Здравствуйте, мои дорогие живущие, пьющие и непьющие, любящие и страждущие, счастливые и несчастные, коварные и простодушные, злые и добрые!

У нас здесь духовная благодать - здесь враки не проходят, потому что каждый знает правду, она зарублена в душе каждого. Здесь наши души честны и открыты. И каждый вновь прибывший спешит рассказать о своем, пока еще живы и жгут воспоминания.

Больше всего, конечно, разговоров о женщинах, которые, по всеобщему мнению, как шея, крутят мужиками. А я скажу так: женщина может испоганить жизнь каждому или, наоборот, возвысить ее. Во всяком случае, в его представлении о себе самом. Примером тому моя жизнь со всей ее болью и разочарованиями. Были и светлые дни, но они так быстротечны...

Родился я до войны в Киеве, на улице Ленина. Мой папа, призванный в армию, успел посадить в товарный вагон поезда меня, маму, трех сестер и бабушку, которая умерла в дороге. Мы уехали в эвакуацию, а он остался воевать.

Папа погиб в первые месяцы войны. Выходя из окружения, он забежал домой помыться и переодеться. Дворник не мог пропустить еврея и позвал полицаев. Они убили моего папу на улице Ленина. После войны эти сволочи получили свою "десятку", но загубленных ими людей уже не вернешь...

После Победы мы с мамой вернулись в Киев, но нашу квартиру уже занимал какой-то важный военный. Мама не смогла добиться ее возвращения, и мы поселились в коммунальной квартире на окраине города. Я учился в школе, мама вкалывала на заводе. После окончания топографического техникума работал в экспедиции в Казахстане; был призван в армию и служил в авиационной части, квартировавшей в Борисполе. Мне повезло: как топографа меня посылали в Киев, в штаб округа, где я готовил карты для штабных учений. Часто видел маму. Не жизнь, а малина.

На какой-то свадьбе я познакомился с Лизой-Лизонькой-Лизуньей, моей будущей женой. Она была сиротой, из многодетной семьи: отец погиб на войне, а недавно умерла мать. Красивая, очень добрая, молчаливая. Я влюбился, и все тут.

И вдруг "малина" кончилась. Во время дежурства в штабе полка я заснул, готовясь к экзаменам в институт, и схлопотал пять суток гауптвахты. Отсидел. Но поездки в город прекратились. На всеобщее счастье наш авиационный разведовательный полк расформировали, а тех, кто отслужил 2 года и 7 месяцев, просто демобилизовали. Ура! Всё! Свободен!

Предлагали поехать на стройки коммунизма, но я пошел в ученики фрезеровщика, на радиозавод. Работал по две смены. Женился. Это была моя первая, притом роковая, ошибка.

Впрочем, их было много, о некоторых сожалею и теперь. После свадьбы я был пьян и в первую брачную ночь остался невинным, потому что боялся навредить своему будущему ребенку. Это была моя вторая ошибка, потому что моя Лизунья расценила это как мужскую слабость.

Когда у нас родился сын, я обошел всех друзей с этой вестью. Я был счастлив необыкновенно. К этому времени поступил на вечернее отделение мехмата Киевского госуниверситета. Было лето. Этот день был звездой моей жизни. Впереди светило прекрасное будущее, я был молод и полон сил. Казалось, в этом мире мне нет преград!

Но моя Лизонька-Лизунья почему-то не радовалась. Домой она приходила с работы мрачной и замыкалась в себе. Случайно я увидел синяки на ее запястьях и ногах, где они начинались. На мой вопрос, что это, она ответила, что ударилась. Я не поверил, но боялся что-либо спросить, не зная, что делать дальше. Сомнения жгли мое сердце. Я очень любил свою жену, а любовь застилает разум и превращает жизнь в ад.

Позже в минуту откровения она рассказала, что тогда ее изнасиловал мастер, с которым она работала. Я отчетливо вспомнил то утро: она ушла на работу, впервые накрасив губы. Я пошел к нему домой и избил мерзавца. Милиция нашла меня, но после объяснений отпустила. Коротышка с наполеоновскими амбициями, он заплатил следователю много денег, и дело закрыли за сроком давности.

Но в доме поселились мыши. Когда я переступал порог, мне казалось, что я на смрадном болоте. Моя жизнь изменилась. Недоверие терзало мою душу, я стал подозрителен к людям, видя врага чуть ли не в каждом.

