Мой брат Яков, выросший в Баргузине, в этом таёжном краю недалеко от Байкала, и не раз ходивший там на охоту на разное мелкое зверьё, решил вспомнить это увлекательное занятие, будучи уже инженером. Прибыв в отпуск навестить родителей, пошел он в тайгу побродить по знакомым охотничьим тропам - полям, перелескам, мелким болотцам, низинам и падям. Чем не отдых для горожанина, отсиживающегося круглый год за чертежным столом в КБ?! Один воздух таёжный чего стоит!
Свой отпуск Яков взял на период ранней осени. Правда, в это межсезонье и мех у зверя не совсем готов, чтобы холодную сибирскую зиму зимовать, - редкий и короткий, но тут ведь не мех нужен, тут превыше всего спортивный интерес. Дичи - перепелов да уток - хотелось пострелять, чтобы совсем без добычи домой не приходить. Да ещё ягод, грибов пособирать. Не забыл он и про лечебные травы, в которых неплохо разбирался и которые не раз спасали его от разных напастей в детстве.
Раньше Яков умело находил звериные норы, зайцев приносил на обед или у болотца птицу какую мог подстрелить. Охотничья хватка у брата моего была, что и говорить! Но хоть и вырос он в здешних местах, а в дебри забираться побаивался, в непролазные топи, где зверь покрупнее, тоже не ходил - охотники на него группами шли и подростков с собой не брали. Да и волков выслеживали сообща. Правда, волк мог настичь одинокого охотника в любом месте, но всегда обходилось, охотник должен иметь и своё "собачье чутьё".
И поэтому, как ни крути, но без собачки в лесу - это не охота. А собачка у нас своя была и
появилась у нас в доме ещё новорожденным щенком, когда Яков учился в старших классах средней школы. Была она красивой: головка вся светло-серенькая, одни только черные ушки торчат, а сама рыженькая, на высоких лапах пятна черные и белые. Порода её самая что ни на есть простая - дворняжка она, а не какая-нибудь охотничья гончая или борзая, с которой на Руси господа устраивали показушную псовую охоту. За эти её всегда торчащие черные ушки и прозвали мы её Чернушкой.
И приглянулась эта собачка Якову, да и сама она привязалась к нему больше, чем к другим членам нашей семьи. Так привязалась, что и спала только у его койки. А когда он из Иркутска, будучи студентом, приезжал домой к родителям, радости её не было конца. И трудно описать всю картину их расставания, если он даже ненадолго уезжал из дома. Чернушка будто предчувствовала разлуку. Она терлась о его ноги, ласкалась, не отходила от него, забиралась на руки, словно прощаясь, лизала лицо и руки. А после отъезда Якова нападала на неё тоска. И чувствуя одиночество, она даже отказывалась от еды.
Ухватки охотничьи у Чернушки, несмотря на простое дворняжье происхождение, всё же были. Умная, сообразительная, она умела слушать хозяина, с полуслова выполняла его приказы, могла выследить и вынюхать у норки любого зверька, дичь какую подстреленную схватить на болоте или в густых подлесках на берегу реки. Все было при ней. Даже отбиваться умела и уходить невредимой от стаи соседских собак.
А братья мои, когда старшеклассники организовывали поход на гольцы, в межгорья по скользким горным тропам к самому "Пальцу", всегда брали с собой общую любимицу Чернушку. Знали, что выведет она на нужную тропу, если заблудятся. А "Пальцем" у нас называлась высокая тонкая, как шпиль, скала, которая примостилась сбоку к другой скале и была видна отовсюду в любую погоду, даже в туман, на фоне снежных гольцов особенно. И далеко не все могли дойти до "Пальца", чтобы проверить себя на выносливость.
