Где-то в конце шестидесятых годов ехали мы с другом поездом Рига - Москва. Вагон был аккуратный и уютный. Рижские составы в то время вообще отличались чистотой, салфеточками на столах и хорошим чаем. В купе, кроме нас, никого не было. Получилось так, что мы не сумели взять билеты в плацкартный вагон, и пришлось разориться на купейный. У нас была с собой бутылка красного алжирского вина, самого дешёвого по тем временам. Вот мы и наслаждались жизнью и комфортом как могли. Выпив по глотку, вышли в тамбур на перекур. Там уже стоял мужичок и скручивал "козью ножку".  Ему на первый взгляд было лет шестьдесят. По нашим тогдашним представлениям, глубокий старик. Седые волосы, постриженные под "полубокс". Седая, окладистая борода. Он бы сошёл за Деда Мороза, будь ростом повыше. У этого деда был новёхонький костюм, из-под бороды выглядывал галстук, на ногах красовались лаковые туфли. Я так подробно рассмотрел старичка, потому что давно не видел, как в поезде курят самосад. Мы-то с другом курили "Шипку". И дёшево, и сердито.

Пока я любовался лаковыми туфлями, дед прикурил, затянулся пару раз и предложил:

- А вот попробуйте моего табачку. Попробуете - другого не захотите.

Валерка сдуру попробовал. А потом кашлял до слез. Дед остался доволен:

- Свой табачок. "Вырви глаз" называется. У меня дома всё свое: и молочко, и хлебушек, и мясо, и водочка. Соседи куркулём кличут. А я не обижаюсь, потому что куркуль и есть. И отец мой был куркулём. И дед. Работящие были мужики. Хозяйственные. А сейчас вот домой еду. На родине побывал, посмотрел всё, с людьми поговорил. Погостил - надо и честь знать. Теперь домой еду.

- Далеко ехать? - спросил Валерка.

- Ох, далеко, сынок, - обрадовался дед вопросу. - В самую что ни на есть тайгу.

Дед радостно засмеялся и фальшиво пропел:

- Кругом тайга, одна тайга, а я посередине.

А потом добавил:

- Ах, сынки! Если бы вы знали, какое это счастье - на родине побывать.

- А как же это вас из Латвии в тайгу занесло? - снова встрял Валерка.

- Из Литвы, - ответил старик. - Мы под Паневежисом жили. На всё промысел Божий. На всё. Когда красные пришли в сороковом году, то нас выселили к чёрту на кулички. Так же, как и других кулаков. Всех, кто похозяйственней был, в товарняки - и в путь-дорожку. Мне четырнадцать лет было. Успел в карманы зерна насыпать. Тем и спаслись. На этапе из этого зерна похлёбку варили. На пару раз хватило. Сестра умерла ещё на этапе. Слабенькая была. А отец уже на выселках отошёл. Нас высадили в тайге на берегу речушки, дали топоры, пилы, продукты и уехали. Живи, как хочешь. Сентябрь на дворе, а у нас ничего: ни хаты, ни запасов. Вот и начали строиться. Что делать? Многие померли. А я живой. И очень даже. Это тоже счастье, сынки, живым остаться.

Дед достал носовой платок и промокнул повлажневшие глаза.

Я спросил:

- Так что же вы в Литве, на родине, не остались? Сейчас ведь можно.

Дед засмеялся:

- Свободы там нету. Понимаешь, сын, свобода не та. Куда ни ткнись, заборчики, межи, дорожки, тропинки. Туда не ходи, сюда нельзя. А у меня на тридцать вёрст вокруг всё моё. Хочу пашу, хочу кошу, хочу по траве валяюсь. Дети и внуки отдохнуть приезжают. Все при деле. Все по городам поразъехались. Мой хутор для них - родина. Как же это мы с Алдоной всё это бросим?

Помолчали. И дед уточнил:

- Алдона - это жена моя.

Потом он затоптал окурок, пожелал нам счастливого пути и ушёл.

Мы тоже вернулись в купе. Там снова глотнули паршивого алжирского, и Валерка сказал:

- Туфту дед гнал. Как же это он из Литвы рижским поездом едет?

- А кто его знает? - задумался я. - Может, и врал дед. А может, и не врал. Сейчас уже не узнаешь.

Тут мы стали обсуждать прошедшую сессию и забыли об этом старике.