ставкам, облегчив тем самым гнёт постоянного семейного безденежья.

Вернувшись, мы начали с того, что подлатали наш дом и надворные постройки, сызнова завели корову и построили баньку, которая потом сыграла свою неожиданно важную роль в улучшении нашего материального положения.

А дело было так. Располагалась банька на задворках нашего необъятного огорода, поближе к ручью. Какая же это баня без проточной воды! Но случилось так, что в какой-то момент родители сдали баньку одному пришлому китайцу. Я его хорошо помню. Нетипично для китайцев высокий и худощавый, постоянно улыбающийся, он неплохо владел русским языком. С нами, детьми, был доброжелателен и общителен, показывал разные занятные фокусы, мастерил деревянные игрушки. Все светлое время дня был он у нас на виду, крутился неподалёку, а иногда даже заходил попить чаю. Звали его Лю Ван Фа. Но ближе к ночи он куда-то уходил или, наоборот, принимал гостей-китайцев у себя в баньке. Их много промышляло в наших краях на выменивании золота и пушнины на китайские безделушки. И всё добытое переправляли они в Харбин, был такой русский город в Китае.

Но нашего Лю Ван Фа выследила по каким-то своим делам здешняя милиция, которая нагрянула поздно вечером и накрыла его самого и его гостей. Однако во время обыска ловкий Лю успел выбросить за окно небольшой узелок с золотым песком размером с куриное яйцо.

Случилось это осенью, когда картофель с огорода был уже выкопан, а на грядках валялась разбросанная ботва и мякина. И мы, дети, беспечно бегали по огороду, играя в прятки, строя шалаши. Это были любимые наши игры. И тут же рядом мы разводили костры, пекли картошку, таскали сюда мамины калачи и свежее ароматное молоко.
Во время игры в прятки решила я спрятаться возле баньки и, подняв тяжелые ветви мекины, нашла под ними этот увесистый узелок. Сразу сообразив, в чем дело, я отнесла его домой и отдала маме. Но мама, к моему изумлению, пожурила меня, "что всякую гадость домой таскаю". Я была уже достаточно сообразительна, чтобы разгадать этот её воспитательный приём, рассчитанный на отвлечение внимания.

Однако эта самая "гадость" довольно длительное время помогала решать проблемы с питанием и одеждой. Наш китаец больше в Баргузине не появлялся. А мы, очищая на зиму огород от картофельной ботвы, тщательно осматривали каждый предмет, каждый камушек на прилегающем к баньке участке. Саму же её после этого мы использовали уже по прямому назначению.

В 1941-м году началась Отечественная война. Отца, страдавшего вялотекущим туберкулёзом легких и имевшего ещё и инвалидность по зрению, в армию не брали. Да и на учителей военкомат давал бронь. Папа все это время много работал в школе, где преподавал ещё и немецкий язык, перемешивая его со сходным на слух еврейским идиш. Сам по себе немецкий язык он толком-то и не знал, но - обязали. И как-то выкручивался.

Время было голодное, и моя "китайская" находка пришлась в семье очень кстати. В нашем селе располагался "Торгсин", магазин торговли с иностранцами, где продукты и товары, полученные по ленд-лизу, обменивались на золото. Поскольку иностранцев у нас в Баргузине отродясь не видели, золото принимали и от своих граждан, причем в любом виде - монеты, ювелирные украшения, золотой песок. За несколько песчинок родители привозили оттуда мешок перловой крупы или банку свиной тушёнки, одной ложки которой хватало на то, чтобы заправить большую кастрюлю супа для всей нашей большой семьи.

Но вот далёкие от нас сражения отгремели и нелёгкое военное время подошло к концу. Жизнь вокруг начала налаживаться, но ещё долго повсюду царили голод и нищета. Однако мы выдержали все испытания суровых тридцатых и сороковых. И на всю мою жизнь осталась в памяти тогдашняя наша поездка за золотом, смертельно опасный путь из Баргузина до Северного Прибайкалья как одно из тяжелейших напоминаний о той невероятной, нечеловеческой эпохе и поре моего военного детства. Но вот папа наш до последних своих дней относился к этому как к простому жизненному просчёту или ошибке.

Детские годы занимают в памяти моей отдельное место, но именно в силу тогдашней нашей впечатлительности врезались в неё по большей части события болезненные и травмирующие. И глядя сейчас на наших потомков, которых, сказать по совести, в тех условиях даже гипотетически представить не смогла бы, я с огромным трудом и бесконечным сожалением припоминаю хоть что-то радостное и весёлое в подробностях тогдашнего бытия. Надо сказать, что большую часть того, о чем я пишу, мне удалось вспомнить в основном благодаря нашей маме, которая старалась оставить в нас частички семейной истории, очень для неё дорогой. Это ведь она вынесла на своих слабых плечах такой неподъемный груз того времени, о котором я пытаюсь вам рассказать. Отец озабочен был главным в нашем существовании - деньгами, домом, продуктами. А все повседневные тяготы той нашей жизни несла она, а мы, хоть и малолетние, всегда, как могли, старались ей помогать.

Будучи уже взрослыми, навещая родителей, мы все любили по вечерам слушать мамины рассказы. Иногда с иронией, но чаще с болью в душе вспоминала она о том, как мы пережили тот бурный 1933-й год, полный тревог и потрясений, связанных с нашей неудавшейся поездкой. Иногда просто не верилось, что всё это происходило с нами, с нашей семьёй. Мы даже ощущали себя героями, мы потом уже гордились тем, что смогли выдержать все эти тяготы и трудности. И представлялось нам почему-то, что за баргузинским нашим семейным покоем, благополучием и надежным домашним теплом стоит, хоть и малой частью, отчаянная наша поездка на далёкий Витим! За золотом!..