И всё же Наблюдателю нравилась Газа. Особенно в праздничные дни. В благословенные большие праздники. У Газы вообще серьёзный шанс попасть в книгу рекордов Гинесса - как единственного города в мире, где горожане способны веселиться в трезвом состоянии. Алкоголь здесь не употребляют - нельзя: Коран запрещает. Наркотики тоже исключены, но по другим мотивам. Наблюдателю приходилось наблюдать отступников, тайком курящих канабис, но эту роскошь позволить себе могут не многие. Нет, наркотиков в Газе больше, чем зелёных попугаев в Кении, но не для местного употребления. Они аккуратно переправляются в Израиль, пусть израильтяне ими подавятся. Пусть печень их детей съедает гепатит, иммунную систему уничтожает СПИД, а плечи дочерей украсятся клеймом блуда! Пока существуют ненавистные сионисты, бескорыстные бойцы за свободу Палестины не могут позволить себе ни щепоти волшебного порошка, ни грамма чудесных зёрен. Вот когда победят, дело другое, можно будет, наконец, уколоться, выкурить и забыться в сладостном кумаре.

Наблюдатель любил праздники. Не те, ежегодные европейские фестивали, где давным-давно нет место спонтанности, где радость фальшива, хоть выверни наизнанку. Где люди веселятся, потому что так принято. Глупости, суррогат не может заменить подлинность.

Сегодня Газа праздновала победу маленького рукотворного чуда - ракеты Кассам над всей израильской мощью, подпитанной грязными американскими долларами. У жителей Газы не было сомнений, кто победил в этой войне. Спонтанная эйфория выплеснула на улицы города несметные толпы Газа-чадцев. Лишь однажды здесь ликовали так вдохновенно - когда два аэробуса, пилотируемых отважными воинами ислама, уничтожили сразу три тысячи врагов в башнях-близнецах Нью-Йорка.

Сегодня школьные классы во главе со своими учителями шествовали, мило щебеча и размахивая флажками. Госслужащие, наоборот, разбившись по секторам, гордо проносили флаги несуществующего государства "Фалястын", управляемого террористическим движением ХАМАС. Женщины отдельно, мужчины тем более. Наблюдатель откровенно наслаждался.

Людей объединяли улыбки, а крыши домов - световые шнуры, невесть как попавшие в город. Электрический дождь, составленный из вертикально взбегающих огней, приводил детей в неописуемый восторг. Но потом, когда они миновали вертикальные шлейфы, световой ливень угас, враз лишившись блистающих гирлянд. Водители автомобилей, даже не пытаясь просочиться сквозь нескончаемые человеческие заторы, разделяли радость с толпой. Люди угощали друг друга сладостями. Впервые за неделю не гремели взрывы. Под ногами оглушительным хором хрустели фантики. Веселье из улочек выплеснулось на центральную площадь, превратив её в многоликое разноцветье, занесённое разлившимися по весне ручьями. Наблюдатель позволил толпе увлечь себя. Вскоре он оказался намертво впаянным в веселящуюся человеческую массу - как муха, попавшая в мармеладину, запрятанную запасливым сластёной в холодильник. Наверное, до лучших дней. Вроде, в плену, но как сладко...

Небо взорвалось огнями петард. Люди в восторге задрали головы. Многие в праздничном окрылении стреляли в воздух. Музыка, убыстряясь, набирала мощь.  Огненность "Чик-чак-чёк" заставляла даже Наблюдателя подпрыгивать на месте. Дети швырялись конфетами, твёрдыми, как патроны к непобедимому "Калашу".

Наблюдатель вспомнил о поспешном решении отправиться за наблюдениями в иные пределы. Засомневался, пожалел. Ну что интересного он отыщет в Люксембурге? Да ничего. Скукотища. А здесь... Перед Наблюдателем склонился "абучай" - отец чая, если сказать буквально - с огромной ретортой за спиной и металлическим подносом в руках, чем-то вроде подвешенной на спицах сковородки. Из длинного, загнутого книзу горлышка вытекала в чашечки ароматно-тягучая струйка. Сам же Абучай напоминал скверно очеловеченную куклу - гуттаперчевого гуляку-клоуна. Каждая часть его тела жила своей, не зависящей от желаний хозяина, жизнью. Губы то сжимались в тонкие нити, то растягивались в очаровательно-бессмысленной улыбке. Нос, длинный, почти без ноздрей, подозрительно шевелился, словно принюхиваясь к Наблюдателю. Фыркнул, как фыркает такса в конце длинного лисьего туннеля, обнаружив в норе вместо зверя, бородатого гнома, стража лесов. Запах ему не понравился. Разносчик чая разнузданно чихнул, обрызгав сразу с десяток людей. Хитро потупившись, извинился. Глаза его смотрели в разные стороны, двигаясь самовольными, свободными друг от друга, траекториями. Одному удалось сфокусироваться на Наблюдателе. Тот ободряюще кивнул. Разболтанное лицо задёргалось пуще. Глаз, прикипевший к лицу Наблюдателя, неожиданно подмигнул, а губы шепнули приязненно со зловещей весёлостью: "Наблюдай - это по твоей части, скоро начнётся". Чай оказался пьянящим, хотя на вкус Наблюдателя слегка переслащенным. Разносчик тут же уселся на землю и разложил перед собой принадлежности - плитку с углями, чайничек, сахарницу, тазик для ополаскивания посуды, стаканы и ложечки.

