5

"Кто же тот парень в длинной промокшей куртке с капюшоном? - пыталась вспомнить Марта. - Где я могла его видеть? Неужели Николас, приёмный сын Даны? Когда же я видела его в последний раз? Лет десять-двенадцать назад, после того как она привезла его из приюта. Тогда его звали Нику, Никушор - мягко звучащее румынское имя. Мальчик семи лет, тщедушный, похожий на изувеченного, испуганного, обозлённого зверька. Он был некрасив: невыразительные серые глаза, блеклые волосы, узкие губы над треугольным подбородком, несоразмерно длинные руки и, главное, странно-неподвижный взгляд, от которого Марте стало не по себе, словно она тоже была повинна в том, что выпало пережить этому похожему на старичка ребёнку.

В тот июльский день Дана позвонила и, задыхаясь то ли от счастья, то ли от навалившихся на неё забот, сообщила: "Я его привезла! Сама не верю, что больше не надо будет мотаться в Румынию. Давай приезжай. Но не пугайся. И не показывай своим видом жалость. В общем, жду".

Дана и Томас были женаты почти десять лет; оба громкие, энергичные, спортивные здоровяки. Зимние каникулы они проводили на лыжных курортах, лето - на океане; у них был дом в Калифорнии и небольшая яхта, - наследство от родителей Томаса. В принципе, Дана могла бы не работать, но ей нравилось общаться с детьми, причём не столько их учить, сколько развлекать. На её уроках было шумно, как на городской ярмарке. Умение слушать и слышать не было целью, потому что, по мнению Даны, современные дети и так намертво прилипли к компьютерам, партам, диванам и телевизорам. Потому спорт и музыка - единственное спасение от ожирения и зомбирования. Марта не спорила с подругой, поскольку уже давно уяснила, что в Америке своё мнение высказывают только тогда, когда об этом просят, а уж навязывать его себе позволяют люди или глупые, или невоспитанные. Но разговор по поводу усыновления ребёнка Дана начала сама, чем застала подругу врасплох.

- Почему именно из Румынии? Они ведь только неизлечимо больных детей отдают иностранцам.

- Я как-то смотрела документальный фильм об их приютах. Ты не представляешь, какой это ужас. В наше время! Такого просто не может быть. Это как концлагерь. Понимаешь? Но из приютов можно хоть кого-то спасти. В этом разница. Знаешь, Томас не против. Мы мальчика хотим.

- С ума сошли? Взять именно проблемного ребёнка, который, к тому же, говорит на другом языке. Если вообще говорит...

Дана замялась:

- Мне посоветовала одна женщина. Гадалка.

- Цыганка, что ли?

- Нет, не знаю, из Сербии или Чехии. Откуда-то из тех мест. Да и не важно это. Так вот, она сказала, если взять в семью больного ребёнка и вылечить его, бог даст своего. Понимаешь?

- Да, слышала, такое случается. Но ты представляешь, что на себя берёшь? А вдруг у этого ребёнка неизлечимые проблемы? Ты вообще отдаёшь себе отчёт, что это на всю твою жизнь, что даже твой оптимизм может иссякнуть?

- Ванда меня поддержала, а ты - нет, - явно обиделась Дана. - Но это неважно, мы уже купили билеты, через неделю улетаем. Посмотрим, что и как. Честно говоря, я надеюсь, что в действительности всё не так страшно.

- Вы приняли решение всего за пару недель? Я бы так не смогла.

- Это потому, что у тебя есть свои дети, почти взрослые, а у меня - только остатки надежды.

"Правильно, так мне и надо, - призналась себе Марта, - нечего было лезть со своими дурацкими опасениями и предостережениями. Человек всегда хочет услышать то, что надеется услышать, тем более, когда решение уже принято. Хотя, в таком случае, зачем спрашивать, советоваться? А Ванда мудра, как старая сова: поддержала, понимая, что отговаривать бесполезно".

Марта искренне восхищалась отчаянной смелостью супругов, но в то же время не могла избавиться от подозрений, что за героизмом устремлений Даны и Томаса скрывалась переоценка собственных возможностей, замешанная на эмоциях и жалости, а может, - банальная наивность.

- А если бог не даст своего ребёнка, ты не пожалеешь? - хотела спросить Марта, но решила промолчать. И правильно сделала, потому что через два года после того, как Нику поселился в их доме, Дана родила красивую, здоровую девочку - шумную и энергичную, как её родители. За эти же два года мальчик перенёс несколько операций, в результате которых последствия запущенного вывиха бёдер стали почти незаметны.