На этот раз Яков с полным охотничьим снаряжением и запасом патронов, прихватив Чернушку, ушел в лес. Но там случилось с ним непредвиденное. Чернушка резко рванулась вперед, почуяв первого зайца. Брат же сошел в сторону от тропы в густой перелесок и решил, поджидая, укрыться за сосной. Не мог он предвидеть, что у самого дерева, в густой траве, какой-то предприимчивый охотник поставил свой капкан на лисицу или песца. Знал тот охотник, что там, где водятся зайцы, промышляют и лисицы, и песцы. Косой для них лёгкая добыча. И не заметив капкана, Яков угодил в него ногой. Да так крепко прихватила ногу скоба, что вытянуть её, даже срезав ботинок, было никак нельзя. Ушел бы брат или уполз вместе с капканом на широкую торную тропу, где кто-нибудь из охотников мог на него наткнуться, но хозяин капкана прикрутил его цепью к сосне. Видимо, от воров.
Уселся Яков на траву, не зная, что предпринять. А приманка-то в капкане свежая, значит, нескоро хозяин придет забирать добычу. И что ему было делать? Попытался как-нибудь снять скобу с ноги или цепь на сосне разъединить. Но подручных средств было мало - камни, смолистые сучки или нож охотничий, прихваченный, как положено, с собой. Да и капкан этот самодельный был. Наш местный кузнец, на все руки мастер, так его постарался смастерить, что ни умом, ни силой не взять.
А Чернушка, понимая всю тяжесть создавшегося положения, скребла лапами ногу Якова, скулила, лаяла и металась вокруг. Конечно, лаем своим могла она привлечь и волков. Этого Яков опасался более всего. И подумав, решил, что теперь Чернушка является единственной его надеждой. Брат приказал собаке: "Домой! Быстро домой!" И Чернушка помчалась в сторону дома, перемахивая через пни, коряги и бурелом.
А Яков так и остался сидеть у сосны с защемлённой в капкане ногой в томительном ожидании подмоги. Всякое лезло ему в голову. Прежде всего это был страх - волки. Крупных стай здесь не водилось, но одиночки бродили, и немало. Любая встреча с волком ничего хорошего не предвещала, особенно в его положении. Яков знал, конечно, что волки боятся огня, и охотники отпугивают их, поджигая пучки сухой травы. Но это было не для него. В таком его положении можно и себя спалить ненароком.
В голове крутились разные случаи встреч односельчан с волками. Помнил он, как в соседской усадьбе, примыкающей к лесу, волки, забравшись на подворье, за одну только ночь задрали двух овец и передушили всех кур. А когда на этот шабаш выскочил хозяин, так они и его самого едва не загрызли. Да и по дороге в лесу видел Яков обглоданные лосиные кости, признак того, что звери здесь промышляют сильные и проворные.
День уже подходил к обеду, но ни Чернушки, посланной за помощью, ни самой подмоги видно не было. Страх сковывал брату душу все больше и больше. Ружьё свое он держал наготове. И хотя с раннего утра во рту и крошки не было и очень хотелось ему перекусить, боялся он запахом пищи привлечь волков или какого зверя покрупнее. День был сухой, одолевали комарьё и мухи. Да и змей тут водится немало. Иногда сквозь порывы гулявшего по вершинам ветра, скрип деревьев и другой лесной шум слышались ему людские голоса и собачий лай. Хотелось выстрелом дать о себе знать, но Яков все-таки больше надеялся на свою любимицу Чернушку. Верил он, что собака не подведет!
И к вечеру, ещё засветло, услышал Яков собачий лай, треск сучьев и явственный людской говор. Улыбнулась ему судьба, а может быть, ещё и сам Бог помог - этот извечный наш Спаситель. Непонятно было Якову только одно: почему же он не уберёг его от капкана? А вот Чернушка - это земное существо, а посему более реальное. Она-то и помогла!
Примчавшись из леса домой, собака стала лаять и царапать двери. Вцепляясь в отцовские штаны, она тянула его к выходу из дома. Родители осознали, что что-то случилось в лесу с их сыном, и сразу же пошли по соседям собирать охотников. И в каждом доме Чернушка проявляла свойственную всем нашим собакам в таких случаях активность, тянула и звала всех за собой. Всем стало понятно - надо идти в лес вслед за Чернушкой выручать её хозяина. Ведь такое не раз и не два случалось, когда взволнованные псы прибегали домой одни.
