Когда я приехал в Америку, я был так занят устройством своей новой жизни, что напрочь отбросил от себя всякие воспоминания о предыдущей жизни в Советском Союзе. Много лет эта прошлая жизнь была полностью стёрта в моей памяти и никогда не беспокоила меня в моей новой счастливой жизни. Но по мере того, как я старел,  воспоминания о той жизни, поначалу смутные и нерезкие, начали вползать в мой мозг, постепенно становясь всё ярче и отчётливей, как проявляется чёрно-белый снимок в ванночке фотолюбителя.

И вот сейчас моя память переносит меня в Москву, откуда я уехал более сорока лет назад без всякой надежды когда-нибудь снова увидеть этот город, как нам тогда казалось. Мои родные были в отчаянии, которое больше походило на траур. Мои друзья были напуганы. Мои сотрудники по работе, в соответствии с указанием райкома Партии, были возмущены до глубины души. Как их проинструктировали партийные органы, в назначенный день и час они явились на общее собрание отдела, чтобы выразить своё возмущение. Такова была своеобразная советская традиция прощания с отъезжающим коллегой.  

Первым выступил начальник отдела. Он сказал, что я предатель и изменник родины, который сменял свою прекрасную страну на такое отвратительное гнездо сионизма, как Израиль. (Естественно, я подавал документы и говорил всем, что еду в Израиль, поскольку это был единственный способ уехать из Советского Союза). Все сотрудники полностью согласились с мнением начальника и встретили его выступление аплодисментами. 

Затем выступил парторг отдела. Он говорил с ещё большей страстью. Он объяснил, что бывают разные степени предательства, и что я представляю собой самый худший вариант. Подумайте сами, сказал он, ведь наша страна дала ему всё: бесплатное образование, бесплатную медицинскую помощь, даже двухкомнатную квартиру. И вот, вместо того, чтобы быть счастливым и благодарным, он собирается совершить такой грязный поступок, как отъезд в Израиль.

- Товарищи! - сказал в заключение парторг, - я предлагаю, чтобы мы все единогласно осудили этого - он с отвращением назвал меня по имени - как грязного предателя Родины. Прошу всех голосовать.

Выступление парторга также было встречено аплодисментами, после чего все, как положено, проголосовали. Однако, при голосовании, которое должно было быть единогласным, вдруг оказалось, что один человек поднял руку против предложения парторга. Фамилия этого человека была Зискин. Собрание замерло в шоке. Как посмел этот человек, который даже не был членом партии, выступить против мнения целого коллектива? Парторг сказал ледяным голосом:

- Товарищ Зискин, не потрудитесь ли вы объяснить своим товарищам, почему вы проголосовали против их единодушного мнения?

- Конечно, я могу объяснить, - с готовностью сказал Зискин. - Я проголосовал против потому, что я не согласен с вашим предложением осудить его как предателя. Я считаю, что мы должны СТРОГО осудить его как предателя!

Парторг улыбнулся, и собрание встретило выступление Зискина новым шквалом аплодисментов. Все проголосовали за его предложение. На этот раз голосование было единогласным.

Я вернулся домой разбитым. Согласитесь, это мало приятно, когда тебя называют предателем и подлецом люди, с которыми ты проработал много лет и многих из которых считал своими друзьями. Я собрался спать, когда вдруг раздался звонок в дверь. Я открыл дверь и, к своему удивлению увидел начальника отдела. Я застыл, не зная, что сказать.

- Ну что, - мрачно сказал начальник отдела, - могу я войти?

Я впустил его и предложил сесть.

- Слушай, Саша, - сказал мой начальник, - надеюсь, ты понимаешь, что я на самом деле вовсе не имел в виду то, что я говорил сегодня на собрании. Ты же знаешь, как я тебя всегда уважал. Это всё эта скотина, наш парторг, это он заставил меня нести всю эту ахинею. Лично я был категорически против нападок на тебя. Если ты заметил, я даже не предложил осудить тебя. Это он, скотина, наш парторг всё затеял. А я лично желаю тебе успеха и счастья в твоей новой жизни. И если у тебя когда-нибудь окажется лишняя пара джинсов, пришли их мне, пожалуйста. Мне пригодятся.

Он замолчал, и я заметил скупую слезу, блеснувшую в его глазу.