Когда Дана, зайдя в приют, впервые увидела Нику, он передвигался, как подстреленная утка, держась за прутики кроватки, к которой засаленной верёвкой была привязана бутылочка молока. Дане стало нехорошо от едкого запаха мочи. Один ребёнок, пол которого невозможно было определить, повернулся к ней, и Дана с ужасом заметила, что его затылок был абсолютно приплюснут и лыс: от долгого лежания на спине, - догадалась она. Ребёнок протянул руку к бутылке, облизнул резиновую соску и начал втягивать молоко в неестественно большой для такого исхудавшего лица рот. Позже, по дороге в аэропорт, Дана поняла, что больше всего в тот первый визит её ошеломил не столько вид изувеченных судьбой детей и даже не вонь и условия, в которых они оказались, сколько не нарушаемая детскими голосами давящая вязкая тишина. Никто не плакал, не просился на руки, словно эти полуживые трупики были кем-то умело выдрессированы существовать беззвучно и неприметно, не возмущая своим видом и не вызывая бесполезную жалость.

- Понимаешь, уже на подсознательном уровне они усвоили, что плакать, кричать - бесполезно, - объясняла Дана. - Наверное, потому Николаса постоянно раздражает Одри. Я вижу злобу, даже агрессию в его глазах. Не могу забыть: давно - малышке было месяца четыре - она капризничала, хныкала. Николас стоял рядом, смотрел, потом схватил одеяльце и накинул ей на голову. Я весь вечер не могла успокоиться. Мы перенесли кроватку в нашу спальню, и до сих пор, а девочке уже два годика, она спит с нами. Это же ненормально! Да чему удивляться, если он даже себе причиняет боль - может вдруг схватить что-то острое и себя поцарапать или сидит, смотрит в одну точку и щиплет, щиплет ноги до синяков. Жутко смотреть, и ничего не помогает. Врач говорит, это следствие отсутствия навыков общения. Там в приюте была одна няня на двадцать-тридцать детей. Ну, ужас! Подходила пару раз в день поменять памперс. Не уверена, что их вообще кто-то брал на руки. Но главное, Нику не мог не видеть, как старшие дети издевались над младшими, особенно лежачими. Короче, его мозг неправильно развился.

- И что делать?

- Оказывается, если таких детей забирают в семью совсем маленькими, - в год, в два, у них ещё есть шанс восстановиться. В смысле, привязаться к родителям. А я, когда решила взять проблемного ребёнка, понятия не имела, что возраст так важен. Но ты не подумай, мы всё равно пытаемся, и он тоже старается. Ничего, другие смогли, с ещё большими проблемами, - и мы сможем. Поверь, он уже другой. Просто на всякий случай я стараюсь не оставлять его наедине с Одри.

- Боишься за дочку?

- Если честно, я и за себя боюсь, - призналась Дана и рассмеялась, как смеётся человек, неожиданно для себя сказавший правду и тут же об этом пожалевший.

Ещё через два года, когда Николасу исполнилось тринадцать, а Одри четыре, Дана и Томас от него отказались. Марта понимала, что всё к этому шло, но ни разу не позволила себе задать неудобный вопрос и, тем более, осудить решение подруги и её мужа. Со слов Даны она узнала, что Нику повезло - его взяла фермерская семья, имевшая многолетний успешный опыт воспитания детей с травмированной психикой.

- Мы сделали всё что могли: поставили его на ноги, заботились, жалели, лечили, учили, не считали денег, но никогда не знали, чего от него ожидать, как реагировать на странные выходки, смены настроения и особенно на его агрессивность, - объясняла Дана.

Но Марте казалось, она убеждала в этом прежде всего себя.

6

Вернулся Юсуф. Обычно спокойный, даже флегматичный, он выглядел испуганным и возбужденным.

- Там какой-то парень, не знаю, он что-то хотел, пошёл за мной, потом - в другую сторону, а я побежал сюда, - тараторил мальчик.

- Успокойся. Что он хотел?

- Трудно было разобрать, он слова тянул, говорил, как будто жевал. Кажется, искал миссис Хьюз. Я показал, где музыкальный кабинет.

- Надо было отправить его в офис. Ладно. А чем конкретно он так тебя напугал?

- Так у него же н-нож, - Юсуф растерянно обвёл глазами класс. Стараясь скрыть дрожь, он спрятал руки за спину.

"Острый, наверное, как для овечек", - злорадно подумала Марта, заперла дверь на защёлку и позвонила в офис: "В коридоре посторонний с ножом".

Затем она набрала Дану. Та ответила, и по её напряжённому, растерянному голосу Марта поняла, что опоздала.

- Тут Николас.

- Я уже сообщила в офис.

