Однажды мой друг Костя Шуйскер сказал:

            - Никогда не проявляй инициативы, потому что она всегда оборачивается против тебя.

            Я задумался над тем, как ему возразить.

            - С одной стороны, ты прав, как всегда, -  сказал я. - Но, с другой стороны, ты, как всегда, не прав. Что бы ты ни делал, ты никогда не знаешь, к чему это может привести.

            - Ты тоже прав, - всхлипнул Костя. Крупная, прозрачная слеза скользнула по его щеке и упала в рюмку. 

            Безжалостная жизнь довела Костю до философии. А началось, вроде, с пустяка.  С того, что однажды в свободное от работы время Костина жена Елизавета заподозрила своего мужа в неверности. Подозрение кольнуло Елизавету в тёплый весенний вечер, когда Костя не пришёл вовремя с работы. Он сказал, что задержится на совещании.  Елизавета была умная женщина. Она понимала, что никто не станет приглашать на совещание такого дурака, как её муж. Она напрягла свой интеллект и начала сопоставлять факты последнего времени. Эти факты оказались ужасающими. Во-первых, Костя стал принимать душ по вечерам, а не утром, как раньше. Во-вторых, в обращении к ней из его словаря исчезло слово "лапочка" и осталась только "кисонька".  Явно "лапочка" теперь использовалась по другому адресу. Нет дыма без огня.

            Елизавета сделала тонкий ход, доступный только очень умным женщинам: она слегка намекнула Косте, что, ей, будто бы, кое-что про него известно. Ей было интересно, как Костя будет реагировать. Костя отреагировал странно: посмотрел на жену долгим, внимательным взглядом и ни к селу, ни к городу ляпнул:

            - Эврика!

            - Кто такая? - спросила Елизавета, бледнея.

            - Шучу, - сказал Костя и захихикал.  

Вскоре Елизавета получила письмо без обратного адреса. Письмо, а точнее - короткая записка, была написана печатными буквами и гласила: "Ваш муж вам изменяет. Добро Желатель". Страшное подозрение подтвердилось - и дымом, и огнём. 

Она перестала спать по ночам. Повернувшись спиной к Косте, она лежала с открытыми глазами, тщетно пытаясь найти решение своей отвратительной проблемы. В прошлой жизни в Советском Союзе всё было ясно: она бы обратилась в партком по месту работы мужа. Там бы живо призвали Костю к половой дисциплине. А тут что? Ни парткома тебе, ни месткома. Пустыня. Правда есть у Кости начальник, мистер МакКушкис. Сволочь, говорят, отменная, что, как раз, хорошо. Ага.   

После двух недель бессонницы Елизавета говорит Косте:

- Что-то ты, милый мой, выглядишь бледным и усталым. Возьми-ка больничный день, отдохни немного.

- Хорошо, кисонька, - говорит послушный Костя. (А лапочкой, заметьте, так и не называет, мерзавец).

На следующий день Костя звонит на работу, объявляет себя больным и остаётся дома. А Елизавета, накрасившись и приодевшись, вроде бы уходит на работу, а сама, выйдя из дому, звонит своему начальнику и тоже берёт больничный день. И отправляется вместо своего офиса в Костин, прямо к его гадкому начальнику, мистеру МакКушкису.  

 К этому МакКушкису, несмотря не его негодную репутацию, можно было входить без доклада, что Елизавета и сделала. Она закрыла за собой дверь, села на стул и сказала:

- Я - жена вашего работника, мистера Шуйскера.

Услышав это, мистер МакКушкис счастливо заулыбался, выбежал из-за стола, подскочил к Елизавете и стал трясти её руку своими двумя пухлыми руками, радостно приговаривая:

- Очень рад, очень рад. Спасибо, что пришли. Как поживаете?   

Тут надо сделать разъяснение. Елизавета была женщиной не только умной, но и чрезвычайно привлекательной. Так что, радость мистера МакКушкиса вполне можно понять. Какой мужчина, даже если он такой негодяй, как МакКушкис, не радуется при виде красивой женщины? Он тряс Елизаветину руку довольно долго, а потом с явным сожалением выпустил её из своих рук, вернулся на место и сказал:

- Как себя чувствует мистер Шуйскер?   

На что Елизавета, будучи женщиной не только умной и красивой, но ещё и воспитанной, сказала вежливо:

- Как чувствовал, так и чувствует. Чего ему, остолопу, сделается? 

Тут она вспомнила, что Костя сегодня взял больничный, и добавила:

- Простыл маленько. Но ничего, не сдохнет.

После этого Елизавета горько вздохнула и, понизив голос до полушепота, со всей откровенностью поделилась с МакКушкисом своими горькими подозрениями по поводу супружеской неверности Кости. Мистер МакКушкис внимательно выслушал её, время от времени делая пометки в своём настольном календаре. Затем, проявляя максимальное участие, он сказал:

- Хорошо, что вы пришли, миссис Шуйскер. Наша компания придаёт первостепенное значение моральному облику её сотрудников. Мы не допускаем подрыва высоконравственных стандартов поведения, установленных в нашей компании.  Мы примем меры.  

