Ему нравилась Газа. Нравились люди, населявшие её. Бесхитростные, эмоциональные, настоящие. Если бранятся, то до конца. Если любят - до гроба. В других землях таких давно нет. Вымерли, как динозавры. Так уж бывало. Климат потеплел и большие ящерицы уступили место высокоорганизованным существам.

Он любил наблюдать и поэтому стал Наблюдателем.

В ближних землях замельтешили новые веяния. Новые заморочки. Выплеснул азарт - заплати штраф. Нахмурил брови - схлопочи срок условно. Сказал девушке комплимент - проследуй-ка в места не столь отдалённые.

Вблизи, но не здесь. Есть резон убедиться - и Наблюдатель по привычке наблюдал. Смаковал вкусный, тягуче-маслянистый чай в крошечной, на пару столиков, чайхане. Ей-ей, если внимательно разглядывать улицу, неразбериха первого впечатления постепенно исчезает. Теряет непосредственность беспорядка, лишается импровизации...

Дети, воробьиной стайкой порхающие от лотка к лотку, ничего не покупают. Смотрят. Хихикают. Бранятся с босоногими, как и они, продавцами. Проходит минутка, другая, с десяток. Иногда час. Здесь, в Газе, времени не придаётся значения. Время здесь вообще иное. Не такое, как везде. В Газе оно движется не строго по прямой - извивается отдельно, не оставляя путевых отметок. В Газе время имеет траекторию, отличающуюся от полета пули. Переменную. Порой цикл, порой штрих-пунктир. Будто трассирующая очередь по мишени. Точно, в цель. И детишки исчезают - карманы, раньше свисавшие произвольно, теперь выпирают в стороны.

Чем не спектакль. Сущая гармония. Есть и героиня. Славная девушка, натурально - лань. Чёрный хиджаб с узкой прорезью для глаз. Или это пожилая женщина? Не рассмотреть. Хотя наверняка девушка. Худенькая. Стройненькая. Глазки роняют по сторонам зайчиков, алмазинки солнца. Гордо идёт. Головкой из любопытства не крутит. Хранится. Точно - девчонка. Остановилась у лотка со сладостями. Застыла. Как вкопанная. Одежда - искусство. Покрой свободный, а фигурка проглядывает. По ткани волна - предчувствие лакомства. Так дрожит за шоколадку ребёнок, неизлечимый от диабета. Торговец скорее подросток, чем юноша. Щёки едва припушились. Со временем пушок обратится в войлок - густую гордость правоверного мусульманина. Засуетился бедняга. Забегал, расхваливая товар. Сорвал с шеи не совсем чистое, но приличной длины полотенце. Отогнал сонных отъевшихся в безмятежьи мух. Девушка оценила. Ухватила пальчиками в белой перчатке угощение - крошечную пахлавку. Сунула под хиджаб. Лица не видно - оно, несомненно, в усмешке.

Если всматриваться попристальнее, открывается сокровенное. Пока одна женская ручка принимала сладость, другая летящим движением - восьмикратно сложенный листочек. Скажите-ка! Любовная записка - ведь так хочется романтики - вмиг исчезла под перчаткой. Много раньше, чем дремлющий под щедрым солнцем толстяк успел мигнуть.

Вначале, когда Наблюдатель начинал наблюдать, вживаясь в действительность, он конфузился. Ему казалось, что наблюдение постыдно. Сродни подглядыванию за девушками в расковырянную щель в пляжной раздевалке. Потом приноровился. Да и конъюнктура рынка постепенно менялась. Требовался подогрев. Едва наметившаяся тенденция быстро прижилась. Искушённого зрителя пресытили постно отредактированные репризы из жизни нецивилизованных территорий. Да и остальных, честно сказать, тоже. Тут уж ничего не поделаешь. Иных нет. Пока, во всяком случае.

