- Степан Кузьмич, дорогой! Я прекрасно понимаю, что вам это ... ну поперёк горла. И вообще - с какой стати?  Но надо сделать доброе дело, ведь если действительно он такой, как все говорят, то русская культура благодарна вам будет, ей-богу. Извините за выспренные слова. Ведь из него может второй Рубинштейн получиться. Все в один голос - талант, ну так играет, так играет...

Степан Кузьмич с кислым выражением почесал свою огненно-рыжую бороду (в последнее время в ней прибавилось седины). В свои сорок лет он дослужился до чина капитана, должность занимал весьма скромную - заместитель директора кадетского корпуса и дирижёр духового оркестра. Никаких других музыкальных институций в Заречье, небольшом уездном городе, не существовало, и Степан Кузьмич Лепёхин был признанным и единственным музыкальным  авторитетом.

- Да я, собственно, не отказываюсь. Я только говорю: мало ли, что люди говорят? Они ведь ... что они в нашем деле понимают? А это правда, что из них... из этих самых... иногда всякие Рубинштейны и Иоахимы получаются. Надо поглядеть, что он такое.

- Вот-вот, это именно то, о чём мы вас просим, - горячо откликнулся его собеседник. -Послушайте его, может он действительно чего-то стоит. А то нехорошо как-то получается: он талант вроде бы, а ему хода нет. Вот и говорят повсюду, что мы губим таланты... - Станислав Адамович Шумейко преподавал литературу в гимназии и слыл пламенным либералом.

- Ладно-ладно, наслышан! Присылайте своего жидочка. Только не на этой неделе - занят, извините. Ну ... - Лепёхин  полистал стоявший на письменном столе перекладной календарь, - вот хотя бы в четверг на той неделе. Пусть приходит. Может, в самом деле... Кстати, как его зовут?

- Шайка, - ответил учитель словесности и пожал плечами, словно извиняясь за такое неблагозвучное имя. Капитан Лепёхин гулко захохотал:

- Уж эти евреи!.. Откуда они берут такие имена?

- Видите ли, они имеют обыкновение пользоваться общеизвестными библейскими именами, но при этом искажают их до неузнаваемости. Исаак у них превращается в Ицика, Соломон - в Шлёму, Моисей - в Мойшу, Самуил - в Шмулика... Наверное и Шайка получился подобным образом.

Две недели спустя учитель словесности Шумейко сидел в том же кабинете заместителя директора кадетского корпуса Лепёхина. Почёсывая бороду, капитан говорил:

- Ну, начать надо с того, что никакой он не скрипач, а самый обычный фидлер. Знаете, что это такое? Это музыканты, которые играют на еврейских свадьбах. Он... как его?... да, Шайка, он владеет инструментом очень ловко, ничего не скажешь, но причём тут, я вас спрашиваю, Брамс или Бетховен? Он попытался для меня партиту играть, так я чуть в окно не выпрыгнул, ей-богу. У него Бах звучит, как фрейлехс на свадьбе - с подскоками, надрывом, подвыванием... Вообще, они играют, как разговаривают, разве что не картавят. Нет уж, пусть музицируют на своих свадьбах, а мы  как-нибудь без них с Бахом разберёмся.

- Понимаю Степан Кузьмич, понимаю, - вздохнул учитель. И уныло добавил: - Но может быть, он освоит правильный музыкальный стиль, ведь если техникой игры он владеет ...

- Дорогой мой, извините, но этого не надо, - перебил его Степан Кузьмич. - Освоит или нет - большой вопрос, ведь этот еврейский стиль у него в крови. Как картавость. От меня хотят, чтобы я дал ему рекомендацию, а он с этой рекомендацией в Варшаву или, хуже того, в Петербург в консерваторию заявится. Мне же перед коллегами стыдно, они про меня скажут: "Что он там, в глуши, совсем обжидовился?".

