1

         ...Глаз не насытится тем, что видит, ухо не наполнится тем, что слышит...- эти слова из кладезя библейской мудрости - книги Экклезиаста можно без сомнения отнести к Иерусалиму, городу с неисчерпаемой историей, полному Божественных чудес, свидетелю удивительных событий, определивших ход нашей цивилизации.

         Ле-шана абаа бэ-Йерушалаим, следующий год в Иерусалиме - как заклинание, как молитву, повторяли из поколения в поколение изгнанные из Земли обетованной евреи. Сколько этих поколений сменилось за две тысячи лет! Рассеянные по разным странам, заговорившие на разных языках и наречиях евреи повторяли на исчезнувшем для общения иврите "Ле-шана абаа бэ-Йерушалаим" и верили, что это раньше или позже случится.

         Он решил, что может, наконец, осуществить мечту своих предков. Сразу после войны многим полякам, в том числе, польским евреям, оказавшимся в СССР, было разрешено вернуться на родину. Пять семей российских евреев, не сомневавшихся, что начавшаяся борьба с космополитами означает новую волну антисемитизма, надумали воспользоваться ситуацией, подделали документы, указав местом рождения Польшу, и доехали до Львова, откуда рукой подать до Польши, а из Польши, как было известно, нет больших проблем взойти в Иерусалим. Однако бдительное чекистское око не дремало. Кто проговорился, кто донёс - история умалчивает, но все пять глав семейств были арестованы.

         Передо мной обвинительное заключение по следственному делу от 6 февраля 1948 года. Что может быть интереснее подлинных документов? Цитирую (здесь и в дальнейшем изменив имена только главных героев по просьбе одного из них):

         "8-го февраля 1947 года Управление Контрразведки МГБ Прикарпатского Военного Округа при попытке бежать за границу был арестован некто Рахлин Борух Исаакович".

         Далее перечисляются "преступные замыслы и практические шаги" и отмечается, что обвиняемый "действовал не индивидуально, а как участник антисоветской, буржуазно-националистической организации хасидов".

Перечисляются главные задачи этой организации:

         "а) обработка евреев в духе привития им антисоветских, религиозно-националистических убеждений и частно-капиталистических стремлений;

          б) подготовка и осуществление массовой нелегальной переброски антисоветски, буржуазно-националистически настроенных евреев из СССР за границу - в Польшу, Англию, Америку, Палестину".

         Упоминается и "проживающий в США лидер еврейских буржуазных националистов Ицхак Шнеерсон", который руководил организацией хасидов в СССР "нелегально, через зашифрованную переписку и общие дерективы".

         После упоминания "подпольных комитетов", из которых "наиболее популярным и деятельным являлся Львовский подпольный комитет"  делается вывод:

         "Таким образом, возникшее во Львове по поводу попытки нарушения госграницы дело на Рахлина приобрело политический, групповой характер".

         Думаю, достаточно этого закавыченного малограмотного бреда, растянутого на девять машинописных страниц, в конце которых предлагается мера наказания - 20 лет ИТЛ (Исправительно-Трудовых Лагерей).

         Обратите внимание - от ареста 8 февраля 1947 г. до приговора от 6 февраля 1948 г. прошёл ровно год. Это был год непрекращающихся допросов и выбивания признательных показаний.

         - Все мы люто ненавидели наших мучителей-следователей, - вспоминает Василий Васильевич Парин, крупнейший советский физиолог, заместитель наркома здравоохранения во время войны, один из учредителей Академии медицинских наук и её первый академик-секретарь. Упоминаю его не случайно. Арестованный 18 февраля 1947 г. после возвращения из четырёхмесячной командировки в США по обвинению в шпионаже в пользу США, он оказался в той же московской тюрьме и в то же самое время, что и Рахлин.

         О встрече с академиком Париным, имеющей прямое отношение к Боруху Рахлину, вспоминает Ион Деген. Деловой разговор между Ионом Лазаревичем и Василием Васильевичем по поводу докторской диссертации Дегена неожиданно коснулся одного тюремного воспоминания академика.

         - Уже на стадии следствия по тюрьме поползли слухи про какого-то несгибаемого еврея из Подмосковья, после допросов которого следователи сваливаются от нервного перенапряжения. Среди моих сокамерников, интересных интеллигентных людей, не оказалось таких героев, и я воспринимал рассказ о подмосковном еврее, как красивую легенду. В камере нередко желаемое принимают за действительное. Оказалось, что слухи имеют под собой основание.

