Вместо предисловия...

Я был знаком с Владимиром Высоцким и тесно общался с ним в течение пяти лет, в свою бытность капитаном пассажирских лайнеров "Аджария" и "Шота Руставели", на которых Володя Высоцкий и Марина Влади каждое лето отдыхали по моему приглашению, совершая с нами семидневные круизы по портам Чёрного моря. Во время пребывания Володи на судне я не пропустил ни одного его концерта для пассажиров и членов экипажа, а их было множество. Судите сами: в течение пяти лет подряд почти три месяца в году Володя давал по два получасовых концерта за круиз.

Капитан т/х "Аджария" Александр Назаренко, Марина Влади и Владимир Высоцкий. 

В предыдущих статьях в "НАШЕЙ ФЛОРИДЕ" я попытался выразить свое восхищение и радость от общения с великим мастером, показать, каким он был,  наш современный Сергей Есенин.

            В этот раз хочу поделиться своими воспоминаниями и впечатлениями об одном из немногих одесских концертов с участием Володи - в Клубе портовиков Одессы, на котором однажды (кажется, осенью 1966 года) мне совершенно случайно посчастливилось поприсутствовать. Думаю, что почитателям таланта Высоцкого будет интересно узнать детали о том, как все было, из первых уст.

Одесситы знают Портклуб - здание, которое Максим Горький описал в своем рассказе "Челкаш", показав Челкаша как опытного вора-рецидивиста, который использовал самый трудный и опасный метод воровства - обворовывал суда, стоящие на якоре на внешнем рейде порта. Сейчас это квалифицируется как пиратство и наказывается жесточайше.

Мне позвонил наш групповой инженер Сенечка Кузьмис и уведомил, что Владимир будет ждать меня именно в том клубе, где был намечен концерт тем вечером. В этот период Высоцкий снимался на Одесской киностудии.

Меня это встревожило, потому что буквально несколько дней назад Володя вместе с Роланом Быковым приходили к нам на теплоход "Аджария", стоящий на очередном профилактическом ремонте на СРЗ #1 (бывший завод "Марти"), и мы прекрасно провели вечер. Я решил пойти и узнать, в чем дело и нужна ли моя помощь, если возникла какая-либо неприятность.

Погода была отличная, стояла обычная бархатная одесская осень. Я "схватил" попутку, доехал до Потемкинской лестницы и поднялся по эскалатору, не лишая себя удовольствия прогуляться по Приморскому бульвару, прошёл мимо памятника Пушкину, здания мэрии, свернул на Ланжероновскую (приятнейшие воспоминания!), где и обнаружил, что, начиная со входа в Археологический музей и до парадных ворот пароходства, вдоль всего спуска и до самой Таможенной площади столпилось большое количество людей - в основном молодежь.

К моему удивлению, вестибюль Портклуба оставался полупустым, а в том месте, с которого была видна сцена зрительного зала, стояла плотная масса людей в надежде услышать, а если удастся - то и увидеть Высоцкого. У стены, противоположной от входа в зрительный зал, были установлены два огромных динамика, которые с мощностью громового разряда транслировали в спины стоящей толпы звуки, напоминающие рев танков, грохочущих по мостовой. Догадаться, что крутили плёнки с песнями Высоцкого, было почти невозможно.

Убедившись, что пробиться сквозь толпу стоящих "насмерть" нет никакой возможности, я вышел из вестибюля, вдохнул свежего воздуха, пришел в себя и решил потоптаться снаружи в надежде встретить знакомых. И тут же обнаружил, что в толпе снуют работники водного отдела милиции, и все в штатском (ни одного милиционера в форме!). Мы все их очень хорошо знали. Они были обязаны встречать пассажирские суда и следить за порядком. Офицеры этого отдела часто совершали с нами рейсы по Крымско-кавказской линии по своим розыскно-уголовным делам. Мы ладили с ними, делали им всякого рода одолжения, а они платили нам тем же. Manus manum lavat (рука руку моет).