Наблюдатель отвлёкся созерцанием Абучая и действительно пропустил начало. И ещё его отвлёк шум, чуждый общему веселью. Несколько десятков могучих бородачей в зелёных "банданах" с арабской вязью, содержащей непременное поношение евреев, уплотняли народ на пересечении улицы с праздничной площадью. Орудуя автоматами, как дубинками, они освободили проход. Из-за домов, появился, словно Гулливер над лилипутами, исполинский подъёмный кран со стрелой, протяжённостью в чью-то долгую жизнь. Народ посторонился, но появление огромного механизма в основную сумятицу праздника не внесло изменений. Лишь когда взбесившиеся музыкальные ритмы стихли, а концентрированный луч прожектора выхватил подвешенную на длинной стреле люльку-ладью, взоры людей устремились ввысь. В ладье, заботливо удерживая равновесие, стоял высокий старик, больше похожий на старинного воинствующего шейха, чем на сохранившегося пенсионера. С сильной статью и окаменевшим взором. Наблюдатель поёжился. Такие взгляды, а уж он-то повидал их немало, добра не предвещали. Весёлого - тоже. Старик, Наблюдателю захотелось назвать его Абдуррахманом, поднял над головой скорострельное детище Калашникова и запустил в тучу длинную очередь. Когда рожок опустел, он, не глядя, отшвырнул оружие вниз, в толпу. Кто-то жалобно вскрикнул, и маленькая фигурка, то ли женщины, то ли ребёнка, сползла на землю. Старец воздел руки. Наступила тишина, настоящая - та в чьём нутре страшно, темно и пусто. Наблюдатель снова поёжился. Неприятные воспоминания. Точно такой же жест, вовсе не по форме, но по содержанию, он уже видел - в тридцать третьем году в Германии, на улицах Берлина.

- Есть вероотступник, - густым сквозь мегафон басом возвестил старец, - веролом, знающий, что он веролом, он среди нас тише воды, ниже травы. Но есть веролом иной, он тоже живёт среди нас, но жрёт, как голодная свинья, нашу пищу, отрыгивает её и вновь жрёт. Мерзкая скотина! И только там, в грязном свинарнике, именуемом Тель-Авив, такие же гнусные еврейские свиньи, купившие веролома, знают, кто этот веролом. Но у палестинского народа есть святое право тоже знать, кто его предаёт! Право знать кто этот свинья! Кто всеми проклятый веролом! Он, прикидываясь мирной овцой, исподтишка вонзает свои окровавленные клыки в мирные арабские тела. Метит их ядом, и метки эти издалека заметны израильским стервятникам, сбрасывающим свои смертоносные яйца на наши города. Совсем недавно по метке вероломов погиб смертью храбрых один из нас, доблестный юноша Мустафа. Его священная кровь взывает к отмщению! - голос Абдуррахмана взвился выше крановой стрелы, - что сделаем мы вероломам, когда они попадут в наши праведные руки?!

Тишина. Толпа сочла вопрос риторическим. Но свирепый старец желал услышать ответ:

- Что сделаем мы вероломам?!

- Смерть!!!

Единодушно и единогласно.

- Не слышу!

- Смерть! Смерть! Смерть!

- Чаю? - тронул плечо Наблюдателя Абучай. В его хитроватом взгляде сквозил восторг. Наблюдатель вздрогнул, словно от электрического разряда. Всмотрелся в неорганизованное лицо Абучая. Крепкий мачо, несмотря на чрезмерную гутаперчивость. Кожа смуглая с бронзовым отливом. Глаза чёрные, впалые и разнокалиберные. Шерсть дьявольски светится. Куда деваться, опытный искуситель.

- Нет, благодарю, что-то не хочется.

Абучай улыбнулся вторым глазом. Его присутствия здесь больше не требовалось. Чайные принадлежности вмиг оказались собранными. Наблюдатель остался один. Наблюдать! Действие или, как альтернатива, бездействие порой предпочтительней наблюдению. Но уйти Наблюдатель не мог. Хотел, но не имел на то воли.