         Подследственных можно было разделить на две категории - слабых, которые признавали всё, чтобы избежать мучений и издевательств, и сильных, которые не признавали вину, пытаясь доказать её абсурдность, терпели побои, орали от бессилия что-то изменить. Борух, а в миру Борис Рахлин, не принадлежал ни тем, ни другим.

         Ещё во Львове после ареста местный следователь по фамилии Вайсер, упомянувший имя вождя и учителя всех народов, услышал в ответ: "Я не верю никому, только Богу одному". Получив за такое кощунство по отношению к вождю удар кулаком по лицу, он, утирая кровь, добавил: "Не боюсь я никого, кроме Бога одного".

         - Дуришь народ своим богом, - и за матом-перематом последовал второй удар, после которого из носа потекла кровь на рубаху.

         - Вы на нашей крови спасения не обретёте и карьеры себе не сделаете. Не будет вам прощения ни на земле ни на небе.

         Евреи-следователи к евреям-подследственным зачастую оказывались особо жестокими. Им надо было продемонстрировать не только безграничную верность партии и вождю, но и принципиальную беспощадность к соплеменникам - шпионам и врагам народа. А тут ещё рядом то ли помощник, то ли начальник, как не отличиться.

         Борис смотрел Вайсеру прямо в лицо. До чего же оно мерзкое! Вроде никакого уродства, лицо как лицо, а ощущение абсолютной мерзости. Он вспомнил картинку из далёкого детства. Ему было лет семь-восемь, когда он подрался с соседским пацаном, обозвавшим его жидом. Ему удалось повалить обидчика на землю и сесть на него верхом. Тот лежал на спине и извивался, как уж. Ребята, собравшиеся вокруг орали: "Бей!", и он хотел, хорошо помнит, что очень хотел ударить по мерзкой роже. Но руки повисли, как плети. Он не мог понять, что случилось. Он встал с обидчика, а тот вскочил на ноги и набросился на него с кулаками. Тогда он плакал от обиды, от своей вдруг возникшей беспомощности. Откуда она взялась?

         Много позже он объяснил себе, что это был сигнал свыше. Не надо ему ввязываться в драки, в кулачные разборки. А почему, Ему сверху виднее. Чего это он именно сейчас об этом вспомнил? Может, выражение мерзости на лицах было похожим?

         - ...Я тебя спрашиваю!! - злобный крик Вайсера и ещё одна зуботычина вернули его к действительности. - Был или не был?!

         Арестованных отправили по месту жительства в Москву, и допросы были продолжены. Жестоких избиений со сломанными костями и отбитыми органами Борух Рахлин, слава Богу, избежал. Хранил его Господь, и он каждый день возносил Ему благодарственные молитвы. А кулаком по лицу или выбитый зуб, так это ерунда по сравнению с покалеченными людьми, которых приволакивали в камеру после допросов.

         Диалоги со стороны следователей постоянно перемежались матерными и оскорбительными словами в таком количестве, что они увеличили бы размер диалога минимум в два раза. Да простится мне лакировка действительности, но матерные слова далее опущены. Уверен, что нет проблемы для русского человека домыслить их самостоятельно.

         - Признаёшь ли ты, что нелегально хотел пересечь границу?

         - А что делать, если легально нельзя?

         - Здесь я задаю вопросы. С какой целью ты хотел это сделать?

         - Хотел из Польши отправиться на родину предков в Палестину.

         - Какая родина? Какие предки? Там уже давно нет евреев. Это всё сионистская пропаганда врагов Советского Союза.

         - Есть евреи, нет евреев. Если нет, то почему мне не быть первым. Наши пророки предсказали возвращение к Сиону, горе, на которой царь Соломон построил Первый храм. Кому от этого плохо, если мы вернёмся?

         - Подожди стучать, - следователь обратился к молоденькой машинистке, печатающей протокол. - А тебе сколько раз говорить, что вопросы задаю я. Что за дурацкая еврейская привычка отвечать вопросом на вопрос.

         - Зачем столько гнева, гражданин следователь. Вы честно выполняете свою работу. От вас ни одному врагу народа уйти не удастся. А я глубоко религиозный человек, верю в Божественную силу, и что по сравнению с ней пара зуботычин, которую я могу от вас заработать!

