1941 год - начало ВОВ с Германией. Уйму народа согнала она из родных городов, посёлков, деревень. В одиночку и семьями, бросив всё имущество, дома и квартиры, убегали люди от огня подальше с насиженных мест, кто на лошадях, поездах, а кто и пешком. Это простой люд. В то военное лихолетье их принимали в союзных республиках, городах Урала и Сибири местные жители как родных - делили кров, обогревали в лютые морозы, заботились о них, как могли. Местные власти особого внимания им не уделяли. Семьям же партийного руководящего состава предоставляли организованный спецтранспорт и ждали их в тех же самых местах в благоустроенных квартирах. Местные партийные органы всячески заботились о них, обеспечивали всем необходимым. Были и такие, особые группы населения, приписанные к определённым дальним районам Сибири, в восточные её края - своего рода ссыльные. Это административно выселенная публика, разбирающаяся в просчётах правительства и высказывающая недобрую критику о ведении войны, о необоснованных потерях наших войск и тем возмущающая народ. Расчёт правительства был таков: в глухих сибирских поселениях этих критиков, их "просвещённое мнение" никто и не поймёт. Там люди верят сводкам СОВИНФОРМБЮРО по радио и газетам: это война, немец напал, без потерь войны быть не может, всемогущий Сталин всех спасёт. И пусть Гитлер не надеется "завтракать в Москве, обедать на Урале, ужинать у нас в Забайкалье". Так, перефразируя высказывание фюрера о скорой победе Германии, рассуждали сибиряки.

Группа семей, приписанных к Забайкалью, прибыла в столицу Бурят-Монгольской АССР Улан-Удэ в самом начале войны. Оттуда органы КГБ их направили в Баргузин. Это были люди средних лет уже непризывного возраста: и старики, и подростки, и совсем малые дети, люди разной степени культуры и образования. Им предстояло сменить удобную городскую жизнь на нашу сибирскую глухомань. Помощи в обустройстве от местных властей им не полагалось, встречали их без объятий, втихаря и, конечно, при участии местной парторганизации и под пристальным оком местного КГБ. Поэтому и вели себя прибывшие обособленно и настороженно. Вот только баргузинцы недоумевали: приехали же с началом войны к нам родственники, помогают селу и в колхозе работают, а откуда эти такие явились - всегда в стороне от деревенских дел, при случае нас высмеивают и работать не хотят. И почему их не отправили в не столь далёкий от нас Нерчинск руду копать и лес валить? Может, они всё-таки дальние родственники среднего и младшего партсостава тех мест, откуда прибыли?

Мои односельчане понимали, что эти люди многое потеряли и многое пережили, они нуждаются в простом человеческом участии, им нужно только помочь обосноваться в новом краю. Чай, не впервой сибирякам встречать на своей земле пришлый народ. И кто только не жил в "диких степях Забайкалья" и не работал "во глубине сибирских руд". Были декабристы, беглые каторжане, жертвы сталинских репрессий и разных войн, вот и ГУЛАГ рядом. Всем помогали. Так и моим предкам, сосланным сюда царским указом в середине XVIII века, помогли обустроиться. Во все времена власти говорили: осваивайте землю, пустыри, сажайте картофель, овощи, работайте - и всё у вас будет. И работали, учили детей в школе, обживались на новом месте. Так и сейчас: перед этими вновь прибывшими стояли те же задачи. Из всех благ им только хлебные карточки дали.