Снова было лето. Я окончил первый курс университета, был доволен и горд этим. Жена получила путевку на базу отдыха. Ранним утром вместе с сыном мы отправились на пристань, там Лиза встретила своего коллегу с беременной женой, и мы взяли катер-такси, чтобы плыть вместе. Разгорался ясный июльский день, на реке дымкой стелился утренний туман. Скоростной катер, подняв нос, весело разрезал воду своим винтом, оставляя позади бурлящую пенистую волну.

Когда мы обосновались в отдельном деревянном домике, был вечер. На танцплощадке грохотали танцы. Двухлетнему сыну пора было спать, а моей жене захотелось танцевать. Я не мог отказать ей и пошел с сыном домой, усталые, мы так и уснули вместе. Когда я утром проснулся, то увидел на пыльном подоконнике след большой мужской ноги. Жена спала или делала вид, что спала. Я вышел умыться, а когда вернулся, подоконник сиял первозданной чистотой. Я был потрясен, но что-то сказать духу опять не хватило.

После завтрака она взяла толстый роман и отправилась на пляж. Мой отпуск начинался только через неделю. Когда я вернулся, сынок бежал мне навстречу, доверчиво распахнув загорелые ручонки, а жена по-прежнему лежала на песке и читала роман.

Наши отношения перешли в фазу молчания. Я уже ни о чем не спрашивал. Перестал покупать ей цветы, для меня она превратилась в Пандору. Коварство, хитрость и обман, перемешанные с правдой, обескураживали меня. Лизунья обладала искусством заглаживать мои раны и удерживать меня в своих сетях, как трепещущую безвольную птичку. После каждого обмана она готовила необычный обед, словно заклинание, и считала, что все прощено, зло ушло, воздух в доме очистился.

А тут она "заболела" футболом. Какой-то дурак сказал, что она - талисман киевского "Динамо" и должна сопровождать команду на ответственные матчи. Вы когда-нибудь встречали еврейскую футбольную фанатку? Которая забывает взять ребенка из детского садика?

- И за кого ты, интересно, болеешь? За полузащитника, за вратаря? Или, может быть, за всю команду?

Тогда был первый скандал. Я открыл ее сумочку и увидел пачку, сами знаете чего. Предусмотрительная... Что по сравнению с этим какой-то шелковый платочек? Я завидовал Отелло - у меня кишка была тонка, чтобы придушить мать своих детей. А очень хотелось...

А что жена? Она моментально падает на колени, просит прощения и обещает, что это в последний раз. Я складываю чемодан и уезжаю к маме, которая, конечно, знала обо всем, но для нее главным было, что мы с сыном "ухожены". Ведь миллионы живут так же. Ах, мама, мама, не уберегла ты сына своего, как поется, от позднего прозрения и горьких слез в ночи.

Себя я ненавидел, потому что, слабый человек, я, поостыв, решил вернуться ради сына, а она непременно, после такого урока, исправится. В знак примирения мы даже поехали на юг, а потом, убаюкав меня, она шепнула, что носит моего ребенка.

Видно, я еще любил ее. А потому порадовался рождению второго сына. Помню, с каким упоением мы, трое мужиков, благоустраивали выделенную мне заводом новую двухкомнатную квартиру, куда переехали из коммуналки. Но трещина в наших отношениях не зарастала, наоборот, все больше отдаляла; мы стали чужими, даже враждебными друг другу. Мне казалось, что секс ей небезразличен, однако он не приносил ей полного удовлетворения. Она не ценила близость родного человека; ей хотелось все новых ощущений, она любила перемены; спокойная, уравновешенная жизнь не для нее. А по мне, так она была как замороженная. Это неправда, что главное - любить, а быть любимым необязательно. Любовь - как хрупкий сосуд, уронишь - не соберешь вовек.

В отпуск мы отправлялись по отдельности. С кем она ездила? По возвращении стыдливо улыбалась. Всё повторялось, и всякий раз она встречала меня с работы, ходила за мной по пятам, умаляя не уходить, и клялась, что ничего плохого никогда не было. Все это мои придумки. Я до сих пор не понимаю, как могла она все время лгать и лицемерить. Природа такая? Она часто говорила, что жить не хочется. Видимо, совесть заглядывала.

А мне снился один и тот же сон: по моему телу ползет толстая зеленоватая змея; я чувствую обжигающее прикосновение ее шершавой кожи; задыхаясь, кричу, но не могу стряхнуть с себя это верткое, ускользающее существо, которое душит и уничтожает меня.

