Возвращаясь мысленно в прошлое, к временам своего детства и юности, я вспоминаю тревожные события из жизни нашего села, тем более что они близко коснулись и нашей семьи. Многое из этого рассказали мне сами родители, но отдельные эпизоды я тоже хорошо помню, и остались они у меня в памяти на всю жизнь.
Дело было по осени, где-то в конце 30-х годов, и происходило всё это в нашем Баргузине, в Прибайкалье. Старые покосившиеся дома, узкие улицы с косыми проулками. У каждого дома большие огороды бескрайней сибирской земли. Жили мы все тогда дружно, русские и буряты, тунгусы и евреи. А в тайге пряталось множество политических ссыльных и уголовников.
Революция в наших краях прошла относительно спокойно, если не считать банд Каппеля и атамана Семёнова. Они, конечно, мечом прошлись по всему району, убивая сторонников новой власти и примкнувшую к революции молодёжь. Потом в селе появились чекисты, выступавшие блюстителями новых порядков, и революционеры-красногвардейцы. Им и поныне стоит памятник в центре Баргузина. А простой народ, как говорится, страдал от тех и от других. Но самое трудное началось, когда власть большевиков установилась окончательно.
Множество народа сгинуло в раскалённом горниле того непростого времени. О какой-либо борьбе или сопротивлении политике большевистской партии простой народ и не помышлял. Прожить бы только, где уж там с властями воевать. С их "лёгкой" руки в Сибири, как и по всей стране, царили разруха, голод и нищета. Но тяжелые неурожайные годы случались у нас и раньше, и поэтому сибиряки, привыкшие к суровым капризам природы, выдерживали и эту большевистскую напасть.
Но власть с остервенением и без устали искала виновников этих несчастий в народной среде, выявляя шпионов, вредителей и прочих врагов народа. Ходили слухи об арестах в соседних деревнях и сёлах, многих позабирали и у нас. Все это наводило на односельчан ужас. НКВД, сея среди населения страх быть арестованными, провоцировало доносительство друг на друга, сосед на соседа.
Забирали без суда и следствия, хватали и увозили куда-то с концами. Люди исчезали без следа. При этом сосланные в наши края ещё во времена царя-батюшки рассказывали, как перед ссылкой их судили, обвинения предъявляли по собранным доказательствам. А тут всех и без разбору бросали в тюрьму, засылали в дальние и жуткие лагеря. 
Мой отец и не предполагал, что такое несчастье может добраться и до него. Его-то, казалось, за что?! Ведь он учитель, несущий людям свет знаний. Половина деревни обязана была ему умением считать, читать и писать. Но добрались и до него. В нашу и без того тяжелую и беспокойную жизнь грубо вмешался начальник районного НКВД. 
Однажды, средь бела дня, промчались по Баргузину вооружённые всадники, останавливаясь по выбору у чьих-то ворот. Удивительно было местному люду, откуда только нашлись под ними такие выхоленные и откормленные кони. Наши-то, колхозные, от непосильного труда и бескормицы и на ноги-то подняться не могли. Их в стойлах на верёвках подвешивали, чтоб не завалились.
А на этих конях гордо восседали здоровенные молодые парни. Один из них подъехал к воротам нашего двора и зычно заорал:
- Эй, учитель! Выходи! Я за тобой!
Мы, дети, были ещё несмышленыши и в этот день ничего в происходившем не понимали. На улицах было пустынно, жители боялись выйти из дома, чтобы и их ненароком не забрали. 
На крик всадника выбежали отец с мамой, да мы - трое малолетних. А в крикуне этом отец узнал бывшего своего ученика, который, повзрослев, приходил к нему в школу как ответственный работник отдела народного образования. Короче, стал он партийным деятелем.
- За что? - спросил отец.
- Велено так! А за что, про что - я не знаю. Собирайся, там все проверят. А то, говорят, ты письма какие-то получаешь... И давай, побыстрее, я ждать не могу!
Отец, называя его по имени-отчеству, стал умолять отпустить, обещал завтра же принести все письма к нему в отдел и объяснить всю их суть.
- Ты ведь меня знаешь! Ты ведь сам помнишь, чему я вас всех учил. Ведь только добру и справедливости! А ты был неплохим учеником. Ты посмотри, семья-то у меня какая, да ещё старики есть. Ведь пропадут они без меня, - умолял отец.
- Ничего не знаю. Велено, значит, велено. А я приказ выполняю.