Была уже поздняя осень, наступали морозы. Из вещей с собой - самая малость, одежда - что на себе и в небольших чемоданах. Вот тут приезжие почувствовали щедрость и радушие сибиряков, простого народа. Принимали их в свои дома, перегораживали помещения, сдавали бани под жильё, делились одеждой, лечили травами заболевших. Неловкие в общении, горожане трудно привыкали к нашей бытовухе: кадушкам и бочкам для чистой воды, за которой ещё надо было с вёдрами или тележкой сходить к речушке Банной или к проруби на реке зимой, к лоханкам для помоев под умывальником, к сортиру во дворе и ночным горшкам, к керосиновой лампе и лучине в шестке деревенской печи. Первое время боялись лошадей и домашнего скота, не садились на телегу и в сани, чтобы помочь хозяевам привезти для них же дров из леса. Многие ни топора, ни пилы никогда в руках не держали. У нашего люда это вызывало только жалость к ним. Но постепенно их покорила не только богатая природа нашего края, но и способность сибиряков приспосабливаться к его суровым условиям. И их надменное отношение к нам, боязнь за свою жизнь, их гордыня стали исчезать. И не ходили уже они группами по селу, держась за руки и оглядываясь с опаской по сторонам.      

Наиболее "храбрые" даже в гости заходили, рассказывали о прелестях своей тамошней жизни, втихаря объясняли, почему они здесь. Было заметно, что беспокоились они за оставленные квартиры, брошенные вещи, библиотеки, за судьбу родных и близких. А мы сочувственно слушали их, просиживали с ними долгие вечера. Со временем, оглядевшись, стали они неравнодушны к красотам и богатствам нашей прибайкальской тайги, к её воздуху, запаху зелени. Ходили с нами в лес за грибами-ягодами, даже на охоту. Более смелые составляли нам компанию в поездках к Байкалу порыбачить, разглядеть его красоту, попробовать неповторимый вкус ухи из омуля, сигов, хариусов. Радовались ранним всходам ржи, хорошему урожаю хлебов, выезжали с нами на сенокос, ночевали у костра, рыбачили у реки. Осваивая и изучая наш край, собирали коллекции бабочек и жуков. В заповеднике по разведению баргузинского соболя стал работать Трубников-старший, биолог, а его сын-школьник поражал учителей глубиной своих познаний по биологии и истории Сибири. Многому и мы учились у приезжих. Подражая им, меняли причёски, вплетая в косы белые бантики, стали носить белые воротнички, вязали модные шапочки, перекраивали старую одежду на более модную. Даже свой сибирский окающий говорок подстраивали под их акающий.

Вот я и вспоминаю свою среднюю школу. Разные эпохи и события в стране диктовали свой состав учеников и их отношение к учёбе. Стремились к знаниям русские и еврейские дети. Особым старанием отличались дети малых народов - буряты, тунгусы, оседлые китайцы. Не особо рвались к знаниям реабилитированные и освобождённые из сталинских застенков. На их фоне школьники-иммигранты проявляли особое рвение к учёбе, старались познать больше, были мыслящими с серьёзной логикой, математическим складом ума, знаниями истории, географии, биологии. С чувством горечи смотрели они на амнистированных и сирот, помогали им в учёбе, засиживаясь с ними в библиотеке. Учителя же за это награждали их лишним куском хлеба и грамотой по окончании учёбы. Первое время было заметно, что эти "серьезные" по отношению к нам, местным, вели себя надменно, посылали нам недружелюбные взгляды, и казалось, весь наш облик вызывал у них презрительное отношение к нам, деревенским, таким странным, пугливым, тихим. Как аристократы-интеллигенты они смотрели на нас свысока. И лишь намного позже мы с ними сблизились. Тут и выросла глубина наших познаний некоторых жизненно важных сведений, особенно в вопросах семьи и брака. Уж больно развитыми они оказались в том, что для нас было загадкой. Были среди них спортсмены, певцы-солисты и музыканты, умели они мастерить игрушки из песка, глины и дерева. А мы удивляли иммигрантов знаниями отечественной литературы, читая наизусть большие главы из произведений русских поэтов. Занимались мы в литературном кружке. Здесь я с любовью вспоминаю педагога по литературе Анну Андреевну Снегирёву. Любовь к физике прививал нам учитель Залман Давидович Винокур, к истории - супруги Затеевы. Все учителя с душой передавали свои знания всем. Никакого деления на "новеньких" и "наших" школа не проводила. Все мы участвовали в заготовке дров для школы, уборке её территории и классов.