Видимо, парень стоял рядом; Марта слышала его каждое слово.

- Ис-поу-гал-л-лись. И мне тоже было страшно. Всё время. Что отдадут, вернут т-туда.

У Николаса был высокий голос, почти девичий. Понять его было действительно непросто - казалось, язык не помещался во рту, и от этого речь становилась кашеобразной.

- Скажи уже, что ты хочешь? - послышался прерывающийся голос Даны.

- Хочу, что-о-бы ты меня боялась. Как тогда. Раньше.

- Здесь дети. Они при чём?

- Ты сказала, что я урод. Да, сказала, своему мужу. На кухне. Про меня. Не помнишь? Я слышал. Потом купила подарок.

Связь прекратилась. Марта положила трубку и опустилась на стул, продолжая тупо смотреть на свои дрожащие руки.

Через секунду объявили Lock down with intruder*.

*Режим блокирования. Посторонний в здании.

Марта усадила детей на пол вдоль стены между столом и шкафами, выключила свет. По протоколу надо было опустить шторы, но в этой классной комнате штор не было, и Марта могла видеть всё, что происходило снаружи: уже прибыл спецназ, полицейские машины вперемежку со скорыми заполнили стоянку и дорогу. Ещё через десять минут подъехали телевизионщики. Теперь их микроавтобусы теснились под деревьями у мостика через грязный ручей. "Как быстро, - подумала Марта. - Бедная Нэнси, не хотела бы я быть директором, отвечать за всё это, принимать решения. Пожалуй, не получится сегодня отдать ей заявление. Что я там написала? Мне стало скучно? Она точно не подпишет после такой скуки. Не оценит шутки".

Марта подсела к притихшим детям. "Хорошо хоть карпет заменили перед началом учебного года. На новом - приятнее. Тем более, неизвестно, на сколько мы тут застряли", - подумала она и удивилась дурацким мыслям, пришедшим в голову в такой ситуации. Но дрожь в руках почему-то прошла. Дети сидели, беззвучно прижавших друг к другу в тесноте меж мебельного пространства, а она - в центре внимания, как задумала в детстве. Искажённая картинка-перевёртыш. Выбор в его абсурдном воплощении.

- А давайте тихонько рассказывать что-нибудь смешное. Я - первая. В детстве мы с одноклассниками часто бывали в зоопарке. Тогда мне это нравилось, сейчас - уже нет, потому что на свободе животные красивее, чем в клетках. Ну вот, в тот раз я стояла возле вольера с верблюдами. Он был отгорожен от посетителей высокими прутьями, соединёнными металлической сеткой. Два верблюда бродили по песку из конца в конец, что-то там пощипывали с редких кустиков. А один верблюд, очень старый на вид, стоял впереди и беспрерывно жевал какие-то веточки, прутики. Вот он просто пережёвывал всё это очень долго, и глаза его ничего не выражали. Он смотрел на меня и ел, ел... И почему-то я стала корчить ему рожи, кривляться. Представляете? Мои одноклассники хихикали, некоторые - хохотали, а я казалась себе очень остроумной. Ещё бы, я, такая маленькая, дразню большого двугорбого верблюда. И вдруг, неожиданно, среди этого веселья, он... плюнул в меня! Я даже не сразу поняла, что это было: просто шар слизи величиной с мяч просвистел мимо моего уха. Если бы животное не промахнулось, этот плевок наверняка сломал бы мне нос или оторвал ухо. Теперь все смеялись уже не над животным, а надо мной, и мне это совсем не понравилось.

- Конечно, верблюды плюются, - равнодушно заметила Жаклин. Это знают все дети в нашей деревне и, я думаю, во всей Намибии или даже всей Африке.

- Ну хорошо, расскажи о своей школе, - предложила Марта. - Твоя очередь.

- В моей школе учились только девочки. Если мы вели себя плохо, нас брили налысо. А если волосы ещё не успевали отрасти, а кто-то опять баловался или не слушал учительницу, тогда эту девочку на перемене при всех били палкой.

- И тебя?

- Меня - нет, я умная: посмотрела на других и сразу поняла, как себя вести. Мне надо в туалет, - без паузы сообщила девочка. - Я пойду?

- Из класса нельзя выходить. Поползи к моему столу, стань на коленки, возьми чашку и пописай, потом, не вставая в полный рост, потянись к умывальнику и вылей. Мы не будем смотреть. Поняла?

Девочка неуклюже поползла, цепляясь длинной цветастой юбкой за стулья.

"Почему им разрешают приходить в школу в чём попало, тем более в такой нелепой для здешнего климата одежде?" - с раздражением подумала Марта, изумившись идиотским мыслям, пришедшим ей в голову под журчание струйки мочи, бьющейся о дно чайной чашки.