Я попросил старшину-милиционера помочь мне проникнуть на сцену для встречи с Высоцким. Он стал объяснять, что это совершенно невозможно, так как зал переполнен до состояния "сельди в бочке" и что пройти из зала на сцену абсолютно немыслимо, а аварийные выходы из зала закрыта изнутри, и у кого ключи - неизвестно. Старшина также сообщил мне, что после обеда их всех подняли по тревоге, и половина отделения работает снаружи, а вторая - в зале, и что они здесь не единственные "стражи порядка". 

Кстати, никакой официальной информации о концерте Высоцкого ни по радио, ни по телевидению, ни в прессе жителям Одессы не было объявлено. Не висела и реклама на специальной доске объявлений у дверей вестибюля Портклуба. Однако слух о концерте распространился по городу мгновенно, и одесситы стали собираться у клуба уже с пяти часов вечера. Мой приятель, одесский художник Юрий Абдурахманов, и другие знакомые, пришедшие на концерт, рассказали мне, что билеты не продавались, а входную цену в зал объявляли двое верзил, принадлежащих к "канавской" братве и являющихся также "доверенными лицами" администрации клуба. Одесситы называют "канавой" спуск к порту. Это место еще с давних времен прославилось нищетой и криминалом.

Сдерживая толпу и пропуская по одному в приоткрытую дверь, они вещали примерно следующее:

"Гони по рублю за проход!"

"Но вы же все любите Вову, так уже прибавьте ему пару рублей, чтобы он себе лучше чувствовал".

"Эй ты, очкастый в шляпе, ты же интеллигентный человек, ты что, хочешь чтобы Вова поимел стыд за тебе? Меньше, чем за червонец, я тебе не пропущу".

"Стасик, - кричал ему другой, - он же чертежник из ЦПКБ, там нечего украсть, там только карандаши и резинки, возьми с него 20 копеек и впусти".

Детей, очень пожилых людей, а также явных пьяниц и бродяг не пропускали вообще. Садиться на стулья в зале также не разрешали. Таким образом вместо, скажем, 14 сидящих мест впихивали по 22 стоящих в каждый ряд.

Никто толком не знал, когда начнётся концерт, никакой официальной информации не поступало и спросить было не у кого. Как только зал заполнился до понятия "как сельди в бочке", два контролёра, стоявшие в дверях вестибюля, исчезли, а те, кто запрещал людям садиться и впихивал, исчезли ещё раньше.

Решившись на третью попытку, я подошел к небольшой группе молодых людей, отдельно стоящих у стены, среди которых выделялся своим ростом и физиономией злодея некий по кличке Алим, человек исключительно невежественный, выбившийся в люди с самого дна обитателей "канавы", на тот момент выросший до уровня главаря "канавской" шпаны, возомнившей себя мафией. Настоящие "канавские" воры высочайшей степени конспиративности и специфичности, определившие Алима и его людей как босоту, неспособную к обучению воровству, терпели их, манипулируя ими как громоотводом, отвлекая от себя внимание милиции и ОБХСС.

Я представился Алиму, объяснил ему, зачем я здесь, попросил помочь мне увидеть Высоцкого и показал ему свое удостоверение личности. Всё это вызвало у него саркастический громкий хохот. Он грубо, не глядя на удостоверение, громко изрёк: "Я тебе такие корочки завтра хоть 100 штук напечатаю". Однако, как только один из своих заявил Алиму, что он подтверждает, что я капитан теплохода "Аджария", что я "хляю честным фраером" (в переводе на Одесский сленг означает "имею быть хорошим до одесского блатного мира"). А после того как Берка Беркович, влиятельная личность в Торгмортрансе, отделе снабжения Черноморского морского пароходства, сказал: "Назаренко - парень ништяк", Алим моментально изменился и указал идти за ним.

Мы зашли во двор и в полной темноте, звеня отмычками, долго открывали какую-то полусгнившую дверь, потом пошли по узкому коридору и поднялись по узкой лестнице, одуревая от затхлости и вони. Потом Алим стал бить ногой в дверь, нещадно ругаясь матом и требуя, чтобы ему открыли. Наконец, дверь открыла испуганная женщина - и мы очутились на сцене.