- Саша, друг, - сказал он с хрипотцой, - жизнь наша такая, что мы, может быть, никогда больше не увидимся. Но я прошу тебя запомнить две вещи. Первое - что я всегда останусь твоим настоящим другом, и второе - что мой размер брюк тридцать четыре.

Мы обнялись, расцеловались на прощание, и мой начальник ушёл. Только я снова собрался спать, как опять раздался звонок в дверь. Я открыл дверь и увидел, к своему удивлению, нашего парторга отдела. Я предложил ему войти, он вошёл, сел на стул и извинился за речь, которую он произнёс сегодня на собрании. Это, объяснил он, не было его инициативой, это было указание из райкома.

- Ты же знаешь, Саша, сказал он, - как я всегда тебя любил. Конечно, я предложил осудить тебя, но, заметь, я ведь не предлагал СТРОГО осудить тебя. Это подлец Зискин предложил. А лично я, Саша, желаю тебе успеха в твоей будущей жизни. И как символ нашей с тобой вечной дружбы, я прошу тебя прислать мне пару джинсов. Если они будут слегка поношенные, это ничего. Мой размер, вообще, тридцать шесть, но если тридцать четвёртый будет дешевле, присылай тридцать четвёртый. Я влезу.

Мы обнялись, расцеловались на прощание, и парторг ушёл. Только я собрался спать, как опять раздался звонок в дверь. Это был мой старый друг Зискин. Увидев его, я рассвирепел.

- Зискин, пошёл вон, скотина! - сказал я. - Ты подлец, Зискин, вот кто ты есть! Кто просил тебя вылезать со своими идиотскими предложениями? Тебя никто не заставлял: ты не начальник и не парторг. Ты вообще даже не член партии!

Но Зискин даже глазом не моргнул. Он только пожал плечами и сказал:

- Ах, Саша, не надо сердиться по пустякам. Я тебе всё объясню. Конечно, я не член партии, но - не забывай - я еврей. Это ещё хуже. Если я им не продемонстрирую свою верность и преданность, они могут заподозрить, что я тоже собираюсь в Израиль. А если, не дай Бог, они это заподозрят, ты себе представляешь, чем это мне грозит? Они же мне не дадут защитить диссертацию! 

Я чувствовал, что падаю с ног от усталости. На следующее утро надо было вставать ни свет ни заря. Я сказал:

-  Уходи, Зискин. Ты подлец, и я больше не хочу с тобой разговаривать. И ты от меня никогда не дождёшься джинсов!

- Ну и не надо, - согласился Зискин. - Очень мне нужны твои джинсы! Вот что мне действительно нужно от тебя, так это вызов из Израиля. Сделаешь? А то мне тоже надо подавать.

Мы обнялись, расцеловались на прощание, и Зискин ушёл. Это был мой последний контакт с советским обществом. На следующее утро самолёт Аэрофлота вылетел из Шереметьева со мной и моей семьёй на борту. Два часа спустя мы приземлились в Вене.

Видит Бог: первое, что я сделал, оказавшись на Западе, я организовал Зискину вызов из Израиля. Как я узнал позже, вызов был выслан немедленно, и Зискин получил его вовремя. Но дураку Зискину потребовалось больше пятнадцати лет на то, чтобы уехать из Советского Союза. Сначала он закончил и защитил кандидатскую диссертацию по теоретической физике. Потом он написал и защитил ещё одну кандидатскую диссертацию, на этот раз в загадочной области, которая там называлась политической экономией. Зискин изучал революционное движение против американского империализма в странах третьего мира.

      В конце концов, он подал заявление на выезд в Израиль, но получил отказ на том основании, что был чересчур образован и потому представлял большую ценность для страны. Он уехал только в начале 90-х годов, после развала Советского Союза. Сейчас он живёт в Бруклине и зарабатывает тем, что водит такси. Зискин вполне доволен жизнью. В его такси, перед сиденьем справа от водителя прикреплена табличка с его фотографией и надписью: Michael A. Siskind, PhD.  Зискин говорит, что на его пассажиров это производит впечатление, и они дают ему хорошие чаевые.

- Видишь, - говорит счастливый Зискин, - я не зря защищал диссертации. Теперь моя кандидатская степень работает на меня.