Скрежет техники за окном не давал расслышать и понять происходящее. Военные переговаривались отрывистыми фразами, хлопали двери бронированных машин, что-то громоздкое уткнулось в стену, продолжая захлёбываться треском и хлопками. Жаклин истерически взвизгнула и заплакала. Эдуардо пихнул её локтем и шикнул: "Заткнись дура!" - но девочка даже не возмутилась. Зажав трясущиеся губы мокрыми ладошками, она продолжала всхлипывать, и слёзы скатывались к ушам, спрятанным под расшитым блёстками хиджабом.

А потом раздался резкий оклик, топот ног в тяжёлых ботинках, сопровождаемый позвякиванием стекла, какой бывает при соприкосновении с ним металла. Марта догадалась - военные вошли в здание школы. Стало тихо. Дешёвые настенные часы настырно отстукивали секунды: за все годы работы Марта не обращала внимание на этот монотонный, сиротливый звук. Вместо того чтобы бесцеремонно напоминать об обречённости каждого мгновения, время должно струиться молча: может, тогда появится возможность задать ему желаемую скорость. А сейчас, в замкнутом пространстве классной комнаты, панихидное щёлканье секундной стрелки нещадно усугубляло ощущение обречённости; что с этим делать, Марта придумать не могла.

Внезапно в коридоре послышались шаги - неровные, неуверенные. Замерли. Ещё несколько шагов. Кофейные щёки Жаклин стали землистыми. "Интересно, а я-то сама, наверное, выгляжу не лучше. Что это - страх от беспомощности или беспомощность от страха? - подумала Марта. - Пафосно всё это. Рассказал бы кто, не поверила. Ещё только выломанной двери не хватает, как в кино. Ну давай же, иди, иди мимо..., ещё четыре классные комнаты, и дверь на улицу".

- Ой, кто-то ручку дёргает, - пискнула новенькая, Аника, зарывшись лицом в густоту своих пышных кучерявых волос.

Марта вскочила одновременно со стуком распахнувшейся двери. "Чёртов замок! Всё на соплях!"

Николас стоял у доски, спиной к двери, Марта - в полуметре от него.

- Нику, ты меня помнишь? - начала она осторожно и вкрадчиво. - Я подарила тебе "Лего". Давно. Ты маленький был...

Парень не ответил, вглядываясь во что-то поверх её головы тем же тусклым взглядом, который так поразил Марту много лет назад. Острый подбородок, узкие губы, тёмные круги под глазами и загнутые, пушистые, девичьи ресницы. Руки Николаса были засунуты в карманы объёмной куртки, под которой угадывались сутулые плечи. Он был довольно высок, - на полголовы выше Марты, но для восемнадцати лет выглядел хлипким, даже хрупким. Его отрешённый вид и щуплая фигура никак не предполагали ни наличие ножа, ни умение им пользоваться. Теперь казалось странным, что вся техника, военные, полиция стянулись сюда из-за этого непредсказуемого в своей мести, но безобидного на первый взгляд подростка, что из-за него поднялась вся эта чудовищная суета.

- Чего ты хочешь?

- За-а-аперлись тут по клеткам, как крысы. От меня.

- Николас, уйди отсюда, - Марта старалась говорить, как можно спокойнее, но чувствовала, что ей это плохо удаётся. - Ты ведь ничего такого не сделал, верно? И тебя не тронут. Ты только...

Увидев в проёме двери автоматчика, она не сумела договорить. Нику оглянулся и почему-то шагнул к Марте. "Если будет выстрел, прошьёт и меня", - шмыгнуло в подкорке, и за тридцать секунд до осознания собственной мысли с грацией тряпичной куклы она рухнула на пол. В горле запершило от не выветрившегося с лета запаха клея и ворса. Марта лежала, давясь еле сдерживаемым кашлем и слезами, - такими же едкими, как ацетоновая вонь нового карпета, - пока не увидела краем глаза удаляющиеся ботинки автоматчика: впереди него, чуть прихрамывая, брёл Николас.

Потом из школы выводили детей. Поодаль у мостика под непрекращающимся дождём телевизионщики, в своих чёрных дождевиках похожие на жуков, брали интервью у постаревших на два часа родителей и поседевшей за два часа Нэнси. Дана уехала с полицией давать показания.

До окончания учебного дня оставался час. Марта вернулась в класс, по привычке включила чайник. На краю стола сиротливо стояла чашка. По её глазурованным внутренностям расползлись подсыхающие желтоватые разводы. Брезгливо прихватив чашку салфеткой, Марта опустила её в мусорное ведро.       