Володю не пришлось долго ждать: вскоре он появился в сопровождении миловидной моложавой женщины и двух нагловатых молодых людей. Володя представил женщину и очень вежливо с улыбкой сказал:

- Саша, пожалуйста, я тебя очень прошу: предоставь ей возможность провести один круиз на теплоходе "Аджария", удели ей максимум внимания и теплоты так, как сделать это можешь только ты. Она - вдохновитель и организатор моего выступления здесь.

Она протянула мне руку, но не пожала и смотрела не на меня, а как бы сквозь меня. Примерно так смотрят сквозь решетку в зале суда обречённые на пожизненное заключение на своих близких и родных. Она, видимо, проклинала себя за то, что связалась со всем этим, и молила Господа, чтобы всё это скорее и благополучно закончилось. Я попытался рассказать Володе, что происходит в зале и снаружи, но эти молодые люди начали мне хамить и буквально оттащили Высоцкого от меня. Через несколько минут эта миловидная женщина паскудила Алима последними словами. Фразы и выражения, которыми она крыла его, были достойны лексикона разъярённого боцмана парусного флота в XVIII веке; что-то подобное можно было услышать и от одесских биндюжников в XIX веке, и от современных одесских портовых грузчиков. Алим вяло оправдывался, повторяя одну и ту же фразу:

- Я запустил всех зараньше, пока ещё главные мусора не нарисовались.

Володя оставался в глубине кулис. Он выглядел сосредоточенным и как бы весь в себе. Я в то время ещё не был уверен, а только догадывался, что означает для нас, для почитателей его таланта, таланта величайшего шансонье, такое его состояние перед концертом. Это означало, что он готовит себя к исполнению своих, как я их называю, "тяжелых" песен. Каждый раз, когда он вновь и вновь решал исполнить свою "тяжелую" песню, независимо от количества и значимости слушателей, он заставлял свою психику воспроизводить в себе накал нравственных и физических страданий своих героев, душевную их боль в той же мере, в какой испытывали их они. Я бы сказал, что он не играл, он натурально страдал.

На мои просьбы на судах, где я был капитаном и где он давал по два концерта за круиз, не убивать себя, не надрывать свое сердце, свою душу, свое горло, он всегда с грустной улыбкой на лице отвечал: "Я не могу иначе". Эти реальные страдания явно истощали его нервную систему и укорачивали ему жизнь. Это состояние подчас вызывало в нём протест. Бывали случаи, когда он затягивал выход на сцену, а то и вовсе под разными предлогами отказывался от выступлений.

Итак, я сделал все, что мог, и решил уйти домой. Однако выйти наружу здания, на спуск, я не смог, так как все двери были закрыты и все люди, которые были на сцене, в грубой форме отказывались мне помочь. Поглядывая в зал, я также убедился, что выйти наружу через него не было никакой возможности. Сказать, что зал был переполнен, - это ничего не сказать. Особенно тяжело было стоящим в проходах: на них постоянно напирали из вестибюля, но та часть зрителей, которые находились между первым рядом кресел и сценой, подвергались явной опасности быть раздавленными об эту сцену. Попытка выбраться на неё представлялась единственной возможностью остаться не искалеченным. Я обратил внимание на то, что часть толпы, которая находилась между сценой и первым рядом стульев, колыхалась наподобие колосьев зрелой ржи на ветру. Меня со сцены гнали, и мне ничего не оставалось делать, как каким-то образом протиснуться между сценой и жёстко прижатыми к ней людьми. Я увидел двух девушек, уговорил их попробовать дать мне возможность протиснуться между ними и сценой, за это пообещав им стать для них кранцем (морской синоним слова "амортизатор"). Они согласились и начали отталкиваться друг от друга. Мне удалось протиснуть правую ногу между ними, но левая оставалась на сцене, и я завис. Через минут пять мне удалось протиснуть и левую ногу. Я обнаружил, что пуговицы моего модного замшевого пиджака, купленного на стамбульском базаре, оторвались "с мясом", а мои брюки, приобретенные в Генуе, лопнули по швам. Таким образом, я принял на себя мощное давление поклонников и почитателей таланта Высоцкого, а моя поясница начала испытывать критические нагрузки. К этому нужно добавить духоту ввиду отсутствия какой-либо вентиляции, рев динамиков, по децибелам равный звуку F16. Я испытывал всё это не более получаса, а ведь остальные подвергались такому испытанию уже более 2-х часов.