В этот раз на поиски брата отправились трое. Прихватили они и своих собак. Чернушка рвалась быть впереди всех. Уже темнело, когда они нашли пленника, услышав голос брата и его выстрелы.
Все заметили, что Яков словно постарел за этот непростой и тревожный день. Сочувственно и беззлобно посмеялись, увидев его ногу в капкане. Этого они и предположить не могли. Подумали, что волки на дерево загнали. Мог, конечно, и ногу сломать, и в болотной трясине увязнуть. Да мало ли что в лесу бывает и случается.
Узнали спасители, кто это сварганил сей капкан, чья это работа. И долго пришлось мужикам нашим с ним повозиться, прежде чем ногу брату они освободили. От усталости и долгой некомфортной неподвижности Яков не сразу смог подняться на ноги. Не слушались они его. Чтобы дать ему время для разминки, охотнички пошли на промысел. Кто-то зайца подстрелил, может быть, того самого, из-за которого брат наш в капкан ногой и угодил. Смеялись и шутили, показывая Якову тушку: "Смотри сюда! Это тот самый, виновник твоей беды?" Даже уток постреляли на соседнем болотце - и для себя, и Якову. Ведь не пустыми же такой ватагой из леса возвращаться! Дома появились уже под утро и на радость родителям привели их "непутёвое" дитя целым и невредимым. Самой первой в дом влетела Чернушка.
И назавтра это событие обмывали у нас в доме. Мама проявила всё своё сибирское гостеприимство, поставив на стол собственного изготовления пельмени. Под здешний самогон они всегда считались первой закуской. И первый стопарь подняли и выпили за наших смекалистых собачек. А потом уже стали вспоминать разные случаи на охоте и в лесу. А когда, жестикулируя и требуя внимания, в хмельном азарте кто-нибудь вскакивал с места, доказывая свою правоту, тут уже в полный голос в разговор вступала Чернушка. Казалось бы, сиди-молчи, не твоё это собачье дело! Ан нет, кидалась она на всю компанию, как бы защищая брата.
Если уже начинать вспоминать всё и по порядку, то от скуки в нашем селе умереть было трудно! И мысли уносили пирующих в иные застолья в прошлое именитого прибайкальского села. И вспомнили к месту одного умника, взявшегося обучать наших бывалых охотников новому способу охоты на соболя. Странный какой-то был человек. Может, ученый какой, может, зоотехник, но может быть, и умом не совсем в порядке. Он, сказывали, лет десять в каталажке отсидел, а там ведь чему только не научат. Быстрой походкой он по нескольку раз в день мерил бесцельно одну и ту же улицу. На ходу дымил самосадом и сам с собой вел беседу. А когда окружающие в шутку спрашивали, с кем это он беседует, то резко отвечал, что непросто ему в этом селе найти другого такого умного собеседника, вот и приходится самому с собой разговаривать. При этом и летом, и зимой носил большой женский платок, покрывающий голову, шею и часть лица. В летнюю пору жил он один в заброшенном зимовье неподалеку от села. Сушил лечебные травы, собирал ягоды, готовил соки и настойки, ходил к мельнице, где протекал ручей с минеральной водой. Зимой же перебирался на постой к кому-нибудь в селе.
Народу нашему сельскому этот ученый муж объяснял значение витаминов и сам жевал лечебные травы и хвойные иголки. Особенно азартно проповедовал гуманное отношение к животным. Сам же он на охоту не ходил, поскольку боялся даже мелкого зверья, не говоря уже про больших птиц и, конечно же, крупных хищников. Гуманист этот искренне считал, что такого ценного зверька, как баргузинский соболь, вообще надо брать живым и разводить в неволе. Когда же спрашивали его про то, что с живым-то соболем потом делать, всем ведь шкурка его нужна, гуманист отмалчивался, продолжая вновь и вновь втолковывать нашим бывалым следопытам свой новый метод охоты. Но они-то знали, что это хорошо известная, ещё издавна кем-то описанная шутка. Слушать мужики наши его слушали вежливо и внимательно, но никто практически советом его не воспользовался.