Чтобы кормить семью, я перевелся в заочный железнодорожный институт, окончил его, и после многолетней работы мастером меня назначили замначальника большого механосборочного цеха. Работа занимала почти все время и все мысли, домой приходил поздно. Сыновья и работа - вот и всё мое счастье.

В выходные мы с ними уходили на Днепр. Они, как котята, возились в песке, а я, закинув удочку, отрешенно глядел на мятущийся от дуновения ветерка поплавок и думал о превратностях своей судьбы, поставившей передо мной нерешаемую задачку. Я слишком хорошо знал, что такое безотцовщина. В своих детских мечтах представлял себе, как в День Победы встречаю своего папку на усыпанном цветами вокзальном перроне, он сажает меня на плечи и мы идем на парад. Мне все видно, как с облака, я приветливо машу всем красным флажком и со своей верхотуры кричу что-то вниз другу Вольке, который пришел на демонстрацию с мамой и потому не может взлететь.

А моя мама все время плачет. Вечерами она достает из заветной шкатулки письмо на серой бумаге о том, что отец пропал без вести, и при свете керосиновой лампы в который раз перечитывает его, а я лежу под одеялом и вижу на потолке удаляющуюся фигуру отца в бликах от дрожащего желтого пламени.

Ну как, как могу я бросить своих мальчишек? Всякий раз, когда я думал об этом, перед глазами возникала живая картинка, как в разные годы я отводил их в детский садик, и каждый стоял, ухватившись за мое колено, и просил, подняв вверх зарёванное лицо и жалобно всхлипывая, не оставлять одного, забрать домой. И я отбрасывал все сомнения, как собака стряхивает с себя после купания лишние капли воды, и молил Бога дать мне силы, чтобы перенести, преодолеть всё ради этих пацанов...

А потом случилось непоправимое. Однажды ночью позвонил дежурный по заводу и сообщил, что в доверенном мне цехе погиб человек. Начальник цеха в это время был в отпуске, я его замещал. Оказалось, что рабочий без разрешения мастера остался на вторую смену, поднялся на 3-й этаж и, встав на стул, попробовал снять большую лампу, висящую между пролетами. Будучи к тому же пьяным, как показала экспертиза, он не удержал равновесия и свалился в проем. Меня обвинили в халатности, хотя на профсоюзных собраниях мы не раз "прорабатывали" его за пьянство. После беседы в прокуратуре дела на меня не завели, так как все улики указывали на то, что это было обычное воровство, отягощённое алкоголем. Зато администрация сделала из меня крайнего и лишила 13-й зарплаты. Я психанул и уволился. Решив податься в Израиль, сдал документы в ОВИР.

На мое еврейское счастье началась война с Афганистаном, выезд ограничили, а я оказался в числе отказников. Самое неприятное было то, что нас не брали на работу. Ездил в Крым собирать ромашку, работал снабженцем и наконец влился в рабочий класс, проработав эти 10 отказных лет фрезеровщиком.

Зато старший сын как истинный представитель нового поколения оказался предприимчивее меня. Отслужив в армии, он сдал экзамен (TOEFL называется) и получил возможность учиться в Америке. Попробовал работать, не поверите, крупье в казино. И получилось. Красивый, элегантный и невозмутимый, словно сфинкс, он заправски и с каким-то особенным шиком исполнял роль судьи в море человеческих страстей, будто родился за рулеточным столом и сразу в смокинге.

Он нас и вытащил, когда советские войска вышли из Афганистана и мы получили возможность эмигрировать, но до последнего мгновения боялись, что августовский путч снова откинет нас в неопределенность.

На первых порах было трудно: без языка я боялся проходившего мимо холодного полицейского; продавца, который не понимал меня; человека, который что-то спрашивал на улице. Со временем это прошло. Дома же я слышал одно:

- Когда ты, наконец, пойдешь работать?

Эти упреки делали мою жизнь невыносимой. Вечером я, как в молодости, учился, а днем искал работу. Первое задание запомнилось: стоя на высоте почти 6 метров, без страховки чистил крышу. Лестница дрожала.

Позже нашел знакомую мне работу на станке. Но возраст уже не тот, было тяжело и физически, и морально. Русскоязычные хозяева, купив бизнес, становились алчными и высокомерными. Количество выполненной работы было несоизмеримо с мизерной зарплатой. Об элементарной технике безопасности и речи не шло.