7

Усталость навалилась позже, когда Марта шла по длинному госпитальному коридору. Дверь в палату была приоткрыта. На всякий случай постучавшись, Марта вошла и на секунду зажмурилась, привыкая к полумраку комнаты, освещаемой лишь отблеском телеэкрана. Передавали репортаж с места происшествия. За спиной оператора их школа выглядела несколько иначе, чем в реальной жизни: мельче, обыденнее. Нэнси, напротив, казалась более значительной. Камера наехала крупным планом на разбитое стекло входной двери, на окно классной комнаты, на лужу под деревом; дождь утопил ржавые листья, и теперь на её поверхности распласталась ярко-синяя детская варежка.

Марта присела на кровать, положила сумку с принесённой одеждой на стул; Ванду, видимо, взяли на очередную процедуру. Она почти задремала под синеватый свет телевизора и монотонный комментарий репортёра, потому не сразу среагировала на простуженный голос санитарки:

- Мэм, простите, мне надо всё это унести, постель поменять, - бормотала она с сильным акцентом, пропуская и путая глаголы, но за годы работы Марта научилась понимать любую речь. - Старая леди смотрела телевизор. Вы слышали? В школе террорист. Сегодня каждый день стреляют. Este mundo loco*.

      *Сумасшедший мир

- Ей стало хуже?

- Si senora, она сидела тут за столиком, обед стоял, суп, чай. Я зашла пол вымыть, думала, дремлет, приду позже. Вернулась, - она in la misma position**. Я позвала сестру, врача.

      **...в том же положении.

Марта теряла терпение:

- И где она сейчас?

- Увезли. Muri?***, - ответила женщина, продолжая застилать кровать.

*** Умерла.

На кладбище, кроме Марты и Даны, пришли бывшие коллеги, соседи и старенький, переживший Холокост, ребе. Двенадцать провожающих. Дюжина. На пенсию мисс Дашевски ушла более десяти лет назад; работавших с ней сотрудников в школе осталось немного: завуч, секретарша и несколько учителей, - Марта и Дана Хьюз в том числе. Новая директриса, Нэнси Меламед, тоже пришла - из уважения к предшественнице, оставившей ей в наследство образцовую школу. Была она полной, с сосисочными перетяжками в локтях и кистях рук, веснушчатой, с короткой, почти мужской стрижкой редких огненно-рыжих проволочных волос, - во всём, от внешности до характера, абсолютной противоположностью Ванды Дашевски.

- Ну вот и всё, - подытожила Нэнси, глядя, как кладбищенские рабочие закидывают комьями земли яму. - Одна директриса видит стебли травы, другая - её корни.

Не встретив поддержки окружающих, она усмехнулась собственной неудачной шутке. Но Марта поняла: как и все, Нэнси страшилась холодной влажной земли, в утробе которой гнили оболочки тех, кто, несмотря на очевидность конца бытия, в самом дальнем уголке подсознания надеялся на бессмертие.

- Не понимаю, как можно шутить в таких местах, - шёпотом возмутилась Дана. - Тут, может, души летают, слышат такую ересь. И вообще, неужели нельзя хоть притвориться, что ей жаль эту одинокую женщину; у самой-то четверо детей. Будет кому, как говорится, и стакан воды подать, и глаза закрыть. А Ванда, только представь, могла умереть после выписки, дома, ночью, и никто бы не знал об этом день, два... Потом бы нашли... по запаху. Жутко.

- А мне кажется, судьба над ней сжалилась: она прожила долгую, нужную многим жизнь и ушла легко.

- Легко? - Дана резко остановилась. - Ты считаешь, ей легко было смотреть эти репортажи, наблюдать этот кошмар, происходивший в её школе? Да я ни минуты не сомневаюсь, - она умерла от шока!

- В восемьдесят... сколько?.. два, три? А могла стать пеплом в печи концлагеря ещё подростком.

- Может, ты и права. Не знаю. Я тебе говорила, что она вернула подарок - вазу, которую я ей купила на какой-то юбилей? Оказалось, там стояло клеймо "Made in Germany". Нормально?

- Могу понять, - Марта плотнее закуталась в шарф. - Представляю, чего она там натерпелась. Хотя это за пределами нашего воображения.

- А знаешь, - сказала Дана, глядя под ноги, - там, в полицейском участке... В общем, оказывается, у Николаса не было никакого ножа.

- Подожди, но Юсуф видел...

- Видел. Ножницы. Обычные ножницы. С собой принёс.

У кладбищенских ворот их обогнала Нэнси. Марте показалось, на её глазах были слёзы. Возможно, от налетевшего порыва ветра.