- Весь метод охоты на соболя, - толковал ученый, - основан на природных инстинктах этого зверька. Соболёк, он ведь какой? Он хитрый, умный, хищный, быстрый, осторожный, пугливый, наблюдательный и любопытный. Вот любопытство соболька и губит, - продолжал объяснять он. - На этом мой метод охоты на него и основан.
И хоть никакого гуманизма люди в этом его методе не усматривали, но слушали и некоторые даже верили. Это были те, кто в тайгу ни на соболя, ни на какого другого зверя охотиться отроду не ходили. А вот иметь соболиных шкурок им хотелось, если уж не на шубу, то на шапку или хотя бы на воротничок - тоже бы неплохо. А у кого жизнь такая, что и вообще не до шапки и не до воротничка ему соболиного, так для себя ему сойдет и мерлушка. А вот продать соболя китайцам, да ещё и деньги за него хорошие получить - хотелось многим. Правда, хитрые китайцы не так уж много за шкурки эти давали, хотя сами они потом везли их за границу или заезжим "купцам" задорого сбывали. Но для наших мужиков и это были неплохие деньги.
И вот теперь уже о том, что это был за "новый" способ охоты на соболя. Требовалось только обзавестись пустой омулёвой бочкой, трещоткой, набрать сухих сучьев для костра и выбрать место в лесу у озерка или у реки, но так, чтобы между берегом и лесом была полоса песчаная или просека. Бочку надо было ставить у воды, сидеть тихо в лесочке и ждать наступления темноты. И дождавшись, требовалось развести возле бочки, на треть заполненной водой, костёр. Она должна быть при этом наклонена в сторону леска. Любопытный соболёк, по мысли изобретателя этого способа ловли, должен был, увидев огонь, подбежать к костру. И вот тогда, раскручивая трещотку, надо было выскочить из убежища, загородив ему путь в лес. Перепуганный соболёк кинется в бочку с водой. Вот тут-то и лови его! Живого и невредимого.
Вот и сейчас спасители брата, сидя у нас дома и вспоминая всю эту "охоту" и её изобретателя, дружно хохотали. Знали они, что кое-кто из присутствующих всё-таки сиживал в лесочке в ожидании соболя, осваивая "новый прогрессивный" метод охоты. Поглядывали они при этом в сторону нашего брата и отца. Правда, всего две ночи отец с сыновьями, поверив этому "ученому мужу", провели в лесу. Поверил ему отец именно потому, что сам по-настоящему никогда на соболя не охотился, а заиметь таким способом несколько соболиных шкурок, не бродя при этом по тайге, хотелось. Было это давно, и сейчас отец, не показывая виду, смеялся со всеми, но уже над собой.
Вспоминал он, как, взяв двух сыновей-подростков, спрятался в замшелом ельнике у озера на окраине одного из дальних сел. Там и бочки брошенные нашлись, и просека между озером и лесом была. Знал отец ещё и то, что у прибайкальских озер была одна особенность, которая, даже если нет бочки, могла бы помочь в такой охоте. Хоть и располагались эти озерки в приличном далеке от батюшки Байкала, уровень воды в них, когда море штормило, синхронно поднимался, заливая берега. Геологи говорили, что виной тому служили тектонические разломы байкальского дна. Шторм проходил, вода в озерке опять оседала, но берег при этом становится илистым и топким. В такой ситуации бедняге-собольку и в бочку прыгать не придется, он и в иле увязнет.
