1

В доме пахло старостью и печёными яблоками. Опавшая, со сморщенной корочкой шарлотка отдыхала на блюде, лекарства привычно высовывались крышечками, пробочками и пипетками из синего пластмассового контейнера, примостившегося рядом с электрическим чайником, который Марта подарила мисс Дашевски ко дню рождения. Было это года три назад, а чайник всё так же блестел стеклянными боками, словно его только вынули из упаковки. Чай, которым всякий раз бывшая директриса угощала Марту, завозившую ей лекарства, часто отдавал уксусом: им она счищала налёт с посеревшего от осадка дна.

Марта прошла в спальню, хотя по назойливым жалобам вьющейся вокруг её ног Баси было понятно, что в доме никого нет. Эта упитанная, песочного цвета кошка подавала голос только в случае крайней необходимости. Мисочки с едой и водой были абсолютно пустыми, но Бася не рвалась к ним. Она подбегала к входной двери, подвывала протяжно, утробно и снова пятилась в кухню, словно прячась от чего-то неприятного, что могло прийти извне. Марте передался этот кошачий страх: под ложечкой что-то сжалось, застыв комком дурного предчувствия, а через секунду отпустило, и почему-то захотелось есть.

Зазвонил телефон. Бася ринулась к нему, в прыжке задев забытую на столе чашку. Звякнув о мраморную плитку, чашка развалилась на несколько крупных аляповатых осколков. Один, похожий на оторванное ухо, отскочил под стул.

- Здравствуйте, я звоню из госпиталя Сентенниел. Скажите, вы - родственница мисс Дашевски?

- У неё нет родственников. А в чём дело?

- Понимаете, сегодня утром она поступила в наше отделение с сердечной недостаточностью. Я не имею права сообщать все подробности по телефону.

Марта растерянно молчала, и дежурный женский голос продолжил:

- Пока никто ею не интересовался. Этот номер телефона оказался в нашей системе данных.

- У неё никого нет. Я заехала оставить лекарства. Дверь оказалась не заперта. Я так и подумала - что-то случилось.

- Вы сможете приехать?

- Конечно, - выдохнула Марта. Она подобрала чашечные останки, но вместо того, чтобы выбросить, зачем-то выложила их на столе в зубастый кружок. Бася сидела рядом, методично обнюхивала каждый осколок. Марта протянула руку погладить, но не успела среагировать на кошачье шипение: из царапины на запястье выступили капли крови. Бася резко соскочила на пол и нервно подёргивая кончиком хвоста направилась в спальню.

2

В палате стоял запах антисептика и апельсинов. Искромсанный цитрус валялся в мусорном ведре. Кровать была пуста. Заглянувшая в комнату деловитая молоденькая медсестра сообщила, что пациентку взяли на операцию, и попросила пройти в комнату ожидания.

- Почему не прооперировали сразу? - спросила Марта. - Почему так долго ждали?

Медсестра улыбнулась:

- Потому что ваша знакомая или родственница - с капризами. Она, знаете ли, не соглашалась оперироваться у доктора Таузиг, а пока освободился другой, прошло время.

Марта понимающе кивнула:

- А почему отказалась от первого врача, объяснила?

Девушка пожала плечами:

- Старческие причуды.

- Это не причуды, - возразила Марта. - У врача немецкая фамилия, а мисс Дашевски прошла концлагерь.

- Доктор Таузиг родилась в Америке, в нашем городе. При чём тут концлагерь? - недоуменно спросила медсестра. - Мой дедушка - немец, и что?

- Ничего, - вздохнула Марта, - вы всё равно друг друга не поймёте. Разные поколения. Разная история. Но, на всякий случай, вы о своём дедушке лучше не упоминайте, иначе мисс Дашевски непременно спросит, где он был и чем занимался во время Второй мировой войны.

- Знаете, я не буду с вами спорить - не хочу проблем, - ответила девушка, профессионально скрывая раздражение.

Она вышла, а Марта, забыв о просьбе пройти в комнату ожидания, повесила пальто на спинку стула и села у широкого, во всю стену, окна с опущенными до середины жалюзи молочного цвета.