         Он говорил спокойным, уверенным голосом, никогда его не повышая. Невысокого роста, плотного телосложения, широконосый, с бородой, как и положено хасиду, он смотрел на следователя своими голубыми глазами, как бы выражая сочувствие его тяжёлой работе. Со стороны это могло показаться издёвкой, но у хасида и в мыслях такого не было. В этом была непреклонная собственная сила воли и непоколебимая вера в то, что в любом самом последнем человеке, если он не психически больной, Божья искра существует. Правда, зла вокруг столько, что может мест в аду не хватить.

         А следователь незаметно для себя втягивался в разговор.

         - Какая Божественная сила? Это опиум для народа, - повторил он заученное определение религии. - Наш народ освободился от попов и раввинов и стал сам хозяином своей судьбы, - почти продекламировал следователь, как на экзамене по политподготовке.

         - От человека много зависит, но сила его от веры. У вас от веры в коммунизм и в самую демократическую и справедливую страну Советов, а у меня - от веры в Бога, который наказал нас двумя тысячелетиями изгнания, и за это время наша вера в Него не исчезла. Мы выдержали испытание, и Он возвращает нас на землю Израиля.

         - Не бог, а сионистская пропаганда. Она пытается внести раздор в братскую семью народов нашей страны.

         - А что, братья обязательно должны думать одинаково? Прошу прощения, гражданин следователь, опять вопрос. Пусть будут разные братья. И пусть себе живут в мире и согласии и где хотят. Только зачем насилие? Что поделать, гражданин следователь, если вопросов больше, чем ответов.

         - Типичная мелкобуржуазная пропаганда, - следователь злился на себя, что выслушал эту тираду.

         Машинистка, освобождённая от печатания, с любопытством слушала разговор, который должен быть допросом. Надо поставить этого еврея на место. Иначе где гарантия, что девица не настучит на следователя, который не умеет вести допрос.

         - Типичная мелкобуржуазная пропаганда, - повторил он. - Мы единая семья народов. Никакие происки врагов не нарушат наше единство.

         Борух-Борис молчал, а следователь решил, что наконец-то этому еврею нечего ответить, и добавил торжествующе:

         - Только мракобесы могут верить в существование бога!

         - Вы хорошо учились в школе, гражданин следователь. Не знаю про физику и математику, но по истории у вас наверняка были пятёрки. Однако история - это история, а не то, что сегодня нужно одной власти, а завтра другой. Почему из древнего мира исчезло еврейское государство? Не для того ли, чтобы евреи забыли о нём и стали просто советскими людьми, не...

         - Опять лекцию читаешь, - перебил следователь, - договоришься, схлопочешь на полную катушку. А что, разве плохо стать одним советским народом, в котором все нации равны?

         Спросил и подумал, какого чёрта он дискутирует с этим сионистом. Всё, что надо - получить признательные показания. Да, был связан с хасидским подпольем, да, получал инструкции из-за границы, да, возглавил группу для совершения преступного замысла.

         - Хорошо бы так, но не получается, - отвечал тем временем на вопрос следователя хасид. - Все нации, может, и равны, но одна нация равна иначе, чем другие.

         - Живите, как все, и будете равны, как все. Всё, хватит. Так признаёшь, что возглавил группу для нелегального перехода границы?

         - Мы с этого начали, гражданин следователь. Границу хотел перейти. Но сами посудите, какой из меня глава?

         - На вопрос отвечать, да или нет?

         - Нет.

         - Был членом  преступной националистической организацией хасидов?

         - Хасидом был и есть. И мои друзья хасиды тоже. Мы религиозные люди, исполняющие традиции наших праотцов. Мы никого не притесняем, не калечим. Наша вера помогает нам переносить тяготы жизни. Кому от этого плохо?

         - Опять за своё. Был или не был?

         - Не был.

         - Дети ходили в запрещённую школу, хедЕр или хЕдер, как она у вас называется?

         - Это было. Так то же на общественных началах. Хотели, чтобы дети знали историю и веру своего народа.

         - Вот и калечили детей. Они, поди, пионерами были, клялись быть верными делу Ленина-Сталина.

         - Вожди на Земле, а Бог на небе.

         - И кто его видел?