Преобладающее большинство зрителей в зале были портовые грузчики со своими "дамами сердца". Никто не роптал. Я не услышал ни одного слова осуждения или критики в адрес Володи. Все стояли, мучились и тихо, беззлобно переругивались между собой. Приведу лишь несколько услышанных диалогов.

- Ой, за что я заплатила два рубля, вы не знаете?

- Фая, чтобы ты так жила, как ты заплатила два рубля. Леди и джентльмены, скажите, откуда у этой старой проститутки могут появиться 2 рубля?

Высокий и худой мужчина, видимо, поставленный следить за порядком в зале, добавил:

- Фая, вы пришли сюда культурно отдыхать, так что вы делаете здесь волны и делаете всем нервы? Куда вы спешите? Что, ваш поезд срочно отходит в Лондон на конгресс старых проституток по приглашению Елизаветы второй?

- Слышишь ты, старый, хоть ты, наверное, ветеран Великой Отечественной, но я тебе говорю: закрой своё хавало! Не нервировай людёв! Эй ты, лысый! Да не ты, а тот, что стоит рядом со старым. Дай ему в глаз! Это я тебе говорю! Хорошо, хорошо, пусть только этот гармидер закончится, я вам отдам по вашему вонючему рублю и устрою весело!

- Ой, перестань сказать! Не смеши, а то я сейчас..!

- Сколько раз я тебе уже сказал, сколько? Посмотрите на этого идиёта! Нет, он-таки хочет, чтобы Володя обиделся и вообще к нам не вышел. Ты пришел сюда что? Ты пришел сюда культурно отдыхать. Так стой уже прямо и молчи. Володя тоже, между прочим, хочет немножко культурно отдохнуть и интеллигентно выпить свою бутылку водки из друзьямы! Надо иметь уважение к интеллигентным людям! Стой себе спокойно и жди. Кому ты нужен дома? Кто такого поца, как ты, там ждёт?

Ну и тому подобное...

Пожилая полная женщина, по видимому, уборщица, вынесла и поставила посередине сцены стул для Володи. Кто-то из закрытой части сцены стал ей кричать, что стул стоит неправильно. После троекратной попытки поставить стул надлежащим образом женщина, видя, что инструктор не удовлетворён, показала ему фигу и гордо ушла вглубь сцены. Этот эпизод развеселил публику, посыпались рекомендации наподобие "Эй ты, му...ак, сам выйди и поставь!" и так далее.

Вдруг динамики, стоявшие в вестибюле, смолкли. На сцену вышел средних лет мужчина, поставил микрофон и примерно 2 минуты щёлкал по нему пальцем, а затем с умным видом прислушивался. Это вывело публику из себя, в его адрес полетели не совсем приличные советы...

И вот наконец на сцену вышел Володя; как это часто бывало с ним в то время, он был одет простенько, во что-то темно-серое. Он абсолютно не выглядел выпившим, скорее, усталым и сосредоточенным. С печальной улыбкой на лице извиняющимся тоном сказал примерно следующее: "Простите меня, ребята, я здесь ни при чём. Все видели, что я пришел раньше всех. Одессу и одесситов уже полюбил. Не лгу, одесситки - одни из самых красивых женщин в стране. Я подобрал репертуар специально для вас, вы уйдёте отсюда вполне удовлетворёнными".