Прошло не так уж и много времени, но жизнь в Заречье изменилась до неузнаваемости. Не только в Заречье, а во всей стране. Здание кадетского корпуса, хоть и сильно обветшавшее, теперь занимала новая власть со всеми её исполкомами, отделами, подотделами, советами, секциями и пр. Кабинет капитана Лепёхина, заместителя директора кадетского корпуса, пережил многих хозяев, а теперь он принадлежал председателю местного райсовета. Правда, солидный стол, за которым сиживал капитан, в Гражданку изрубили на дрова, заменив его  каким-то шатким железным уродцем. Да и сам-то председатель райсовета солидностью не отличался: худощавый молодой человек в пенсне, гимнастёрке и с бородкой, напоминавшей (чисто внешне, конечно) одновременно Чехова и Троцкого. Но именно он сидел за столом, а на стуле просителя напротив него - никто иной как капитан Лепёхин.

Сильно изменился за последние годы дирижёр духового оркестра, бывший заместитель директора кадетского корпуса. Мало сказать постарел, он как-то сжался, усох, потускнел, потерял всю свою солидность. Его роскошная рыжая борода превратилась в жалкую седую бородёнку, а лысина слилась со лбом. Он молча с застывшей полуулыбкой слушал начальника местной власти, безучастно кивая головой. А начальник говорил:

- Я всё это пррекррасно знаю, товаррищ Лепёхин. - Начальник был не в ладах с буквой р. - Я прекрасно знаю, кем вы были до революции, и что вы, в отличие от других командиров кадетского корпуса, к белым не пошли, а соблюдали, так сказать, нейтралитет. Если бы мы сомневались в вашей лояльности... Вы наверняка знаете, что произошло с учителем Шумейко...

- Да, конечно, но он был заядлым кадетом, а они все в душе монархисты! - поспешно заговорил Лепёхин. - Я же всегда стоял вне политики и относился сочувственно к трудовому народу. Это, поверьте, не моя вина, что тогда, после прослушивания...

- Причём тут это? Я об этом и думать забыл! - Председатель райсовета замахал обеими руками. - Я запрещаю вам объяснять принципиальное дело личными счётами.

- Что вы, что вы, Исай Залманович! - испугался Лепёхин. - Вы, извините, неверно меня понимаете. Я совсем не утверждаю, что вы сводите со мной счёты. Я только хочу сказать...

- Прекратим этот бесполезный разговор, он ни к чему не приведёт. Я со всей большевистской прямотой говорю: мы не можем доверить таким людям, как вы, воспитание подрастающего поколения. Это вопрос партийной политики. На должность учителя музыки нам обещали прислать преподавателя к началу учебного года. Всё! Разговор окончен. Ищите себе работу в другом месте.

Бывший капитан почесал свою бывшую бороду и с усилием поднялся со стула. В дверях  его остановил голос председателя райсовета. На сей раз он звучал гораздо мягче, почти дружелюбно:

- Можете мне не верить, товарищ Лепёхин, но я нисколько не в претензии к вам за то, что вы тогда забраковали мою игру.

Лепёхин развернулся, как по команде "кругом".

- Клянусь вам, Исай Залманович, это не я, это они все...Я, напротив, очень высоко...

- Да ладно, я всё знаю: Шумейко на допросе рассказал. Но поверьте, это хорошо для меня получилось. Вместо того, чтобы играть на скрипочке Баха, я занялся куда более важным делом. Правда, вскоре угодил в ссылку, но и это в конце концов пошло на пользу. - Он засмеялся, снял пенсне, протёр стёкла полой гимнастёрки. - А настоящая работа, скажу вам, только начинается. Вот увидите года через три какой станет наша страна!..

Но не сдержал своего слова, Исай Залманович, которого в детстве звали Шайка. Через короткое время его как троцкиста вычистили из партии, а ещё через год арестовали и расстреляли. Степан же Лепёхин  дожил до глубокой старости и умер нищим пенсионером, но в свей постели. Что, прямо скажем, с людьми его поколения и его биографии случалось не часто.