         - Так его глазами не увидеть, только душой почувствовать можно. И в вашей душе, гражданин следователь, Он есть. Даже если вы не хотите его признавать. А Он всё равно есть. И его Божественная сила творит чудеса. Разве это не чудо - века гонений, издевательств, истреблений не уничтожили мой народ и его веру в свою судьбу.

         - Ты брось меня пропагандировать, гнида сионистская, - прервал монолог следователь. Время допроса заканчивалось, а результат нулевой. Где признательные показания? - Не испытывай моё терпение. В твоих интересах не увиливать от прямых ответов, а честно признать себя виновным по всем пунктам. Не хочешь по-хорошему, придётся тебя топить.

         Как тут удержаться гражданину Рахлину и не вспомнить Талмуд.

         - Как сказал рабби Гилель, увидев плывущий по реке череп: "За то, что ты топил, утопили тебя, но те, кто это сделал, будут также утоплены".

         Следователь, услышав незнакомое для себя имя, просветлел лицом:

         - Ну вот давно бы так. Кто, ты говоришь, сказал?

         - Рабби Гилель.

         - Отлично. Где он живёт? Откуда ты его знаешь?

         - Он великий мудрец. Жил в Палестине, но давно умер. Две тыщи лет назад.

         Просветление лица тут же сменилось потемнением:

         - Ну, мудрец, твою мать. Домудруешься у меня!

         Он вызвал конвоира и велел увести подследственного.

         Сколько похожих разговоров было за год! Чего только не рассказал Борис Рахлин молодому следователю, наученному непримиримой борьбе с врагами! И про Авраама и его сыновей Ицхака и Исава, и про Якова с сыновьями, и про Моисея, фараона и десять казней египетских, и про царей Давида и Соломона, и про Первый и Второй Храмы. И всё это вплеталось в ответы на вопросы следователя, постоянно орущего: "Да или нет?!"

         И загремел Борух Исаакович Рахлин по приговору на все 20 лет в ИТЛ. 20 не 20, а до 1955 года отсидел, когда после смерти вождя всех народов его верный ученик и соратник развенчал культ личности учителя и освободил невинно пострадавших от репрессий. Но это ещё через семь с лишним лет тяжелейших испытаний.

         А пока он в "столыпинском" вагоне отправлен к месту отбывания срока, в противоположную сторону от Иерусалима, с которым, увы, пока не получилось. Казалось бы, нет никаких видимых шансов войти ему в святой город, но одержимым людям они и не требуются. Он верит, что раньше или позже это произойдёт.

         "Столыпин" представляет собой почти обычный купейный вагон, но со стороны купе глухая стена без окон, а вместо дверей решётки. Окна есть только в коридоре, по которому ходит конвойный.

         В купе "столыпинского" вагона их было четверо. Сам по себе факт удивительный, поскольку норма семь человек, а набивали часто до двенадцати зеков.

Кроме академика Василия Васильевича Парина, сохранившего об этом воспоминание, в купе оказались два высокопоставленных военных - генерал-лейтенант и полковник, бывший военным атташе в Канаде.

         - Четвёртым, - рассказывает В. В. Парин, - был тот самый еврей из Подмосковья, о котором не утихала молва среди арестантов. Нам он представился, как Борис Исаакович Рахлин. Внешне он был крепкий, коренастый, но далеко не богатырь. На наш вопрос, правда ли, что он доводил следователей до нервного потрясения, он удивился и ответил, что особых потрясений не наблюдал. Просто возникали разговоры на разные темы, и он, как глубоко религиозный человек, объяснял, что грубая сила граждан следователей ничто в сравнении с Божественной силой, данной его народу.

         Нас позабавил этот рассказ. Ничего особо героического в Борисе Исааковиче мы не обнаружили. Так бы это и было, если бы мы не стали свидетелями действительно чуда.

         Начальником охранников, именуемых вертухаями, был в нашем вагоне младший лейтенант. Маленький, тщедушный, с прыщеватым лицом, одним словом, мерзкий тип, обделённый любовью. Как ему было не продемонстрировать свою власть над именитыми зеками и не насладиться своей значимостью. Вот они, генералы-академики, и они полностью в его власти. Он может делать с ними всё, что захочет, как полновластный хозяин и герой. Младший лейтенант наказывает генерал-лейтенанта, и тот не может ослушаться. Невежда унижает академика, и тот должен терпеть. Я ещё как-то крепился, а генерал был на грани самоубийства.