Елизавета поблагодарила мистера МакКушкиса за участие, после чего он опять долго тряс её руку своими двумя руками.

На следующий день, придя с работы, Елизавета застала Костю дома. Он лежал на диване, бледный, постаревший, со скорбью во взоре.

Получил по заслугам, голубчик, злорадно подумала Елизавета, сразу поняв, что

её визит к МакКушкису дал положительный результат. Вслух она сказала безучастно:

- Как дела на работе?

- Нет больше работы, - сказал Костя треснувшим голосом. - Меня уволили.

- За что? - спросила Елизавета, похолодев.

- Не знаю, - сказал Костя, отвернулся к стенке и больше не захотел говорить.

Елизавета снова потеряла сон. Её инициатива увенчалась успехом, который, в свою очередь, увенчался катастрофой. Муж без работы - что может быть ужаснее в жизни женщины? И вот, промучившись неделю без сна, Елизавета в очередной раз берёт больничный день, нарумянивает своё побледневшее от бессонницы лицо и снова отправляется к бывшему Костиному боссу.

- Мистер МакКушкис, - говорит она печально, - вы знаете, женщины бывают так мнительны!

Услышав это, мистер МакКушкис почему-то возбудился и забегал по кабинету, приговаривая:

- Ах, нет! Ах, нет! Высоконравственные стандарты нашей компании, запрещают любые проявления дискриминации женщин.

- Мистер  МакКушкис, - говорит Елизавета, - мой муж - жуть какой нравственный человек. Он отродясь мне не изменял. Это я, дура баба, всё придумала от своего душевного идиотизма. Возьмите его обратно.

Мистер МакКушкис потупился и говорит:

- Не могу, миссис Шуйскер. Я на его место уже другого сотрудника передвинул.  Вы его знаете: это бывший подчинённый вашего мужа, мистер Шварц. Тоже русский.

- Кто? - поражается Елизавета. - Генка Шварц? Ещё бы не знать! Мистер МакКушкис, про вас говорят, что вы умный человек. Зачем вам этот прохвост на Костином месте? Передвиньте его обратно!

 - Не могу, - огорчается МакКушкис. - У нас, к сожалению, можно двигать сотрудников только в одну сторону - вверх.

- Да? А куда вы моего мужа передвинули?

            - Мистер Шуйскер - это особый случай. Он подрывал нравственные стандарты нашей компании. Будьте здоровы, миссис Шуйскер. Заходите почаще.

            Опять бедная Елизавета не спит по ночам, в темноту таращится. Как бы так сделать, думает, чтобы Костю обратно на работу взяли? Думала неделю, думала другую, и придумала: надо, чтобы Генку прохвоста выгнали с работы. А как это сделать?  А так же. Надо, чтобы он, прохвост, тоже нравственные стандарты подорвал. 

            На утро Елизавета опять красится, пудрится и едет знакомой дорогой в бывший Костин офис. Но на этот раз она не заходит к мистеру МакКушкису, а направляется прямо к его подчинённому, Геннадию Шварцу.

            - Здорово, Гена! - говорит Елизавета. - Узнаёшь старых друзей?

            - Батюшки, Елизавета! - кричит Гена. - Какими судьбами?

            - Да вот, мимо проходила, - говорит Елизавета. - Дай, думаю, загляну. Ты, я слышала, повышение получил. Поздравляю. Такое дело и отметить не грех.

            И смотрит на Генку влажными глазами. И еще улыбается, змея.

            - Не могу, Елизавета, - вздыхает Генка. - У меня рабочий день не кончился.

- Ничего, я подожду, говорит Елизавета.

            Дождалась она конца рабочего дня, пошли оба в русский ресторан, отметили как следует Генкино повышение, а дальше - ясное дело - стали сожительствовать.

            Катятся весенние дни, на дворе птички надрываются. Бедный Костя лежит в неведении на диване и страдает от безделья. А жена его тайком с Генкой прохвостом сожительствует. Так посожительствовала она неделю, посожительствовала другую, и снова идёт к МакКушкису. 

            - Мистер МакКушкис, -  говорит, - мне известно, что вы, допускаете совершенно недопустимый подрыв нравственных стандартов вашей высоко моральной компании.

            МакКушкис от страха выскочил из-за стола и бегает по кабинету, бледный, как снежная баба.

            - Кто это, кто это? - кудахчет. - Кто смеет подрывать?

            - Кто, кто, - шепчет Елизавета, чтобы за дверью не слышно было, - Геннадий Шварц, вот кто. Семью разрушает, злодей.

            - Какую семью? - Тут МакКушкис остановил свой бег и переводит дыхание. - У Шварца нет семьи. Он холостяк.

            - В том-то и дело. Сам холостяк, а чужую семью разрушает.

            - Чью семью?