Володя взял аккорд, чтобы проверить настройку гитары, и динамики, стоявшие в вестибюле, опять взвыли. Володя развёл руками, как бы говоря: "Ну, что я могу поделать?" Зал взревел, в адрес работников Портклуба посыпались проклятия и отборный мат. Кто-то, стоявший в вестибюле, сорвал провода с клемм динамиков, и какие-то молодые ребята стали их поднимать над своими головами и бросать об пол вестибюля. Уничтожение динамиков умиротворило портовых почитателей искусства. Володя снова взял аккорд, и динамики, укрепленные на сцене, выдали довольно чистый звук. Володя остановился и спросил в микрофон: "Ну как?" Зал одобрительно загудел, послышались вдохновляющие возгласы "Вова давай!", и концерт начался.

***

Тут я хочу сделать небольшое отступление. Уничтожение государственного имущества - динамиков - это, по меньшей мере, хулиганство, но милиция не вмешалась, хотя это был самый удобный момент для срыва выступления Высоцкого. Я так понимаю, что концерт нужен был также и властям, хотя никто у них разрешения на это выступление не спрашивал, и они были поставлены в известность об этом постфактум. Значит, здесь дело было в другом. По-видимому, власти решили дать возможность портовым грузчиком выпустить пар. За несколько лет до описываемого концерта на Молдаванке, на улице Степовой, работяги - в основном молодые рабочие - по разным бытовым причинам, а также в связи с участившимися случаями вымогательства со стороны органов правопорядка разгромили районное отделение милиции, избили его сотрудников. Попересажали многих, поразгоняли местное партийное начальство. Надо полагать, что в "канаве" назревал очередной всплеск недовольства, и местное одесское партийное начальство решило не препятствовать выступлению опального шансонье, к тому время любимца всей страны.

***

С первой же песни Володя в полной мере показал свою магическую власть над толпой. К исполнению его знаменитой песни о подводниках он всегда готовился очень тщательно. Он совершенно сознательно и скрупулёзно подвергал свою психику жесточайшему и беспощаднейшему испытанию - драматическому действу одного актёра. Володя воплощался в страдания своих героев от удушья, в состояние ужаса приближающейся неизбежной смерти, отчаяния молодых ребят, которых покидает надежда на спасение. Этот ужасный эксперимент над собой он продолжал до тех пор, пока не чувствовал, что лично страдает и мучается точно так же, как и его герои. То есть когда он начинал петь, он уже не был самим собой, не был Высоцким, он УЖЕ был одним из погибающих в подлодке парней.

Володя выкладывался на полную, показывая мастерство большого актёра. Он был в ударе и прекрасно понимал, кому он сейчас поёт, мощно атаковал слушателей, используя сильнейшее воздействие своего завораживающего голоса.

Всё это происходило на моих глазах, я видел реакцию слушателей, которых Володя, как и меня, загнал в задраенные отсеки подводной лодки, где моряки, занявшие свои боевые посты, готовились к смерти. Используя свой необычайный талант, он заставил публику наблюдать агонию ни в чем не повинных парней. Те, кто обладал менее устойчивой психикой, обнаруживали себя в подводной лодке, погибающими от удушья, всё это происходило с ними как бы в реальности. Девушка, которая была буквально втиснута в меня толпой, безучастно смотрела в никуда, и по её лицу катились крупные слёзы. Она обмякла, и я старался не дать ей возможности осесть на пол, чтобы её не растоптали. На мой вопрос, что с ней происходит, она сказала: "Пацанов жалко", и добавила, что она только что была в тёмном и сыром склепе. А пожилой маленький человек в очках с толстыми линзами сильно картавил и как бы про себя тихо повторял: "Как это отвратительно! Как это отвратительно!" На мою просьбу объяснить, что он имел в виду, он выкрикнул: "Никто не имеет права отнимать жизнь у ни в чём не повинных людей! Когда я вернулся в Одессу из Чимкента, мне рассказали соседи с Запорожской улицы, как мою внучечку и моего внука двое полицейских и румынские солдаты выбросили на камни со второго этажа, а мою любимую сестричку Цысю тащили за волосы вниз головой по железной лестнице, и они их всех убили! За что?"