         Однажды это вертухайское чудовище появилось у нас среди ночи. Не спалось подонку, решил развлечься. Он поднял генерал-лейтенанта, уличил в каком-то ему одному ведомом нарушении и заставил быстро ложиться на грязный пол, вставать и снова ложиться. Лицо генерала налилось кровью от бессилия и злобы. Он взмок и тяжело дышал, едва успевая выполнять команду "лечь - встать".

         Тут с верхней полки соскочил Борис Исаакович. Слегка раскачиваясь, как будто читая молитву, стоя спиной к подонку, он заговорил своим негромким голосом о том, что глядя на гражданина начальника, можно усомниться, что Господь создал человека по образу и подобию своему. Но каким бы ни было тело, оно всего лишь вместилище души. Друзья, поверьте мне, гражданин начальник, в котором мало что осталось человеческого, ещё не полностью завоёван силами ада. Он ещё может возродиться для добра. Товарищ генерал, не мне объяснять вам, что временно превосходящие силы противника ещё не решают исход сражения. Уважаемый академик, не всё можно объяснить высшей нервной деятельностью и комплексами у гражданина начальника. Душа - это поле сражения Добра и Зла. У гражданина начальника ещё есть шанс, и пожелаем ему, чтобы Добро в его душе, очень слабое и подавленное, нашло силы для того, чтобы одолеть Зло, от которого мы сейчас страдаем.

         Во время этого монолога "гражданин начальник" стоял, не шелохнувшись, тупо уставившись неподвижным взглядом в спину Бориса Исааковича. Он был в полном ступоре и вряд ли понимал, что именно Борис Исаакович говорил. Скорее всего, голос, тихий, спокойный и уверенный, гипнотизировал ублюдка. Неожиданность ситуации усиливала эффект отупения. Промычав что-то нечленораздельное, "гражданин начальник" вышел из купе, и ни разу больше до самого прибытия в зону эта гадина к нам не заходила.

         Тут мы окончательно поверили в уникальные способности еврея из Подмосковья, о которых слышали ещё в тюремных камерах, а отныне убедились воочию, - закончил рассказ Василий Васильевич, а после небольшой паузы добавил, что и в лагере тем, что выжил, он в значительной степени обязан Борису Исааковичу. Когда хотелось выть от безысходности, когда жизненные силы были на пределе и казалось, что остаётся только помереть, Борис Исаакович, который никогда не впадал не то что в депрессию, но даже в уныние, своим оптимизмом, своей верой и верностью помог выжить и ему и многим другим.

2

         Яше Рахлину было одиннадцать, когда арестовали отца. Увидит он его только через восемь лет девятнадцатилетним юношей, студентом строительного института. Кто бы мог предположить, что строить ему суждено в Иерусалиме!

         Связь с отцом не прерывалась, переписка, слава Богу, была разрешена. Но дороже всего были приветы, которые передавали освободившиеся зеки, сидевшие с отцом. Выпив "за нас с вами и за хрен с ними", живые свидетели рассказывали, какой удивительный и всеми в лагере уважаемый человек их муж и отец.

         Среди тех многих, которым он помог и примером и словом, был известный всей стране Эдди Рознер, выдающийся трубач и руководитель джаз-оркестра. Его называли "белый Армстронг", считая не менее великим, чем знаменитый американец. Как и Рахлины, Эдди Рознер вместе с женой и дочерью попытался вернуться в Польшу, но был арестован тем же Львовским управлением МГБ и приговорён к десяти годам лагерей. Оказавшись в лагере, музыкант не просто впал в депрессию, а она превратилась в затянувшуюся болезнь. Интерес к жизни был полностью потерян. Уход из жизни был неминуем.

         И Борис Рахлин начал борьбу за спасение. Он обладал огромной силой убеждения, основанной на непоколебимой вере в единого Бога Израиля, на верности дарованной Им Торе. Адонай Эхад, единый Бог, Ха-Шем, что в переводе с иврита означает просто Имя с большой буквы, неведомое никому.