Такие же были в школе, где она получила свою первую постоянную работу. В учительской только закончилось незапланированное собрание по поводу неожиданного визита начальства из районного округа. До звонка оставалось минут пятнадцать; кто-то дожёвывал ланч, кто-то перебирал бумаги. Марта допила кофе, выбросила стаканчик в стоявшую у окна мусорку и тогда краем глаза заметила бегущих по улице подростков. Они мчались, перекрикиваясь друг с другом. Потом раздались выстрелы, напоминающие треск хлопушек, и так же, с криками, следом пробежали двое полицейских.

Марта оглянулась и увидела прислонившуюся к двери мисс Дашевски. Все остальные лежали на полу.

- Ты что, ненормальная, - приподняв голову от пола, прошипела Дана Хьюз, учительница музыки. - Ложись. Может, ещё не всё закончилось.

- Я не могу вот так грохнуться на пол, - возразила Марта.

- Мисс Ланда, поднимитесь ко мне в кабинет, - негромко произнесла мисс Дашевски.

- Садитесь, до звонка ещё есть время, - бросила директриса, - а я пока приму свои таблетки.

Тонкими, обтянутыми желтоватой кожей пальцами она поднесла к губам пузатую чашку, казавшуюся слишком тяжёлой для таких иссушенных, похожих на лягушачьи лапки рук. И вся её фигурка напоминала миниатюрную мумию, где живыми оставались только руки и глаза.

"Сколько ей может быть лет? - подумала Марта. - Зачем она работает в таком возрасте?"

Директриса поднялась с кресла, вплотную подошла к Марте, - та вздрогнула.

- Знаете, меня радует, что люди вашего поколения выглядят моложе своих лет. Недавно смотрела бумаги, ведь вам тридцать пять? Теперь представьте, пуля пробила стекло. И вам никогда не исполнится тридцать шесть. Глупо, правда?

- Я не смогла упасть на колени.

- А не надо на колени, надо плашмя и голову накрыть руками. Вот так.

Аккуратно поставив чашку на письменный стол, мисс Дашевски слегка подогнула колени и, не меняя позы, с гуттаперчевой покорностью тряпичной куклы опустилась на пол.

- Встать мне гораздо сложнее, - артрит, - посетовала директриса, позвонок за позвонком распрямляя спину. Так что, одно дело падать, а другое - спасать свою жизнь. Район здесь, как можно было заметить, не самый спокойный, - подытожила она, взглянув на часы.

"Сумасшедшая? - предположила Марта, выйдя за дверь. - Недаром её все опасаются, сторонятся, предпочитая обращаться только при крайней необходимости". Когда директриса своей шаркающей походкой в плоских, явно не по размеру свободных туфлях шла по коридору, в нём становилось пусто: учителя понижали голос, наклоном головы здоровались и проскальзывали в свои классы. Никто никогда не слышал, чтобы мисс Дашевски разговаривала раздражённым тоном и, тем более, повышала голос на кого-либо. Но всё же было в ней что-то настораживающе-неприятное. Взгляд угольно-чёрных глаз на худощавом лице, крашеные чёрные волосы, обжатые морщинками бледные губы, тёмный, свободного покроя костюм, заколотый камеей воротничок белой блузки - всё отдавало какой-то закостенелой фатальной странностью, мимо которой хотелось пройти, не вдаваясь в её суть. Безусловно, за этой странностью чувствовалась непростая судьба, но вживание в новую страну, новую школьную систему не оставляло времени и энергии на разгадку личности директрисы. Потому Марта воспринимала мисс Дашевски так, как ей посоветовала Дана Хьюз: "Если тебе не нравится босс, не трать силы на то, чтобы учить его, как руководить, - ищи другую работу".

"А как же свобода мнения и слова?" - возразила она тогда.

"Свобода в том, что ты можешь искать другую работу или стать начальником и учить других. Свобода - в выборе".