А конь под ним гарцевал и пританцовывал, наезжая грудью на нас, чем вызывал ещё больший ужас. Но было заметно, что всадник медлил, а отец, добиваясь понимания, не торопился уходить в дом для сборов. Подъехали и другие исполнители этого злодеяния, а один из них, глядя на нас, крикнул первому, наезжавшему на отца:
- Да брось ты его! Ты что, не видишь, кто это? Не узнал, что ли?!
Что он имел в виду, было непонятно. Возможно, это тоже был один из бывших учеников нашего отца, у него ведь вся округа переучилась. Повременив в раздумье, тот, к кому были обращены эти слова, негромко произнес:
- Слушай, Еремей Борисович, помню я всё... Но ты же у меня в списке значишься! У нас ведь план по арестам врагов народа! - и, попридержав коня, добавил: - Ну ладно, уговорил. Но пока схоронись где-нибудь дня на три, и так, чтобы ни одна собака не нашла. Ты меня понял, учитель?!
А потом, пригнувшись с седла, он протянул руку и, придерживая вялую отцовскую ладонь, поинтересовался:
- А кого ты нам порекомендуешь вместо себя? Может, слышал, кто тут у вас про советскую власть что плохого говорил?
Отец, конечно же, не собирался кого-то напрасно оговаривать, но был так взволнован, что едва не упал перед бывшим своим учеником на колени. При этом выглядел он слабым и беззащитным, его трясло, как в лихорадке. И он не сразу понял, что власть не обошла его своей добротой, даровав своей щедрой дланью освобождение.
В это же время с соседней улицы донеслись крики и громкий плач. Всадник повеселел и хохотнул:
- Вот этого дебошира и возьмём! Знаю я его, в колхоз не вступил, нигде не работает. 
Партийный деятель, видимо, имел в виду, что помянутый дебошир портит, как теперь сказали бы, "облико морале" советского человека, строителя нового общества. Поэтому, пришпорив коня, зарысил от нас в сторону раздававшегося на другой улице шума. Назавтра мы узнали, что этот наш сосед, отец многодетной семьи, был арестован.
А перед нами встала проблема - где и как понадёжнее спрятать папу. Ведь в селе-то все и всё и обо всех знают. Да и эти, что на конях, что повсюду рыщут, если захотят, так и под землёй отыщут. Но мы надеялись на то, что бывший папин ученик, занимавший видный пост в районе, решение своё вряд ли изменит, а искать отца вне дома уж точно они не будут.
И мы придумали спрятать папу в укромном месте в нашем огороде, за дощатым туалетом, вплотную примыкающем к плотному забору. На дворе стояла ранняя осень, там на задах во всю разрослась сорная трава высотой почти в полный рост человека, по огородным грядкам высилась картофельная ботва, скрывавшая всякие следы.
Три дня отец просидел в этом укрытии на подстилке из соломы и сухой травы. А когда сгущалась ночная тьма, пробирался в дом, где спать спускался в погреб. С утренней же росой возвращался папа на своё место в огороде. В эти дни мы по очереди торчали у ворот нашего дома, наблюдая и вслушиваясь в топот лошадиных копыт на соседних улицах.
Конспирация наша была, конечно же, аховой. Когда мы несли папе горячую еду, на её запахи сбегались мыши и крысы, роились мухи и комары, предательски кружились и чирикали воробьи. Постоянно облаивал отца и соседский пес, которого папа всегда гладил, если забегал он к нам во двор.
Тревожные мысли приходили отцу в голову в эти дни. Его охватывал страх за себя и семью. Да и дел домашних было невпроворот, и работу в школе он очень боялся потерять. Кстати, из школы уже приходили узнавать, куда делся учитель. Из рассказов бывших каторжан, которых в изобилии проживало в нашей округе, папа хорошо представлял свое безнадёжное будущее. Знал он и то, что пишут из лагерей "вражеские шпионы", присылавшие иногда немудреные весточки.
С началом четвертого дня зачистка закончилась, конный отряд покинул село, и отец "вышел на свободу". Отбыв положенный срок в огороде, он вернулся в школу. Там и слова не спросили про причину его отсутствия, сами догадывались и дружно помалкивали. Такие были времена.
И долго ещё шли по растревоженной деревне разговоры про то, где и кого взяли. Думали и гадали, откуда же набралось в нашей скудости и нищете столько "врагов народа"? Папе же дорого далась эта психологическая травма. У него появилась мания преследования, мучили ночные кошмары, снились аресты. Ночью он вскакивал с постели от любого стука, а днем боялся собственной тени. Отец хорошо понимал весь ужас творящегося в стране произвола, но природная способность выживать любой ценой и в любой, даже самой тяжёлой обстановке не давали его сломить. А немного позже выяснилось то, что именно послужило сигналом и поводом к попытке его ареста. 