Хозяин чайханы отчего-то решил перейти на кофе. Наблюдатель возражать не стал. Украдкой пошарил в кармане. Нащупал два бумажных пакетика с сахаром, прихваченных из гостиницы. Когда ресторатор отвернётся, надо улучить момент и подсластить. Наибольшим шиком всегда считался здесь кофе без сахара. Но именно так не вкусно. Да и на приторную пахлаву, великодушно подкладываемую хозяином, зубов не напасёшься.

Таинственная "Джульетта" удалилась. "Ромео" же распалился всерьёз. Влип в эпистолярную горячку. За утро умудрился передать пять любовных откровений постоянным клиенткам. Рискует любвеобильный. Хотя... Текст, несомненно, трафаретный. Пылкие слова не изменились со времён Шекспира. Шанс, что соперницы посвятят друг дружку в амурные приключения, скуден и стремится к нулю. К тому же бдением со стороны родственников мужеского пола пренебрегать опасно.

Кофейный аромат на миг застлал мысли. Наблюдатель погрузился в нирвану и не сразу распознал следующий акт. Действо разворачивалось напротив базарной площади у домика со свеженадстроенным этажом. Его хозяин Ахмад, тщедушный, безбородый, с чрезвычайно подвижным лицом, обожал детей. Наблюдателю никак не удавалось их сосчитать. Пять? Восемь? Или, что не исключено, все десять! И сколько жён? Обустройство семейного гнёздышка требовало средств, чего у безбородого Ахмада, по всей видимости, не доставало. О грустном положении явствовали стены, не удостоенные облицовочного камня. Голое здание хотелось пожалеть, как вздрагивающего от стыда пуделя, обритого охочими до моды хозяевами. Как раз случай, когда красиво не выглядит однозначно.

Ахмад препирался с благовидными господами. Строительными подрядчиками, решил Наблюдатель. Кому ещё быть возле строящегося дома? Строители ему нравились. Один - в белом балахоне до пят. Видно, старший. Прочие - в чистеньких камуфляжках. У всех окладистые бороды. Искристо-белые зубы. Много-много ровных зубов. Редкость в Газе. Все три вежливые, как на подбор: спорят и улыбаются.

Через площадь слышалось, как строители убеждали Ахмада в неизбежности копать глубже. Рыть именно там, где они стояли. Настойчиво топали под собой ногами, обозначая точное место. Призывали в свидетели небо. Изображали руками траектории божьего гнева в случае отказа. Безбородый на то и безбородый - гнева не страшился. Жалобил, выкатывая глаза. Видно, выторговывал скидку. Стоял на своём, указывая на детей. Наблюдателю в кои-то веки удалось сосчитать - как раз двенадцать. Стояли полукругом, мал мала меньше. Слушали внимательно.

Подрядчикам вскоре спор надоел. Враз помрачнели, перестали улыбаться. И заговорили на пониженных тонах. Детей словно ветром сдуло. Безбородый побледнел - вдруг уйдут, не достроив. Стал лебезить, хватать за рукава, воздевать персты к небу. Но подрядчики слушать перестали. Отворачивались. Тогда Ахмад покорился и окончательно сник. Пустил слезу, махнул рукой и торопливо умчался в старенькой, грозившей развалиться "субару". Куда? Куда же ещё - в банк за деньгами, чтобы оплатить работу.

Между тем, подрядчики не зевали. Один из них позвонил по телефону. Серьёзная фирма. Звонившего Наблюдатель для удобства назвал Аладдином. Почему нет? Аладдин из сказок чесал лампу, этот - говорил по телефону. Результат одинаковый - мгновенное решение проблем.

Сезам! Подрулил рефрижератор. Опустилась задняя дверь, по ней из рефрижератора скатился экскаватор. Интересно, что делал в холодильнике этот потешный недомерок? Остывал от горячей работы? Наблюдателю он напомнил щенка - милягу и увальня. Но лишь на первый взгляд. Карлик-землекоп оказался не декоративным. Вгрызся зубьями в землю, как джунгарский хомячок в незрелый патиссон. В отрытую канаву засунули незатейливую конструкцию, затем приладили болванку с тупым оскалом. Ракета, что ли? Интересно! Становится очень интересно! Затем коротышка, бодро шевеля гусеницами, покатил к дому. Обгрыз землю под стенами. Заехал за угол. Пожужжал и там. Появился с другой стороны. Довольный, уставший. Поднялся в рефрижератор - охлаждаться. Бородатые труженики спрятали в канавки вокруг дома перевязанные брикеты и припорошили землёй. Сверху пробросили проводок.