         О чём говорили они вдвоём с Эдди Рознером, можно только догадываться. Не от него ли тот узнал, что значит быть евреем, что он звено в цепи поколений и как важно ему ощутить себя внутри еврейской истории, как важно достойно выдержать испытания, ниспосланные свыше. Какие слова извлекал хасид из своей жестоковыйной души? Как реанимировал почти умершую волю к жизни? Нет ответов, но есть результат. Эдди Рознер дождался реабилитации. После освобождения он создал джаз-оркестр при Мосэстраде. Его оркестр исполнял музыку в знаковой советской комедии "Карнавальная ночь". Он приглашался с оркестром во все "голубые огоньки", гастролировал по всей стране. Всего бы этого могло не быть, не окажись рядом с Эдди Рознером в лагере никому не известный хасид Борис Рахлин, память о котором и благодарность которому музыкант сохранил на всю жизнь.

         А как рассказать о тяжелейших страданиях, выпавших на долю самого Бориса Рахлина? Как передать ту боль, которая на грани между жизнью и смертью, если сам её не испытал, если сам не прошёл через этот ад?  Никакого воображения не хватит, любые невыстраданные слова будут фальшивыми. Он чудом выжил, говорим мы в таких случаях, и по-разному объясняем это чудо.

         Как ни орали на него надзиратели, приказывая снять ермолку, он отказывался это сделать. Своим негромким и мягким голосом он пытался объяснить, что это религиозный обычай, означающий смирение перед Богом.

         - Обычай, говоришь, - осклабился разозлённый в очередной раз вертухай. - А помолиться, придурок, не хочешь? У меня, бля, есть для тебя молельня. Всю жизнь, сука, помнить будешь.

         Прав оказался вертухай. На всю жизнь запомнилась эта пытка. "Молельню" даже карцером назвать было бы преувеличением. Это была холодильная камера площадью чуть больше метра на метр и высотой примерно метра два с половиной. Потолок был покрыт изморозью, а на  стенах с отвалившейся местами штукатуркой застывшими натёками мерцала наледь в тусклом свете маленькой лампочки внутри железной решётки под потолком.

         Экспериментально было установлено максимальное время пребывания провинившихся зэков в этой камере - 15 минут. После этого их выволакивали с обморожениями и часто без сознания. Не всех удавалось согреть и отпоить кипятком.

         Оказавшись в камере, чтобы одолеть пронизывающий насквозь холод, он начал быструю ходьбу на месте, энергично размахивая руками. Идти было легче под хасидскую песню, которую они пели на встречах. Песня была в темпе марша, что было как нельзя кстати.

         Не боюсь я никого, кроме Бога одного, кроме Бога одного.

         И не верю никому, только Богу одному, только Богу одному.

Хасиды, положив руки на плечи друг другу, смыкались в круг, и этот круг вращался в ту и в другую сторону. А здесь и руки не раскинешь, упрёшься в стены.

         Нет, нет, не боюсь я, не боюсь я никого, кроме Бога одного.

         Ляй-ля, ляй-ля-ля, ляй-ля, ляй-ля-ля,

         Кроме Бога одного.

И ещё раз:

         Ляй-ля, ляй-ля-ля, ляй-ля, ляй-ля-ля,

         Кроме Бога одного.

Мороз не унимался. Как бы забыть о холоде, об этих серых, обледеневших стенах, унестись мыслями от этого кошмара в неоглядную даль, где тепло и покой.

         Разве это не его девиз - смерти не бояться, за жизнь бороться. Эти слова повторяли все зэки, и это придавало им силу. Сейчас его черёд не бояться смерти.

         И в воде мы не утонем, и в огне мы не сгорим -

продолжала звучать в нём песня. А маленько бы огня сейчас не помешало.

         Он должен жить всем смертям назло. Он будет бороться за жизнь до последнего вздоха. А что сверх того, то от Бога. Захочет Всесильный - спасёт, а нет - присоединимся к праотцам.

         Надо бы ещё пожить. Сареле (так он ласково по-еврейски называл свою Сару), знаю, как тебе непросто, одной с двумя детьми. Работаешь по две смены, чтобы как-то свести концы с концами. Тоже не первая молодость, как бы не надорвалась... Выдержишь. Должна выдержать. Женщины, они семижильные. В часы испытаний, когда беда с семьёй, откуда у них только силы берутся.