Большинство учителей, преподававших в глухих сёлах и деревнях в первые годы советской власти, не имели специального педагогического образования. Работали они по принципу "умеешь читать и писать - научи других!" И вот для них были организованы тогда заочные учительские курсы или, как их ещё называли, курсы почтой.
Из Улан-Удэ, столицы Бурят-Монгольской автономной республики, так называлась в те времена современная Бурятия, учительским образовательным центром рассылались инструкции и консультационные материалы с домашними заданиями для преподавания в школе с 1-го по 4-й класс. Папа с увлечением работал над этими заданиями, ответы отправлял почтой.
Его перепиской заинтересовался начальник Баргузинского почтового отделения, часто вскрывавший по своей инициативе письма граждан. Досматривал он и письма отца, но вникать в их суть даже не удосуживался. Посчитав, что отец является иностранным шпионом и под предлогом учёбы получает задания, направленные на подрыв советской власти, почтовик сообщил об этом куда следует. При этом сам он был сыном крупного золотопромышленника, субсидировавшего в свое время белогвардейские формирования, и хотел таким образом откупиться за грехи своего отца.
В НКВД, куда он обращался, папины письма тщательно изучали, и переписка его ещё какое-то время продолжалась. Начальник НКВД внимательно просматривал эти письма и даже вызывал папу к себе в кабинет. Учинив отцу серьёзный допрос, он не нашёл в его переписке ничего крамольного, после чего отпустил на все четыре стороны. Учителей в школе катастрофически не хватало, и отец продолжил работать с начальными классами, как и прежде, но повышать далее свою квалификацию путем почтовой переписки поостерёгся. Работал с ещё большим старанием, доказывая тем самым свою преданность советской власти. Засиживался долгими вечерами за проверкой тетрадей своих учеников, правил ошибки, выставлял оценки. Вел папа сразу четыре класса начальной школы. Уроки у него были сдвоенные, утренние - для первого и второго классов, а послеобеденные - с третьим и четвертым. Непростая это была нагрузка.
Но несчастья нашей семьи ещё только начинались. Судьба вновь столкнула отца с начальником НКВД, но уже по иному поводу. У папы учился сынок начальника, хулиганистый малый, который на уроках вместо учительских заданий рисовал картинки. В поведении был он неуправляемым, видимо, рассчитывал на покровительство отца-начальника. И как же было учителю оценивать его работу, когда ни текстов, ни классных упражнений в тетрадях не было. Домашних заданий, в том числе по математике, он просто не готовил, а отвечать на уроках отказывался, получая от папы объективные оценки "плохо".
И все это происходило на фоне детей бурят, оседлых тунгусов, китайцев и монголов, плохо владевших русским языком, но учившихся старательно и добросовестно. А сынок начальника НКВД в таком окружении выглядел полным идиотом. Но папаша в его дневник и тетради никогда не заглядывал.
Отец наш, с позиций учителя, старался делать все, чтобы вызвать у ребенка желание учиться. Даже для поощрения ставил ему оценки за картинки в тетради. И никак не мог решить, как поступить в данной ситуации. Полагалось учителю в таких случаях приглашать в школу родителей. Но тут речь шла о самом начальнике НКВД, занятом "благим" делом борьбы с врагами народа. Ему так вот запросто такое приглашение не пошлёшь. Идти в НКВД самому - это, пожалуй, выглядело ещё большей проблемой, потому что, как знать, вернёшься ли оттуда обратно. Сами туда, да и то - подрагивая, только стукачи ходят. Этого всего отец и боялся. Помнился ему ещё тот давний допрос по доносу почтовика, когда, уходя, в страхе он озирался - не передумал ли начальник и не прикажет ли вернуть его назад "на ковер".
Вновь и вновь всплывали в его мыслях эти трудные вопросы: что делать? как быть? а что, если просто пустить всё на самотёк? Но ведь когда-нибудь папаше может прийти в голову заглянуть в тетради и дневник сына. Тогда-то он и обвинит учителя, что вовремя не доложил об "успехах" его потомка.
Долготерпению папы пришел конец, и он нашёл-таки выход из создавшейся ситуации. Решил он организовать, как бы случайно, встречу с грозным начальником НКВД на улице. Подкараулив его подальше от места работы, папа изобразил на лице дружескую улыбку, поздоровался, обратившись по имени-отчеству, и ненавязчиво попросил проверять дневники и тетради сына. Обратил он внимание родителя на то, что ребёнок ведет себя на уроках плохо, не выполняет заданий ни в классе, ни дома, что, будучи и сам отцом, очень переживает за такую вот неадекватность в поведении мальчика.