Наблюдатель привстал. Он начинал вникать в происходящее. Невероятно. Так увлёкся работой подрядчиков, что пропустил остальное. Кишащая жизнью площадь опустела, как перед тропическим ливнем. Торговцы с покупателями исчезли, словно тени в полдень. Соседние магазинчики закрылись. Хозяин чайханы, оставив на столе полный кофейник, будто сквозь землю провалился. Даже ленивый толстяк, изнывающий под солнцем, проворно юркнул в ближайшую подворотню.

Любопытная детвора Ахмада попыталась выбраться из дома, но строители шикнули грозно, и мелюзга предпочла скрыться под многочисленными материнскими бурками. Строители уселись в кабину рефрижератора. Посовещались. Затем наружу выскочил Аладдин. Послюнявил палец. Проверил направление ветра. Подбежал к болванке, сместил чуть в сторону. Чиркнул зажигалкой. Метнулся в кабину и с разбега запрыгнул. Машина рванула с места.

Подрядчики не ошиблись в расчётах. Они знали многое о траекториях божьего гнева. Через несколько мгновений после того, как стрела Аладдина взмыла в небо, оттуда ударила кара в виде короткой молнии. Взрыв подбросил огрызки конструкции и углубил отрытую экскаватором яму. Шрапнель царапнула стены.

Наблюдатель облегчённо вздохнул. Можно поаплодировать. Обошлось. Он повертел головой, чтобы отыскать хоть кого-нибудь, с кем разделить впечатления. Никого. И в ту же секунду мир перевернулся. Гулкий взрыв встряхнул округу - домишко Ахмада с пыльным выдохом сложился сам в себя. Наблюдатель не сразу смог вспомнить, сколько у безбородого детей. Кажется, двенадцать. А жён? Он не знал. Картинка уличного опустошения разом ожила. Отовсюду к дымящимся руинам бежали люди с вёдрами. За ними мчались десятки репортёрских бригад, по совпадению проживавших рядом, - спешили выполнить священный и опасный журналистский долг. Репортёры вещали на фоне разрухи - из развалин подрядчики с горестными воплями извлекали искалеченные тела убитых и раненых. Раньше кареты скорой помощи примчалась старенькая "субару". Небеса! Это вернулся отец! Как объять горе! Оно неподдельно.

Боль. Нестерпимая боль. Остальное оказалось подделкой. Обыденной и кровавой - с невинными жертвами. Отрепетировано и пошло, как по нотам. Телеканалы разносят фальшивые в своей правдивости кадры бесчеловечного преступления "Израильской военщины".

Пара пакетиков, чтобы подсластить. Пара брикетиков для подогрева. Как ветер, журналистская братия, чтобы раздуть.

Расходы, проплаченные сторицей.

Земля обетованная, прозванная пришельцами Палестиной! Земля праотцов, Израиль! Разве не на головы твоих детей падают ракеты Аладдина? Разве кровью твоих детей очистятся мёртвые дети Ахмада? Заранее или после? Какая сослагательная картина! Мёртвые дети на телеэкранах! Раненые мученики с ужасом в глазах. Люди, разве вы не верите?

Очнитесь.

Прозрейте.

Узел всегда о двух концах. 

"Что касается меня, то я против насилия..." - сокрушённо думал Наблюдатель, меняя дислокацию в поисках места, не тронутого грязной рукой режиссёра. "Непостижимо... - сетовал он на несовершенство мирового уклада, - ... евреи отстаивают право на жизнь, арабы - право на смерть. Как договориться?"

Аркадий Маргулис, Виталий Каплан