Стоящие в зале отходили от пережитого долго, минут пять. Отходили молча, стараясь осознать, что же произошло. Где-то в вестибюле успокаивали женщину, у которой не прекращалась истерика. Но всех вдруг как прорвало, все заговорили сразу и обязательно хотели что-то пояснить. Володя давал залу передышку, и уже стало понятно, что он хорошо понимал настроение своих зрителей. Спокойно поговорив о своей юности и раннем творчестве, он предложил послушать его песню "А тот, кто раньше с нею был". Толпа встретила эту песню с восторгом, издав одобрительный гул. Нет надобности объяснять, почему эта песня была популярна в Одессе, она давно стала для нас родной. Володя этой песней всколыхнул наши воспоминания.

***

Сразу представились наши молодые шальные годы, истерзанная войной страна. Разруха, жизнь впроголодь, макуха, все продукты по карточкам, включая ужасный мокрый черный хлеб. "Московская" на разлив (по 150 для поднятия настроения) у будок, размещённых на оживленных перекрёстках, на закусь - смёрзшиеся пирожки с картошкой и горохом, которые нужно было разогревать на примусе, что и делали хозяйки этих точек... Брюки-клёш с клапаном, который застёгивался на пуговки на бёдрах, которые можно было запросто купить "на балочке", "корочки" на кожимитовой подошве второй гособувной фабрики... Матросские же бушлаты, кепки-восьмиклинки и белые шелковые шарфы на шею - предел мечтаний. По субботам, если не было возможности собраться у кого-нибудь дома, то тогда - танцы в клубах под радиолу, например на жестяно-баночной фабрике, где клубное начальство полностью игнорировало установку партийных органов по нравственному воспитанию молодёжи. В других местах в течение всего вечера разрешалось танцевать только один раз фокстрот и один раз танго. А замечательная быстрая мелодия "Кукарача" вообще была запрещена. Все польки, кадрили, падекатры, падеграсы и так далее мы танцевали фокстротом и чарльстоном. На танцы в Портклуб, клуб Дзержинского было опасно приходить по одному. В лучшем случае можно было уйти оттуда серьезно избитым. Разумнее было приходить кодлом и уж точно знать, кого нельзя приглашать на танец. Как правило, танцы кончались дракой или в отдельных случаях "толковицей". Вспомнились драки "дом на дом"... Но пусть кто-нибудь с другой улицы попробует обидеть кого-нибудь с нашей. Пацаны всех дворов сейчас же объединялись, начиналась отливка кастетов из свинца, напайка на внутренние стороны блях матросских ремней свинцовых накладок, и "улица шла на улицу". Сходились в серьезные побоища и даже целые районы, где принимали участие вполне взрослые люди, например, в Дюковском саду или парке Шевченко. Но здесь описание наших воспоминаний можно приостановить.

***

Зал реагировал буйно, слышались выкрики "Вовчик, давай!", "Вова, ещё!" И случилось тут-то непредвиденное. Крепления первого ряда кресел не выдержали напора и начали заваливаться на людей, стоящих в первом ряду. Возникла реальная опасность кому-то быть искалеченным. Володя прекратил петь, но никакого беспокойства не проявил, стоял "петухом". Он был в своей стихии. И тут я убедился, что всё-таки кое-кто был, кто следил за порядком в зале. Двое молодых здоровенных парней, невесть откуда взявшихся, начали ловко и быстро вытаскивать за воротники, как котят, прижатых к сцене людей. Они в течение пяти минут вытащили на сцену человек десять и приказали всем сесть на пол вдоль ее стен. Нам всем, притиснутым к сцене, стало значительно легче.

На сцене появился мужик лет 50-ти, приземистый крепыш, лицом очень похожий на артиста Грибова ("Без вины виноватые"), поднял вверх правую руку и хриплым голосом закричал: "Шааа! Спакуха! Всё окей до самого гудбая! Ребята из шестой бригады побили рыла пересыпской жлобе, которые всю дорогу штурхали людей из вестибюля в зал. Там уже стоят наши".