Однако хитрый соболёк ни в иле вязнуть, ни в бочку прыгать не желал, а если уж и любовался огнём, то делал это с вершины соседнего дерева. Соболь человека чует за версту. Поэтому люди, сидящие долгими часами в засаде, своим присутствием его и отпугивали. То веткой хрустнут, то нужду, бывает, справить приходится. А это для любого зверя сигнал, и убегает он подальше. Но дело портили ещё и меткие охотники, бродившие по округе, которые точным выстрелом сшибали соболька с деревьев. И никакой тебе бочки с водой, и в засаде в темноте сидеть не требовалось.
Яков помнил, что детей отец брал в засаду только потому, что были они попроворнее его и могли легко и быстро вынырнуть из тайника, когда любопытный соболь пожелает подобраться к костерку. Вот тогда они и преградят ему обратный отход в лес. А кроме того, думал он, смогут они незаметно подползти к костру и подбросить дровишек. На это был его расчет, ведь ни стрелять отец не умел, ни ружья не имел. Но мечты по части приобретения соболя были у него грандиозные. Хоть и не пошёл ему впрок такой вот метод охоты высиживанием в засаде, а собольками отец все-таки разжился. Выручили его те, кто охотился на них по старинке. Они-то и продали отцу несколько штук за недорогую цену. А позже ещё и умело шкурки выделали, что тоже было немаловажно. Но был это летний соболь, за которым не нужно было по пояс в снегу километрами по лесу рыскать. A в летнюю пору мех у мелкого зверя линяет...
Итак, приобрёл отец заветные шкурки. Сложил их в плотный полотняный мешок, добавил в него от моли сильно пахнущей травы и спрятал на чердаке нашего дома до зимы. В нужное же время достал мешок оттуда - и о ужас! Как будто шкурки там и не лежали. В мешке осталась одна труха из покрошенной кожицы да шерсти, пересыпанная пахнущей травой. Горю папы не было предела. Моль не убоялась его травы и в полную силу насладилась хорошо выделанным сырьём. Всё это припомнилось и Якову, и отцу за этой трапезой. Сидели они, слушали и только переглядывались между собой, вспоминая, но стараясь не показывать, что когда-то попались на удочку того "учёного мужа". За столом же спасители Якова всё больше говорили о собачках, подкармливали и гладили нашу Чернушку, а она, счастливая, всё ластилась и ластилась ближе к Якову.
Много было сказано добрых слов в защиту собак. Помянули и недобрую пору, когда пришла дурацкая мода шить из их шкур зимние шапки, да ещё и чтобы под лису или песца смотрелась. Наш народ, как мог, выражал неприязнь и неодобрение этому явлению.
Могли остановить на улице и запросто спросить:
- Ты зачем собачку задрал? Зачем?
А тогда могли, возмутившись, и шапку с головы стащить! Позже-то таких модников развелось много, потому с этим злом уже так ретиво не боролись. Но своих родных собачек от таких невзгод берегли и охраняли. Любят сибиряки в долгие зимние вечера повозиться в доме со щенком. Вот и Яков завёл у себя в городской квартире собачку, похожую на Чернушку, такую же дворняжку, как она. Если на охоту с ней пришлось бы идти, чтобы не было ей равных ни в глубоком снегу зимой, ни в предгорьях и долинах летом.
А тогда, в описываемые здесь времена, уезжал брат очень довольный своим отпуском, побывав буквально между прошлым и настоящим. Вспомнил охоту на соболя и те щелеватые омулевые бочки, в которых и вода-то толком не держалась. Вспомнил блуждания свои по тайге, тот злополучный капкан. С кем не бывает!? И, вспоминая, ощутил, что лучше такого отпуска быть не может, потому и захотелось остаться навсегда в этом приволье, в этой природной красоте. Но ведь и работа нужна. От неё в лес не убежишь! Она ведь большая и творческая часть жизни. Тоже притягивает и манит.
И дал тогда брат себе слово каждый отпуск проводить только здесь, в тайге, рядом с Байкалом. В местах, где вырос.