         Соня, дочка, совсем уже большая, не пропадёт. Ей бы только жениха хорошего. А Яша, Янкеле ещё совсем пацан. Каково ему остаться без отца...Почему остаться? Он ещё живой. Или не приходилось ему промерзать насквозь на пронизывающем ледяном ветру? И ничего, даже не простужался. Барух Ха-Шем! Ему надо помогать. Шагать надо быстрее и двигать руками энергичнее. И так посмотреть смерти в глаза, чтобы она отвернулась.

         Не боюсь я никого, кроме Бога одного, кроме Бога одного...

         Мысли вернули его к началу войны. В армии он не служил, был признан негодным по причине жуткой близорукости. Но тут война. Возраст уже за сорок. Он идёт в военкомат, просит записать его добровольцем. Над ним смеются: "Ты ж немца перед собственным носом не разглядишь!" А немец прёт, уже и от Москвы недалеко. Он снова в военкомат. Не взяли даже окопы копать. Справку выдали - просьба отклоняется по причине состояния здоровья. Но что ему справка. Не будешь же её показывать в ответ на косые взгляды. Руки, ноги, голова на месте, да и нестарый ещё. А близорукость, кто ж её видит. Очки с толстыми стёклами, так их каждый нацепить может.

         А потом была эвакуация в Ташкент. Перегруженный поезд. Короткие остановки и спринтерские пробежки за кипятком. Надо было наполнить чайник и успеть обратно на поезд. Ох, сейчас бы этот чайник с кипяточком - и руки погреть можно и изнутри согреться.

         А в Ташкенте поначалу жильё с земляным полом, муравьёв видимо-невидимо и сортир во дворе. Вместо двери занавеска, да и зачем дверь. Даже если непрошенные гости пожалуют, красть-то нечего. Потом переехали в двухкомнатную квартиру с удобствами. Кроме них, в этой квартире разместились ещё четыре семьи. Ничего, в тесноте да не в обиде. Главное - победы дождаться.

         Как оскорбительно звучало придуманное антисемитское - евреи воевали в Ташкенте. Его братья были призваны в первые дни войны. Два младших погибли, а старший вернулся в середине войны без правой руки. Но говорить всегда будут, на то они и антисемиты. Им ни объяснить, ни доказать ничего нельзя. Да и сейчас чего он вдруг про них вспомнил? Из всех детей-беженцев, играющих во дворе их многоквартирного дома, переполненного эвакуированными из самых разных мест, один Яков был евреем.

         Ташкент! Как там было тепло! Какое тепло, жарко! Днём на улицу выйти невозможно - такое пекло. А здесь зуб на зуб не попадает. Никак не согреться. Значит, надо ещё быстрее, ещё энергичнее. Он уже почти бежал, учащённо дыша.

         А Янкеле, энергии через край. Дырку на месте крутит. Целыми днями с ребятишками во дворе. Однажды прибежал с улицы расстроенный. Оказывается, местный узбекский мальчик собрал вокруг себя детей и затеял игру - пусть каждый назовёт свою столицу. А во дворе беженцы со всех краёв. Один говорит - Кишинёв, другой - Киев. А дальше и Минск, и Рига. Янкеле назвал Москву. Но узбекский мальчик возразил: "Москва - это столица русских и всего СССР, а у евреев должна быть своя столица, как у узбеков Ташкент". А Янкеле и про его еврейство никто пока не говорил, а тут ещё и столицы лишили.

         Помню, усадил его за стол. Как умудриться рассказать ребёнку правду и предостеречь, что говорить её кому-то ещё опасно и надо держать в тайне. Да, сынок, мы действительно евреи, и у нас есть своя столица - город Иерусалим. Но много лет назад враги отняли её у нас, и мы, евреи, оказались в разных странах. Но придёт время, обязательно придёт, и мы вернёмся и отвоюем нашу столицу. Однако пока это тайна. Ни с кем об этом нельзя говорить, даже с близкими друзьями. Сейчас ты узнал об этом, и хорошо, но никому ни слова. Обещаешь?

         Пообещал. Но всё равно было боязно. Сколько он знал пострадавших, обвинённых в связях с международным сионизмом, в работе на иностранные разведки. Вот и сам получил такой приговор. Только Янкеле тут ни при чём.