На это папаша "вундеркинда" дал по-хамски однозначный и ошеломляющий ответ:
- А ты, учитель, тут на что? Не можешь научить ребенка задачки решать? Так мы с тебя и спросим! И если окажется, что не способен, гнать в шею будем! А как выявим в тебе вредителя, тут уж, сам понимаешь...
И долго он ещё сыпал бранью в адрес отца, и слово его "гнать" оказалось не голословным. Дело дошло до того, что начальник НКВД потребовал от отдела народного образования убрать из школы этого ни на что не годного учителя, не имеющего, ко всему прочему, даже педагогического образования.
Дирекция школы не возражала - НКВД тогда все боялись как огня! И никто не задумался даже, что в середине учебного года четыре начальных класса остались без преподавателя, что заменить его, так вот сразу, некем.
И долгое время не мог грозный начальник забыть моего отца. А встретив его более чем через год на улице, злобно и издевательски поинтересовался:
- Как, ты ещё здесь? Пожалел я тебя тогда, а то ведь долбил бы сейчас руду в нерчинских копях вместе с теми, кто тебе эти письма рассылал! Там много таких сейчас горбатится - и наших, и ихних! Я ведь понял потом эти шпионские проделки и зря тогда тебе поверил. А надо было тебя туда законопатить лет на десяток! Кстати, сын-то мой теперь в отличниках ходит! И тут ты вредителем оказался! Вот как...
Что было отцу на это ответить? Рад он был и тому только, что ноги живым унёс. И долгое время ещё старался не выходить на центральные улицы поселка, дабы снова не попасться начальству на глаза. А семья наша, между тем, пропадала без средств к существованию. Бесправный учитель долго оставался безработным. Спасало же нас тогда своё домашнее хозяйство - огород, корова, птица. И конечно же, непостижимая родная наша Сибирь. На долю сибиряков во все времена выпадало немало всяких трудностей. Потому и научились мы в благодатную летнюю пору, которую считали подарком судьбы, тяжким трудом добывать себе средства для жизни и пропитания. Так и выживали в трудную и голодную пору. Без пряников и конфет, конечно, но выживали.
И нашу семью спасала и подкармливала тайга. Одаривала грибами-ягодами-орехами. Лисички, обабки (белые) и грузди мы варили и жарили, а на зиму солили в бочках. Собирали черёмуху, кислицу, бруснику. Клюкву находили по болотам. Даже морошка попадалась в наших краях. И всё это в мороженом виде хранилось бочками в каждом доме, в том числе и нашем, всю долгую сибирскую зиму. Варили варенье, пили натуральные соки и морсы. И были это ведь чистые витамины. А ещё мы ходили в горы за кедровыми орехами, знали и собирали лечебные травы от цинги и всех других болезней. Мне помнится забайкальская черемша с её особым вкусом и чесночным запахом. Была она универсальным витаминным средством и лекарством от всех болезней. 
На фоне других промыслов научились мы и рыбачить. Сетей не ставили, но удочкой ловили. В нашей бурливой реке рыбешка водилась в основном мелкая, поэтому за омулем, сигом, хариусом надо было ехать к Байкалу. И мы ездили - на велосипедах. Привозили на них и отходы с рыбозавода - головы, рыбьи потроха. Даже икра иногда попадалась. И всё это в больших холщовых 30-килограммовых мешках взваливали мы наперевес через велосипедную раму, - а тогда все они были с прямой рамой, - и ехали по мало проторенным дорогам, чтобы сократить путь, с горки на горку, на подъём и под уклон, объезжая камни и глубокие лужи, падая порой на поворотах. Сил физических нам, подросткам, порою просто не хватало, но зато моральных было в избытке. Потому что надо!
Какое-то время отцу даже понравилось такое вольное житьё. Не нужно было рано вставать, долгими вечерами корпеть при свечах над ученическими тетрадями. Да и нервы трепать с учениками на уроках не требовалось, полная воля! Но вот где деньги брать? На что керосин да свечи покупать для освещения или, скажем, те же чернила и тетради, карандаши для своих школьников? Надо ведь купить мыло, соль, спички. Хлеб тоже пекли из муки, которую покупали в магазине! Пришлось и дрова на зиму закупать. Раньше-то их учителю школа давала, а теперь о папе забыли. А сколько денег надо было в магазине оставить, чтобы всем нам одеться и обуться!