Самым же горьким было сознание, что американская жизнь не изменила мою жену. Та же масляная улыбка, когда заскочит кто-то из приятелей, да и соседи донесли, что в мое отсутствие к нам зачастил какой-то фраер. С радостью отметил про себя, что меня это уже не волнует.

В колледже, где я изучал английский, был курс живописи, и незаметно я начал писать портреты и пейзажи. Процесс творчества захватил меня, наполняя радостью и вдохновением. Учиться было весело и интересно. Читал книги, пропадал в музеях, копировал мастеров. На выставке в колледже моя картина заняла 3-е место. Друзья поздравляли, а один остряк заметил:

- Ты на свою картину потратил больше краски, чем Ренуар за всю свою жизнь.

Иронию я пропустил мимо ушей, а сравнение с великим художником окрылило. Были еще выставки. Живопись помогала жить, вселяла уверенность.

- Что ты там мажешь? - Пандора явно завидовала.

Смешно, но именно эти слова стали последней каплей в переполненном сосуде моих страданий. Я ушел, на этот раз навсегда.

Всю жизнь я искал мою женщину, с которой бы мне было легко и радостно. Бог услышал меня. Она появилась желанно. Но слишком поздно.

Она сидела за соседним мольбертом с одной кистью в зубах, а другой - с белой краской - старалась смягчить темный фон на своей картине. Освещенная косыми солнечными лучами, она светилась, как аленький цветочек.

У меня появился путеводный огонек. В ней мне нравилось всё: детская способность смеяться и радоваться жизни, которую я давно растерял, любознательность, чувство юмора. А эта скорость, с которой она что-то делала, ну чисто электровеник! Она умела в спорах сглаживать острые углы, терпимо относиться к людям, находить радость в общении с ними. И наслаждаться каждым солнечным днем, подаренным судьбой.

С ней я почувствовал себя молодым, писал одну картину за другой. Она всегда была рядом. Конечно, мы спорили о живописи, о политике, часто не соглашаясь друг с другом, но всегда находили что-то общее. И тогда рождалась радость взаимопонимания, сближающая, прощающая. В воздухе разливалось тепло, возникала желанная близость. Незабываемое время и жгучая жажда жизни.

Как быстро оно пролетело! Как коротки были эти дни и как жаль зря потраченного времени на ненужные встречи и разочарования. А здесь так холодно...

Я греюсь воспоминаниями. Мне потребовалась целая жизнь, чтобы понять, что счастье - это всегда двое. Которые становятся единым целым, с общим на двоих порывом. Каждое мгновение мне хотелось погладить ее волосы, заглянуть в глаза, сжать руку. Как белоголовые американцы, когда они не бегают и не выгуливают собак, а тихо идут вдвоем по парковой дорожке. Мы тоже гуляли, взявшись за руки, только потом ты стала водить меня под руку, когда мое усталое сердце запросилось на покой.

Непреходящее чувство счастья всегда осознанно, выстрадано. И достоин его лишь тот, кто может оценить его в настоящем, а не кусает локти потом, когда от былого счастья остались лишь исчезающие круги на воде.  

Отсюда не шутят, здесь становятся мудрее. Приходит понимание, что слава, богатство, амбиции - всё проходит, всё суета. И только воспоминание о пережитой взаимной любви озаряет душу. С трепетом держи этот дар в руках своих, как диковинную жар-птицу, храни его живую пульсацию в сердце своем, наслаждайся им, боготвори его, пей до конца чашу сию взахлёб или маленькими жадными глотками так, чтобы продлить это волнующее очарование. Чтобы, умирая, сказать: я долго шел к нему, за верность заплатил высокую цену, но я вкусил ее, купался в ней.

Я пишу, чтобы сказать последнее прости. Аленький мой, прости меня за то, что я эгоистически скрытно, внутри себя, наслаждался своим счастьем, боясь расплескать и спугнуть его. Ты не давала обета верности, но ты была со мной до конца. Спасибо тебе. А я так редко говорил тебе о своей любви. Ты все понимала без слов, но я должен был каждый дарованный нам день встречать музыкой, звучащей во мне: "Доброе утро, Аленький! Я люблю тебя! Спасибо Господу, что ты есть!"

Теперь я обрету покой, и знай, милая, что моя душа всегда будет с тобой, над тобой, чтобы защищать тебя и любоваться тобой, только тобой.     

А вам, люди, я скажу: взаимная любовь существует, ищите ее и, обретя, бережно храните и лелейте ее. Это главная работа человеческой души. Ищите и обретете!