3

Вы-ы-бор, ры-ы-бо. Странное на слух и взгляд слово. Выбор профессии был сделан ещё в детстве; неосознанный, но верный. Научившись читать и писать гораздо раньше сверстников, Марта ощутила некое превосходство не только перед ними, но и более старшими детьми. Ей нравилось, пусть на короткое время, быть центром, сутью, средоточием их внимания. Осознанный выбор - жизнь по звонку: от урока - до перемены, от понедельника - до выходных, от начала учебного года - до каникул, и так двадцать лет - до того дня, когда Марта приняла решение уйти из профессии.

Собственно, это был не день, а перед-вечер, если так можно назвать время суток, когда матовый ноябрьский свет за кухонным окном внезапно становится тусклым, как от агонизирующей, перегорающей лампочки.

Марта снимала пенку с закипающего куриного бульона и, как ей казалось, думала о том, что надо бы, наконец-то, пойти к косметологу и попробовать убрать морщинки со лба. Но уже стряхивая в мисочку очередную ложку навара, она поняла, что в понедельник подаст заявление об уходе. Марта машинально бросила нарубленную зелень в кастрюлю, села на диван и включила телевизор. "Мозг принимает решение за тридцать секунд до того, как человек это решение осознаёт, - разъясняла с экрана приятного вида женщина в накинутой на плечи шали. - Тридцать секунд - огромный период времени для мозговой деятельности".

"Надо же, как интересно", - изумилась Марта. Она дослушала интервью известного журналиста с незнакомой ей до этого вечера, но явно гениальной женщиной-психологом, затем села за компьютер и без единой поправки напечатала заявление на имя Нэнси Меламед, директрисы, сменившей ушедшую на пенсию Ванду Дашевски. Самым сложным оказалось объяснить причину самой себе. Однообразие: изо дня в день, из года в год объяснять те же правила правописания, огорчаясь лени или несообразительности одних и замедленной реакции других учеников? В итоге Марте пришлось признать, что одинаковых способностей, как и одинаково способных детей, не бывает и, стало быть, расходовать энергию следует только на тех, кто может, а главное, хочет учиться. Но согласия с собой это осознание не принесло. Учительская сущность не позволяла сдаваться; как в детстве, Марте необходимо было чувствовать сиюминутное внимание и главенство над теми, кто приходил в её класс. Она не сомневалась: каждого можно научить тому, что так нравилось ей самой, и потому упорно пыталась научить всех. Это была миссия обращения детей в религию языка и литературы. Но, как известно, миссионерство зачастую обречено на провал. Значит, настоящая причина не в накопившейся досаде. Жизнь по звонку - вектор, выбранный в обласканном летним солнцем детстве и изживший себя, - вот истинная причина усталости. "Мне стало скучно", - написала Марта и поставила точку.

4

Утро понедельника пропиталось сырой, гниющей листвой. Вяло накрапывал дождь. Несколько перекрёстков Марте не удавалось настроить дворники на нужную скорость: то они натужно скрипели, прижимаясь к обезвоженному лобовому стеклу, то двигались слишком медленно, и тогда капли сползали водянистыми червячками, мешая следить за мокрой дорогой.

В классе было холодно. "Ничего, надышат", - подумала Марта. Оставаясь в куртке, она включила чайник и вынула из сумки тост с сыром - свой обычный завтрак: так многие годы начинался её рабочий день. Через полчаса прозвенит звонок, она пойдёт в столовую, заберёт детей, проведёт их по ожившим коридорам в свой класс, проверит домашнее задание, объяснит новую тему, даст обещанную на прошлой неделе самостоятельную работу, они вместе обсудят ошибки, приготовятся ко второй половине дня, - и так до обеда, а тогда можно будет отдать директрисе заявление. После работы - не забыть заехать покормить Басю, а потом в госпиталь - завезти Ванде почту и одежду: возможно, завтра её выпишут.

Самостоятельная работа была рассчитана на полчаса. Короткая история: воспоминание о стране своего рождения. Тема: неправильные глаголы прошедшего времени. Детские лица ещё не научились скрывать ни процесс познания, ни его отсутствие и потому так легко считывать то, о чём размышляет ребёнок. Мимика говорит больше, чем речь. Ещё несколько лет, - и эта непосредственность пройдёт навсегда. А пока в поисках нужных воспоминаний Эдуардо до красноты расчёсывает ухо, но, ничего не придумав, пишет: "Когда я вырасту, буду математиком. Мама говорит, я хорошо считаю деньги!"