В зале стало посвободнее. Вскоре со стороны вестибюля потянуло свежим сквозняком: кто-то догадался открыть двери или окно в задней части сцены. Стало совсем хорошо. Зал успокоился в минутном молчании, и вдруг, без представления песни, Володя оглушил слушателей "Охотой на волков". Наступила абсолютная тишина, затем прокатился стон облегчения и одобрения. Володя, видимо, рассчитывал этой песней "доконать" зал, и он в своих расчётах не ошибся. Он отдавал залу всё, на что был способен, вошёл в образ вожака волчьей стаи, приняв на себя ответственность за весь род. Вены на его шее вздулись, как никогда прежде. Он стал выглядеть волком, несущимся из последних сил прямо на охотника, чтобы в стремительном прыжке вцепиться и перегрызть ему глотку, а если не повезёт и он схватит пулю, то это сделает другой бегущий рядом брат, такой же сильный и гордый, чтобы волчицы смогли вывести молодняк за флажки.

Своим потрясающим актёрским мастерством Володя заставил меня, как и весь зал, всеми фибрами своей души почувствовать необходимость принятия немедленных мер по спасению своего рода, своей семьи, своих детей по принципу "самому погибнуть, но род спасти". Он сумел включить в извилинах моего мозга тот центр тревоги, который отвечает за немедленные действия под угрозой гибели близких. В зале послышались возгласы, подобные тем, которые можно слышать от детей во время спектакля в кукольном театре на поведение Бармалея. Помните, как мы в детстве реагировали на гибнущего Чапаева? Мы кричали: "Ну, доплыви!"

Это мне напомнило 1945-1946 годы в Одессе, когда городские власти были вынуждены организовать отлов бездомных животных. Собак на живодёрке убивали, стапливали жир и отправляли на фабрику по изготовлению мыла. Бедных животных арканили и впихивали в переоборудованные полуторки за решетку. Мы, пацаны, уже многое повидавшие в жизни, давали гицелям (так назывались люди, которые шли на такую мерзкую работу) настоящие бои. Например, на улице Маразлиевской мы всегда были готовы биться за каждую нашу уличную или дворовую собаку. Сначала от двора ко двору шло оповещение "Гицеля! Гицеля!" И все местные жители и пацаны начинали прятать собак. На чердаках и крышах домов мы готовили кирпичи, битую черепицу, железяки, камни, которые бросали с крыш на приближающуюся машину с гицелями.

Я часто слышал выражение "толпа неистовствовала", но я никогда не наблюдал это явление. К моменту, когда Володя окончил петь "Охоту на волков", толпа злобно ревела. Чувствовалось, что она завелась до такого накала, что если бы Володя вдруг выкрикнул "А ну, все за мной бить милицию, громить витрины магазинов!", они бы не раздумывая пошли за ним и стали бы это делать.

Я воочию убедился, что толпа, состоящая из случайно собравшихся людей, под воздействием какого-нибудь индивидуума, обладающего даром внушения, хорошо поставленным голосом и красноречием, может превратиться в чудовище, крушащее всё на своем пути и убивающее ни в чем не повинных. Причём, впоследствии они осознают, что преступления были совершены ими по безрассудству, а бунт был нужен небольшой группе людей с совершенно определёнными намерениями. Эти люди просто использовали свои знания поведения толпы. Подобным же образом происходят государственные перевороты и цветные революции.

Володя спел тогда девять песен. Из них хорошо запомнилась ещё одна - "Я не люблю...". С первого же куплета зал стих, водрузилось гробовое молчание. Лица присутствующих казались серьезными, вдумчивыми. Перефразируя смысл коммунистической морали, я бы определил это Володино произведение как "Моральный кодекс доброго христианина". По сути дела, это была удивительно доходчивая, модернистски смоделированная проповедь с амвона христианских евангельских церквей, по восприятию которой нет равных. Володя смог так глубоко и всеобъемлюще проникнуть в души людей, добраться до их сердец и сознания.