            - Мою семью. Я замужняя женщина, а он, развратник, со мной, понимаете ли, сожительствует. Ни стыда, ни совести.

            Мистер МакКушкис всё записал, поблагодарил Елизавету за ценную информацию и на следующий же день Генку прохвоста уволил. Потому что нравственные стандарты компании - это святое дело.   

            Елизавета счастлива до изнеможения. Накрасилась, напудрилась, и снова идёт к МакКушкису, чтоб уж теперь он обязательно Костю на работе восстановил. А МакКушкис - не зря люди говорят, что сволочь - заявляет:

            - Вашему мужу, миссис Шуйскер, путь в нашу компанию заказан. Он себя тут полностью скомпрометировал путём подрыва наших высоких нравственных стандартов.

            - Да ничего он не подрывал, говорят вам, - раздражается Елизавета. - Это я сдуру нечаянно его оклеветала. Не виноват он.

            - Понимаю, миссис Шуйскер, - говорит МакКушкис. - Но помочь не могу. У нас в рекорде компании записано, что подрывал. 

            - Ну, так исправьте ваш рекорд.

            - Это совершенно невозможно. У нашего компьютера нет такой команды, чтобы личный рекорд переделывать. 

Пригорюнилась Елизавета. Против компьютера не попрёшь. Против МакКушкиса тоже. Приходит домой, а там - этакая пакость! - безработный муж на диване всё время лежит. Окончательно расстроилась Елизавета и от расстройства ушла к Генке прохвосту жить. Насовсем.  

Так мой друг Костя Шуйскер остался один, без женской ласки и без двух зарплат.  Без ласки - еще ладно, а вот без зарплат плохо Косте. А уж как подумает, что Елизавета своей получкой Генку прохвоста ублажает, совсем тошно ему становится. Стал он прикидывать, как Елизавету вместе с зарплатой обратно заполучить. В прошлой жизни - там всё ясно было. Там бы он пошёл к ней на работу, поговорил бы с её руководством, и они бы живо водворили его благоверную в домашнее лоно. Впрочем, тут тоже есть у неё работа, и, стало быть, есть руководство. Ага, вот и решение, думает бедный Костя, не подозревая, что точно так же недавно думала Елизавета. А к чему это привело, мы с вами теперь знаем.

И вот Костя встаёт с дивана и едет в Елизаветин офис и там проникает прямо в кабинет к её начальнику. История не сохранила имени этого начальника, но по своим повадкам он ничуть не отличается от незабвенного мистера МакКушкиса. Он так же участливо заглядывает Косте в глаза, внимательно выслушивает его и обещает сделать всё возможное, поскольку высокие нравственные стандарты их компании не допускают развала семьи.

- Мистер Шуйскер, - говорит начальник, - я высоко ценю вашу заботу о моральной чистоте наших сотрудников. Мы примем необходимые меры. Будьте здоровы. Привет миссис Шуйскер.

Ну, а уж какие меры принимают начальники в таких случаях, теперь мы с вами тоже знаем. На следующий день возвращается Елизавета с работы к своему сожителю Генке вся зарёванная и без малейших следов своей природной красоты.

 - Гена, - всхлипывает она, - уволили меня. Как жить будем, Гена?

Генка, может, и прохвост, но тоже человеческими чувствами обладает. Он поднёс Елизавете стакан воды, дал успокоиться, и говорит:

- Ты, - говорит, - Елизавета, не огорчайся. Женщина ты умная и красивая. Но без зарплаты мне от тебя нет никакого удовольствия. Одни угрызения совести, а них чаю не заваришь. Иди-ка ты, милая, обратно к своему законному благоверному.

- Выгоняешь? - ревёт Елизавета.

- Ни в коем случае, - говорит Генка. - Наоборот, восстанавливаю справедливость и очищаю свою угрызённую совесть. Прощая, милая.

И вот побитая жизнью Елизавета возвращается к своему любимому и единственному, падает в его хилые объятья, и оба они рыдают, неизвестно от чего - то ли от радости воссоединения, то ли, наоборот, от взаимного отвращения, а скорее всего - от страха перед дальнейшим существованием. Елизавета говорит сквозь рыдания:

- Милый, я так по тебе скучала!

- Я тоже, - говорит Костя и снова ложится на диван лицом к спинке. 

На этом можно закончить историю короткой, но трагической бури в семье моего друга Кости Шуйскера. Мне её рассказал сам Костя, когда мы с ним допивали вторую бутылку текилы у меня на кухне. Слёзы скользили по его щекам и капали в рюмку. Я сказал:

- Не надо убиваться, Костя. Жизнь прекрасна. Посмотри на голубое небо.  Послушай, как поют птички. В конце концов, никакой трагедии нет: всё кончилось хорошо, и Елизавета вернулась к тебе.

- Это и есть трагедия, - сказал Костя, глотая слёзы. - Знал бы я, чем оно обернётся, разве бы я стал посылать ей эту дурацкую записку? Вот она, инициатива, к чему приводит!