Трудно сейчас говорить о нищете тех лет, просто невозможно её на фоне теперешнего благополучия себе представить. Одежды нам действительно не хватало на то, чтобы в школу прилично одеться и быть хотя бы не хуже других.  Катастрофически плохо было с обувью. Дело доходило до того, что мама проводит в школу в валенках одного ребёнка, там с него их снимет, переоденет во что-то попроще - калоши или ботинки - и бежит за другим, а потом за третьим. И редко, когда не было снежных заносов в узких проулках! Так одного или двух везла она в лёгкой обуви на санках, закутав ноги рядном, а третьего вела рядом - в валенках. А к концу занятий отвозила домой в обратном порядке.
Бедная наша мама! Все невероятные тяготы нашей нелёгкой тогдашней жизни ложились на её плечи. Она и швея, и кухарка, и работница по дому, во дворе и в огороде, она и мать, и жена. И во всем - с большой буквы. Всё она могла и умела. Ведь одежду тогда перешивать приходилось с одного ребенка на другого.
Так мы и жили. Законов не нарушали. Исправно платили ежегодные налоги мясом с единственной нашей коровёнки с телёнком. Мясной налог с имеющих хотя бы одну корову был обязателен для всех, и надо было сдавать государству 50 кг мяса в год. И грустно, и смешно сейчас вспоминать, как это было.
Отводит папа в магазин нашего бычка-телёнка, ставит его на весы и сдаёт тем самым "живым весом" государству. Получает справку, что мясной налог сдан. И тут же выкупает его обратно. И получается так, что и налог сдан, и мясо в семье осталось. Когда же папа возвращался после такой операции домой, загонял его во двор и кричал: "Я теленка купил!" А по весне отдавали этого теленка бурятам на лето на выпас в их раздольные степи. А к зиме они приводили нам уже большого быка. Вот так мясо в семье и оставалось на всю зиму.
Но, несмотря ни на что, проблему безденежья надо было как-то решать. А в те времена было известно, что северные районы Прибайкалья богаты золотом. И множество народа из наших краёв ехало туда в надежде на золотишко. Ехали от нужды, не надеясь разбогатеть, а только хоть бы свести концы с концами.
Поддался на это искушение и наш отец. Была у него ещё и надежда, что зарплата у учителей в северных районах была гораздо выше, чем у нас. И если не золотом разжиться, то хоть деньжат на учительстве подзаработать можно. Но вернулся он из этой тяжелейшей поездки ни с чем. На золотоносном Витиме народу и без нас хватало, и поездка туда - это уже другая, отдельная история.
В Баргузине же за прошедшее время ничего не изменилось. "Врагов народа" стало ощутимо больше, поэтому в школе ещё более не хватало учителей. И тогда-то они и вспомнили о нашем отце, посчитав прежнее его отстранение от работы простым административным нарушением. Ошибочка, мол, вышла!
Папе предложили должность инспектора школ по Баргузинскому району. Надо было периодически объезжать все школы района, проверять готовность к новому учебному году, охват детей по каждому селу. Требовалось также инструктировать учителей по текущим вопросам, в которых он тогда, по правде говоря, и сам разбирался неглубоко. Транспортом, конечно же, не обеспечивали, во все уголки района надо было добираться самому, пользуясь попутками. Потому-то на эту работу никто и не хотел идти. Да и платили там немного. Вот и нашли "козла отпущения" в лице нашего отца.
Но вскоре в район прибыло пополнение учителей. Это было уже новое более грамотное поколение, и отец сам у них потом многому учился. А собственное педагогическое образование, из-за которого едва не угодил в тюрьму, он так и забросил, едва успев начать. 
Надо сказать, что и в годы становления советской власти, и до конца своих дней наши родители были чужды идеям большевизма. Но никогда этого открыто не выказывали. Дома у нас, как полагалось, висели портреты Ленина-Сталина. Но при этом сумели они остаться людьми, честно выполняющими свой долг перед страной и детьми. Вырастили и воспитали они семерых детей, всем дали высшее образование. У нас в семье 4 врача и 3 инженера.
В 1962 году Бурятия, признав заслуги моего отца в деле народного просвещения, присвоила ему почетное звание "Заслуженный учитель Бурятии" и наградила медалью. Отец очень этим гордился.
Последние же годы своей жизни родители провели в Иркутске, где жили и работали их сыновья. Отец доживал свой век трудно, слепым и глухим. Оба они: и папа, и мама - умерли в 1982 году, 82-х лет от роду каждый. Ровесники тяжелого ХХ века. Вечная им память!