Толпа продолжая бесноваться, вошла в раж.

- Смерть! Смерть! Смерть!

Абдуррахман в ладье-люльке напоминал самодовольного паука, потирающего лапки в предвкушении сытной еды. Наблюдатель смотрел внимательно, стараясь не пропустить ни одной мелочи. И запомнить. Обязательно запомнить. По знаку старца ладья медленно подалась вниз. Остановилась в метре от земли. Наблюдатель протиснулся поближе. К крану подвели шестерых несчастных с мешками на головах. Поставили на колени. Шею каждого увенчали веревочным галстуком канатного плетения. Свободные концы привязали к крючьям, намертво приваренным к корме люльки. Казнь? Но... Абдуррахман снова воздел руки к равнодушному небу. Наблюдатель облегчённо выдохнул. Он-то поспешно решил, что несчастных казнят без суда и следствия. Старец дал отмашку. Ладья неспешно поплыла вверх, но остановилась, когда верёвки напряглись до струнного звона и тогда ожили. Ветер заиграл на них незаконченный реквием Моцарта.

- Чаю!!! - весело повелел появившийся под люлькой Абучай и, легко дотянувшись, подал старцу дымящийся медный сосуд. Абдуррахман выпил, кукольно расправил плечи и взревел:

- Вира или майна?

- Вверх! - взорвалась в ответ толпа.

- Не слышу! - глумился старец.

- Вверх! - ревели Газа-чадцы.

- Не слышу!!!

- Вввеее..., - рёв слился в неразумный звук.

Абдуррахман услышал. Наблюдатель обернулся, уловив окончательное, как приговор:

-...ееерх! - и вгляделся в лица. Человеческие? И уже не был уверен. Абучай исчез, оставив за собой фантасмагорию: свиные рыла на шакальих торсах. В их глазках легко читались всеядность и тайная война против человечества. Ладья потянулась кверху. Наблюдатель сжал зубы. Медленно, очень медленно тела покидали землю, извиваясь и дёргаясь в смертельной пляске. Медленно жизнь покидала тела. Медленно, чтобы не лопнули шейные позвонки, подарив нечестивцам быструю смерть. Незабываемые минуты: башенная стрела парила над толпой, предупреждая о дешевизне жизни. Девчушка лет трёх с зелёной повязкой "ХАМАС" на голове гордо оседлала плечи отца, мешая ему задрать голову повыше. Шесть вытянувшихся "вероломов" стали видны с дальних окраин города. Как ты прекрасна, Газа, в умении расправляться со своим народом. Неужели так и надо?

Наблюдатель знал западную статистику. Из всего числа преступлений удаётся изловить до десяти процентов преступников. Из этих десяти процентов следствие передаёт в прокуратуру четверть открытых дел. Из четверти прокуратура переводит половину на рассмотрение в суд. Из этой половины три четверти завершаются обвинением. И только тогда из этих тощих четвертей осуждается большинство. Правда, половина этого большинства получает условное заключение, вторая половина честно отсиживает полный, а иногда неполный срок. Если шанс попасть в тюрьму стремится к нулю, то кем лучше быть - преступником, или законопослушным? То ли дело в Газе. Словили - повесили. А судьи и прокуроры вместо того, чтобы протирать штаны в кабинетах, найдут себя в сельском хозяйстве, где всегда не хватает рук.

Наблюдатель вновь оглядел окружающих. Обычно люди в радости склонны прощать, но эти, пощади Абдуррахман предателей, растерзали бы и его. Интересный народ. Целеустремлённый, мужественный, здоровый. Но, возможно, ему следовало бы провести ревизию и отыскать причину горестей и неудач, преследующих его на протяжении бесконечных лет.

Картина ладьи, освещённой прожектором, захватывала дух. Наверху бесновался дед с незрячим взором, под его седой бородой висели шесть трупов. Но напрасно Наблюдатель посчитал это финалом. Попал пальцем в небо. Абдуррахман наклонился и перерезал верёвки. Трупы, словно ненужные ёлочные украшения с вязким стуком попадали на асфальт. Народ бесновался, такого праздничного шоу в честь победы над Израилем никто не предполагал. Но и это был не финал. На площадь въехали шесть мотоциклов. Трупы привязали к байкам, и началась другая потеха. Машины сделали круг по площади, а затем, постепенно набирая скорость, исчезли в недрах родной Газы. Мёртвых тащили по главным улицам, пока осквернённые тела не превратились в кровавые студни, их не смогли опознать даже родственники, чтобы предать земле. Наблюдатель глядел на полыхающий в небе фейерверк - на фоне изумрудных огней гордо сверкал полумесяц со звездой между остриями.

Это наступил финал.

Аркадий Маргулис, Виталий Каплан