Нас, детей этого тяжёлого военного времени, роднили голод и наши сибирские морозы. Мы-то, местные, паслись на своём подсобном хозяйстве, а приезжие испытывали голодные спазмы в животе при одной только мысли о еде и стояли в очередях за буханкой пеклеванного хлеба. Учителя, порой сами голодные, подкармливали учеников яйцом, кусочком рыбы, морковкой. А мороз?! В нашей нищенской одежде он казался особенно лютым, и было геройством добежать до школы. Он сковывал тело, обжигал лицо и руки, платки на голове покрывались инеем. Тогда и приезжие меняли свои модные шапочки на наши деревенские суконные платки и шали. И все мы перед началом урока отогревались у школьной печки. 

Но не покидала иммигрантов их природная гордыня. Они такие "продвинутые" по сравнению с нами и не будут унижаться перед местными, прося защиты, совета или помощи, потому и поражали нас своими неординарными поступками. Так, один из них едва не закончился трагически. Прожив у нас всего лишь год, решили, что уже вполне освоили все особенности нашего быта, что всё им самим по плечу, даже такое простое дело, как поход в тайгу. И зачем им наши безмозглые мужики, эта надоевшая тупая деревенщина - скукота одна с ними! Нo не знали они, что местные, уходя в лес, всегда брали с собой хорошо знающего все таёжные тропы. Сбиться с пути, особенно в глубоком лесу, проще простого. Собралось таких смельчаков человек восемь: двое мужчин средних лет, остальные - мальчишки-подростки. И даже их близкие родственники не знали, что они замыслили. Может, за брусникой-клюквой пошли, может, собрались поохотиться на мелкое зверьё. Много соблазнов в тайге. Но не думали, что выбрали они самый трудный и дальний поход в горы-гольцы за кедровыми орехами, где и летом еще лежит снег. Отчаянный шаг, если ещё и без сопровождения! Выбрав погожий осенний денёк, на рассвете, спозаранку, вышли они в лес. Глядя на яркое солнышко, решили, что в лесу будет тепло, и не оделись как следует. И главное - ружьё с собой не прихватили, да и еды взяли самую малость. Только тощие мешки за спиной, переделанные под рюкзаки. С таким снаряжением не особо комфортно в лесу, особенно когда осеннее солнце хоть и яркое, обманчиво, а в глубине леса при холодном ветре и сырости оно вообще не греет. Тайга затягивает вглубь незаметно, непредвиденные случайности могут уничтожить успех любого дела, если ещё хочется получить от него побольше удовольствия и пользы. Так и случилось. Только вошли в лес - напали на болотце, где ягоды. Туда и пошли. Знающие-то это место обходят, топи опасаются. Ягод, конечно, наелись до отвала, но промочили ноги так, что в обувках вода хлюпала. А тут ещё солнце стало тучками затягиваться и дождик пошёл такой, что сухой нитки в их одежонке не оставил. Размокшая обувь тонула в дождевой грязи из опавших листьев и хвои. Какие-то птицы стали летать, кричали глухари, где-то заунывно выли волки. Решили двигаться вперёд, к горам, где можно укрыться. И нашли. Это было небольшое ущелье-распадок в межгорье с нависающей, как шатёр, скалой. Не балаган, но защищает от дождя и ветра. Там и остановились на полдороге к задуманной цели. Уселись на свои рюкзаки и стали пережидать непогоду. Страх сковал их, особенно когда наступили вечерние сумерки. Стало холодно, бил озноб, а тут ещё комары да мошки стали донимать. Дождь с порывами лил и лил всю ночь, прекратился только к утру. Тогда и вышли из укрытия, но желание продолжить путь к гольцам, особенно у молодых, почему-то пропало - вернуться бы благополучно домой! А тут ещё потеряли ориентир, куда двигаться. Долго спорили. Старшие указывали одну и ту же дорогу, что в гольцы, что домой. Не могли разобраться. Один даже на дерево влез, но увидел только кроны густых деревьев. Снова пошёл дождь, да ещё и со снегом, опять вернулись в спасительное укрытие. Тут и провели весь следующий день. Дали знать о себе предыдущая бессонная ночь и холодный день, усталость, муки голода, беспокойство и страх за свою жизнь, были на грани нервного срыва. Так прошла ещё одна ночь.