После девятой песни стало совершенно очевидно, что Володя больше петь не может, что он полностью истощен, изнемог, изошёл нервами. Но толпа не унималась. Орали: "Вовчик, давай!", "Вова, ещё!", "Володенька, ну ещё одну-единственную!" Никто не хотел расходиться, орали ещё минут двадцать. Несмотря на сильные боли в пояснице и голове, я почему-то тоже не хотел уходить, чувствовалась необходимость поделиться наболевшим с кем-нибудь. Постояв ещё немного на свежем воздухе, не найдя никого из знакомых, я побрёл домой.

Я шел и думал, как было бы справедливо, как было бы правильно, если бы в то время с Володей был искренне любящий его и заботящийся о нём человек, который в тихом гостиничном номере приготовил бы для него ванну, покормил бы его чем-нибудь домашним, свеженьким, к примеру, глосиками, копчёной скумбрией, брынзой, икрой из синеньких, напоил бы чаем, уложил в постель. Но я знал, что этого не будет. Вместо этого его повезут на банкет, где будет много водки, скудная дешёвая закусь, и напившись, окружающие его люди будут просить, требовать от него, чтобы он им пел, и он, возможно, "оклемавшись", будет им петь, и всё это продлится до четырёх утра. И, как обычно, Володя проспит и опоздает на съемку, и опять ему будут выговаривать и угрожать увольнением.

            Я снял куртку и перевязал рукава впереди на животе, чтобы прохожие не смеялись надо мною из-за порванных по шву сзади брюк. Я шел и пытался понять, как это могло случиться, как толпа втянула меня, как я мог покорно действовать согласно законам толпы, которая, в свою очередь, полностью подчинилась вдохновителю- вожаку? Я также рисовал себе ужасные картины пожара в зале, который мог случиться хотя бы из-за возгорания электропроводки к динамикам в вестибюле, ведь двери аварийных выходов из зала были заперты на замки. Хочу перенестись в более позднее время и просто напомнить, что когда тонул пассажирский лайнер "Адмирал Нахимов", пассажиры с нижних палуб, в кромешной тьме пытаясь найти выходы на открытые палубы, обезумев, давили друг друга. Водолазы нашли вновь назначенного начальника КГБ по Одесской области, задавленного, с внуком у него на груди, под шестью слоями трупов. Кстати, если бы этот человек не задержал отход теплохода "Адмирал Нахимов" в Новороссийском порту на 15 минут, так как он опоздал, катастрофа могла бы не произойти.

Я шел и размышлял о том, что в зале присутствовала не очень уж образованная публика. Большинство было из самого нищего и самого бесправного в мире рабочего класса Страны Советов, зарплату которого можно было приравнять к зарплате рабочих самых отсталых африканских стран. Но я ещё раз убедился, что все присутствующие в зале, ошарашенные могучим смыслом песен Высоцкого, безусловно, понимали и принимали подсознательный смысл его творчества.

В своей песне из кинофильма "Опасные гастроли" Высоцкий не зря упоминает добрым словом одесских портовых грузчиков. Эти люди и вообще жители портового района Одессы достойны пера Куприна, Бабеля, Паустовского, Ильфа и Петрова. Одесский порт особенный, он не имеет складских помещений и площадей. Единственным действенным способом грузовых операций являлся метод трюм-вагон, а при нормах переработки грузов того времени, "спускаемых" отделом труда и зарплаты Черноморского морского пароходства, создавалось впечатление, что эти нормы выработки совместно с каторжными условиями работы придуманы, высосаны из пальца генералом СС для массового и скоростного уничтожения узников лагерей смерти. Об этих славных парнях, безусловно, ещё напишут повести и романы. Я лишь хочу пояснить, почему этих весёлых, жизнерадостных и замечательных людей так любит Одесса.

Заканчивая свой рассказ об этом небольшом эпизоде, хочу добавить несколько тёплых слов в адрес Марины Владимировной Поляковой. Марина, как могла, сдерживала прыть Володиных коней, держала их подальше от пропасти, боролась самоотверженно, не считаясь с собой, не считаясь со средствами. Она отлично понимала, что Володя значит для России и что он нужен России. Она знала, и жизнь это доказывает, что Володя будет востребован не только своими современниками, но и следующими поколениями.

Высоцкий: Мне каждый вечер зажигают свечи