- Эдуардо, - спросила Марта, наклонившись к его стриженой голове с выбритым зигзагом над правым виском, - сколько будет десять плюс двадцать пять?

- Пятнадцать! - уверенно и даже с некоторой бравадой ответил мальчик.

Марта не стала его разочаровывать: всё же это урок английского, а не математики.

- А о Мексике ты что-то помнишь?

- Ну да. Мы жили в доме из твёрдого песка. Там были две комнаты и две двери: одна впереди, одна - сзади, где огород. Мы с братом выходили осторожно, чтобы не раздавить огурцы или не наступить на ящерицу или змею. Ну, там ещё росли помидоры, перец, лук, тыква, jicamas*. Папа на велосипеде отвозил овощи в ресторан и менял на другую еду.

*сорт редьки (исп.)

- Ну вот, запиши всё это. Может, вспомнишь что-то ещё.

- Мисс, посмотрите, что я написала о Сомали, - Сундус привычным жестом откинула назад наползавший на лоб тонкий пластиковый обруч.

"Мы жили в квартире семь в сером высоком доме, и стены там тоже были серые, и серые соломенные шторы, чтобы закрыться от солнца. А рядом с домом был пляж и ещё деревья, а на них красивые птицы. Здесь таких нет. Разноцветные и шумные. Я любила на них смотреть. А дома сидеть я не любила".

- Мне тоже не нравится серый цвет, - заметила Марта.

Она подошла к окну. Дождь прицельно сбивал бурые листья со старого, узловатого дуба. В своём предсмертном вираже они слетали в лужу и продолжали покачиваться на поверхности ржавого болотца, издали похожие на подгоревшие коржики.

Аккуратно обойдя лужу, к дверям главного входа подошла женщина-почтальон, нажала кнопку звонка. Ожидая щелчка, одной рукой она придерживала под мышкой пачку конвертов, другой - пыталась закрыть зонтик. Почти одновременно с ней в открывшуюся дверь торопливо вошёл парень. Мокрый сморщенный капюшон нависал над его головой. Проходя вдоль стены, он повернулся к окну и на секунду встретился глазами с Мартой. Лицо парня показалось ей знакомым. "Скорее всего, бывший ученик, - подумала она. - Разве узнаешь всех через годы?"

- Я закончил, - Юсуф положил на стол исписанный наполовину листок.

"Мы уже два года в америке, но мне нравятся обычаи и традиции моей страны".

- О какой стране ты пишешь, Юсуф? - спросила Марта.

- Об Иордании. Я там родился, а мой отец - палестинец.

- Тогда, наверное, имеет смысл написать "страна моего рождения" или "страна, откуда я приехал" вместо "моя страна". Твоя мама недавно сказала, что вы подали на гражданство.

- Ну да, - перебил мальчик, мы будем жить здесь, но моя страна всегда - Иордания. И Палестина.

- Поняла. Хорошо, что ты говоришь то, что думаешь.

"У нас есть праздник, когда все сажают деревья. Он называется день дерева. Это в январе. Тогда три дня подряд люди сажают пальмы. Дети тоже. А больше всего мне нравится праздник курбан-байрам, потому что мужчины должны зарезать овцу или барашка. Это весело и все радуются, а потом много едят".

- И дети тоже смотрят на эту... на всё это?

- Ну да. И я бы так смог. Просто надо уметь быстро перерезать горло. Очень острым ножом.

- А что, так легко убить живое существо?

Ребёнок добродушно улыбнулся. Под очками на его пухлых щеках заиграли ямочки:

- Конечно просто, если знаешь две молитвы: чтобы аллах простил и чтобы овца попала в рай.

- И всё?

- Всё.

- Ну тогда возьми свой листок и поставь заглавные буквы там, где ты их пропустил.

- А можно, сначала воды попить? - спросил Юсуф.

- Иди.