А в деревне забеспокоились родные: нет их день, второй, ночь третьего дня. Всякое думали: может, их волки задрали, медведь напал. Пошли по деревне собирать мужиков, знающих тайгу, дюжих, крепких. Собрали группу местных и приезжих двоих прихватили. Спасатели чуть свет с ружьями, запасом еды, тёплой одежды, охотничьими собаками на лошадях с телегами выехали из деревни. По торной дороге доехали до заповедного леса, спешившись, оставили одного при лошадях. Углубившись в лес, нашли тропу, которая привела к тому болотцу с ягодами, где пропавшие промочили свои ноги. Обойдя болото, вышли на тропу, ведущую в горы-гольцы. Слушали собачий лай - на собачек и была вся надежда. Правда, путали они поисковиков, отклоняясь от тропы в заболоченные низины, мшистые поляны, увидев зайца, лисицу или белку. Но вдруг, приблизившись к горам, услышали дружный собачий лай. Собачки, сгрудившись, стояли у той скалы, где укрывались от непогоды люди. Только двое мужчин вышли к ним навстречу. Остальные, замёрзшие, перепуганные, безучастно сидели на своих мешках. Даже радости никакой, к своему удивлению, прибывшие не увидели - так смирились эти несчастные со своей трагической безысходностью. Когда их спросили, почему на крик не отзывались, говорить они не могли от дрожи, болей в теле, руках и ногах, даже подняться не могли. Поисковики развели костёр, накормили тёплой едой, подсушили их промокшую одежду и обувь и двинулись ещё засветло той же тропой к оставленным телегам. Трудно и тяжело шли спасённые люди, то и дело садились на пеньки и валежник отдохнуть и перекусить. Мешала идти и обледеневшая одежда. Добравшись до лошадей, попадали в телеги, тепло укрывшись. Только к ночи приехали всей компанией в деревню. Все были рады, что эти люди живы. Долго потом лечили их травами от простуды. Больше одни в лес наши смельчаки уже не ходили, а односельчане охотно брали их с собой и за орехами, и на охоту, чтобы помнили и знали нашу тайгу.

Томительным и долгим казалось пребывание в нашем краю иммигрантов по принуждению. За это время мы подружились с ними, а кое-кто и породнился. Так, моему дальнему родственнику Иосифу приглянулась девушка Ольга, светловолосая, шустрая, она увезла его с собой в Белоруссию. Потом они и 5-х детей завели. Запомнились мне одноклассники Володя Захаров, две девочки Медведевы, Клара Шехтман, Виктор Коврижный, Коля Трубников - общительные и добрые ребята. Но неудержимо звала к себе как взрослых, так и подросшую молодёжь их малая Родина. Это не наша тихая заводь с жизненными неудобствами. Так была велика тяга к их собственному дому, городской жизни с широкими улицами, театрами, парками. Сразу по прибытии к нам они и не собирались здесь оставаться и считали себя временными до тех пор, пока власти их не помилуют. Разрешение на выезд они получили через полгода после окончания войны и в одночасье, целыми семьями и поодиночке, покинули наш Баргузин. И снова без речей и оркестра мои односельчане их провожали, а так, по-крестьянски, по-доброму, как друзей. Уезжали они, полные ярких впечатлений о нашем Забайкалье, о котором раньше только и знали из учебников по географии. Прошедшие годы в нашем Баргузине не прошли для них без пользы - каждый горожанин должен знать и прочувствовать деревню, которая его кормит. Это нисколько не унижает его культурного уровня и достоинства. Тем более что и у приютившей их деревни они оставили о себе добрую память.