         Когда же это было? Он уже и счёт времени потерял. Где-то перед концом войны они вернулись из Ташкента. Может, год спустя узнал он, что есть путь через Польшу в Палестину. Заиграло ретивое! Как упустить такой шанс. Документов особых не требовалось. А чтобы соседи не догадались, попросил начальство, благо необходимость была, отправить его в командировку во Львов. Всем сказал, что уезжает на неделю и жену с детьми берёт с собой. Пусть, мол, посмотрят на замечательный город Львов. Взяли пару чемоданов. На неделю-то зачем больше?

         Во Львове задание командировочное выполнил и на вокзал - присмотреться, как люди уезжают в Польшу. Тут его и повязали.

         Побег не удался. Но Ирушалаим никуда не исчез. Он остаётся неизменной притягательной силой. Не получилось в тот раз, получится в другой.

         О чём он? Какой другой? Треклятый мороз. Что этому морозу до его мечты? Убьёт хладнокровно. Хладно-кровно. Не случайно говорят - кровь стынет в жилах. Не фигурально - от ужаса, а реально - от холода. Застыли пальцы. Сжать - расжать, сжать - расжать. И бег на месте. Выше колени. А руками, как по невидимой груше. Удар. Ещё удар. Левой и сразу резко правой. Не дождётесь. Он будет жить. Ха-Шем испытывает его, и он должен достойно выдержать это испытание.

         Я не верю никому, только Богу одному, только Богу одному...

         Аврааму тяжелей было. Сына в жертву велел принести. Представить жутко. Но крепок был в вере Авраам, уже руку занёс с ножом. Остановил его Господь в последнюю минуту.

         Силён тот, кто не усомнится в Тебе. Он повторил это шепотом. Затем сказал так громко, что слова, отражённые от стенок, зазвенели в ушах. Силён тот...(дай мне силы не остановиться)...кто не усомнится...(а разве сомневался он хоть одну минуту?)...в Тебе...(хоть Ты в неведомых сферах, но Ты есть!). Ещё и ещё он повторял вслух - силён тот...(молитва не должна быть мысленной)...кто не усомнится...(произнесённые слова молитвы лучше достигают цели)...в Тебе...(услышь и не дай погибнуть).

         Иерусалим. Ле-шана абаа бэ-Йерушалаим! Как он желал, чтобы у него эта мечта осуществилась. Ни с кем этой мечтой не делился, но верил в неё и себя готовил. От отца и деда унаследовал, как жить. Не унывал даже в самых трудных обстоятельствах. Радовался жизни, несмотря ни на что. Возносил благодарственные молитвы Ха-Шему за то, что просто жил. Танцевал под весёлые ритмы так, что небесам становилось жарко.

         Жарко... Жарко... Вот что надо ему сейчас. Надо танцевать, чтобы согреться. Зазвучала, застучала в висках такая знакомая и любимая еврейская музыка. Ноги задвигались в такт. Быстрее, быстрее, ещё быстрее. Только не упасть.

         Ляй-ля, ляй-ля-ля, ляй-ля, ляй-ля-ля,
         Только Богу одному...

         Где я? Что со стенами? В лёгкой дымке проступают скалистые породы с каменными натёками. С потолка и из пола каменные сосульки. Что-то из них сталактиты, что-то сталагмиты, легко перепутать. Пещера. Доносится голос: "Йоав, нашли вход!"

         Йоав бен-Цруя доволен. Его догадка оказалась верной. Он поделился ей с царём. Давид со своим войском уже не один месяц осаждает крепость евусеев, окружил её со всех сторон, а взять не может. Перед ними или мощные крепостные стены или неприступные горные склоны. Взять измором тоже не получается. Похоже, не голодают. Тут как раз Йоав со своей догадкой. Воду они должны откуда-то брать. Наверняка у них есть ход к источнику в долине. Если пройти вверх по ручью, то его можно обнаружить. Похвалил царь смекалистого воина и пообещал в случае успеха сделать его главой будущей столицы.

         И вот этот вход! Он вместе с Йоавом и другими воинами медленно поднимается по пещере, круто уходящей вверх. Его охватывает радостное чувство. Он оле, он поднимается в Иерусалим. Вот они в крепости. Враг застигнут врасплох. Короткая схватка. Он падает, теряя сознание. Его подхватывают чьи-то руки.

         - Смотри-ка, живой! А мы про тебя, бля, забыли. Считай, сорок минут прошло. Ну, ты, бля, даёшь! Семижильный что ли? Или слово какое знаешь? Поделился бы.