Часть 2

А Нина Георгиевна боролась с антисемитами. Своими методами, педагогическими.

    Как-то они с повзрослевшей Маринкой возвращались из Питера "Красной стрелой". Нина Георгиевна была переводчицей с французского на международном симпозиуме, а дочку взяла с собой, чтобы показать город и Эрмитаж, конечно.

    В последнюю минуту к ним в купе вломились двое молоденьких военных. Один был спокойный, симпатичный, сразу галантно уступил Марине свою нижнюю полку. Другой, мордастый и шебутной, все время что-то громко вещал и сам же похохатывал. Нина Георгиевна сидела у окна и, включив ночник, читала книгу. Марина чувствовала, что он раздражает мать и та долго не выдержит. Так и вышло.

    В какой-то момент мордастый самодовольно огладил себя по щекам и, ни к кому не обращаясь, громогласно объявил:

    - Сегодня меня брил квалифицированный еврей.

    За Ниной Георгиевной не заржавело:  

    - Да, евреи - квалифицированный народ. А вы, сударь, дурно воспитаны. Понимаю, в пажеском корпусе вы не обучались, но как военнообязанный, согласно инструкции, пристойному разуму и благородным поступкам следовать должны, - и, встав в знак того, что разговор окончен, она величественно кивнула дочери: - Пойдем, Марина, вымоем руки... перед сном.

   Марина смеясь выскочила за ней в коридор.

   - Ма, ты его хорошо отбрила. Но такой нафталиновый язык?! 

   - Так доступней...

   В очереди Нина Георгиевна вела себя по-другому. Очереди она ненавидела с войны, с тех пор как ее, девчонку, несправедливо выпихнули из длиннющей очереди за хлебом после двухчасового дрожания на морозе. Очереди, как спрут о восьми ногах, издавна обвивали тело ее страны.

    В очередях развитого социализма люди зверели, словно в каменном веке. На проспекте Мира, недалеко от их замечательного кооператива, находились два магазина, имевшие даже не общегородское, а общесоюзное значение. Это "Дом обуви" и "Вологодское масло", куда шли люди нескончаемым потоком, как на похороны выдающихся деятелей партии и правительства в Колонный зал Дома союзов.

    Если с обувью можно было особенно не частить, то за молочными продуктами приходилось стоять в приличной очереди по крайней мере раз в неделю, потому что отпуск товаров в одни руки был ограничен. И Нина отбывала эту неприятную повинность обычно в свой библиотечный день утром, когда народу бывало поменьше, не так шумно и можно было подумать о вечном.

    На этот раз в молочном магазине ее мысли прервал хриплый мужской голос:

    - Ну куда прёшь? Вечно эти явреи везде лезут, как тараканы...

    Нина Георгиевна обернулась. Несколько сзади нее стоял крепкий мужичок в потасканной рабочей одежде, явно навеселе. А впереди, ближе к прилавку, как-то нетвердо протискивался, опираясь на колёсную сумку, невысокий худощавый старик с библейской бородой. Реакция Нины Георгиевны была мгновенной:

    - Пожалуйста, гражданин, становитесь на мое место, я пойду в конец очереди.

    Но тут произошло неожиданное. Дородная женщина, стоящая уже почти у прилавка, медленно развернула свое мощное тело и заголосила.

    - Ах ты, голь перекатная! Залил свои зенки и думаешь, что тебе всё дозволено?! Да человеку стало плохо, и я сама велела ему посидеть на подоконнике! Передо мной он стоит, так что заткнись и не возникай!

    Очередь молчала. А продавщица весело выкрикнула:

     - Давай, дедуля, свою посуду - налью тебе сметанки. С походом!

    И подхватив протянутую банку, одним ловким движением наполнила ее густой субстанцией, закрыла крышкой да еще обтёрла сухой тряпкой...

    Нина Георгиевна была воинственной, не терпела несправедливости. Эдакий Дон Кихот в юбке. Она даже написала статью в литературный журнал о том, что Достоевский и Чехов, конечно, великие русские писатели, но при этом отвратительные антисемиты, которые не просто отражают темные стороны народа, но подстрекают его на неблаговидное. Статью не напечатали.

    Она перетащила маму Ильи из коммуналки в их кооператив: пришлось снова взяться за переводы, а коммуналку подарить любимому государству - и была счастлива, что после лагерей эта скромная труженица успела хоть немного насладиться благами советской цивилизации.

    На их двенадцатиэтажном доме - с одним подъездом, двумя лифтами и мусоропроводом на лестничных площадках - висела табличка "Дом коммунистического содержания". Внизу сидела консьержка, а попросту лифтёрша Варя. У незнакомых людей Варя непременно спрашивала, к кому они направляются, и лестницы, в отличие от обычного дома напротив, были чистыми.

    Варя со взрослым сыном-алкоголиком жила на первом этаже в небольшой квартире с двумя смежными комнатами и просторной кухней. Мрачный сын никогда и ни с кем не здоровался, передвигался вразвалку, как моряк по палубе попавшего в шторм корабля, его лицо всегда украшал большой багровый фингал под глазом, а то и под двумя. Он нигде не работал и было большой загадкой, на какие деньги он пьет и как этой семейной ячейке удалось купить дорогой кооператив.

    В начале високосного 1984 года Илюшина мама перенесла инсульт, стала совсем беспомощной, и Марина переселилась к ней, чтобы приглядывать и поддерживать ее. А Нина Георгиевна, пораздумав и посоветовавшись с адвокатом, решила, что будет справедливым оформить родственный обмен, ведь не терять же жилплощадь, в которую вложено столько денег и труда. Большинству советских граждан такая роскошь давалась задарма.

    Но не тут-то было. Государство не терпело личной собственности, а потому передавало по наследству гражданам не кооперативную квартиру, а обесцененные инфляцией бумажные рубли. Наслаждайтесь, кто может!

    И был суд. Был прокурор, который доказывал, что помогать бабушке можно, и не оформляя обмена. Был лечащий врач, который прикатил на машине скорой помощи и выступил прямо в белом халате, со стетофонендоскопом на шее. Адвокат тоже постарался, цитируя законы и постановления. И они выиграли, хотя пришлось заплатить и тому, и другому изрядно. Вот такая се ля ви...

    В их доме заявление в ОВИР о переезде в Израиль на постоянное место жительства первой подала семья Пети Магула с седьмого этажа, известная тем, что почти не пользовалась лифтом: ради здоровья и вверх, и вниз семья ходила пешком.

    Петр Борисович был профессором Химико-технологического института, его жена Регина преподавала ювелирку в Строгановке, а два сына-близнеца учились вместе с Маринкой в близлежащей английской школе.

    Насчет отъезда Нина Георгиевна их прекрасно понимала: только что разразился Чернобыль; из Афганистана каждый день приходили все новые цинковые гробы - "груз 200". Нельзя, ни за что нельзя отдавать своих детей, безусых мальчишек, на растерзание бездушному тоталитарному молоху. Ради чего? Ради власти и благополучия этих выживших из ума старцев?

    Узнав об этой ошеломляющей новости, Нина Георгиевна тихо спустилась по лестнице к своей приятельнице Регине: чем помочь? Предложение оказалось весьма кстати.

    Регину уже вызывали в отдел кадров, предлагая забрать заявление из ОВИРа и уволиться. И угрожали открыть уголовное дело по обвинению в незаконной обработке и сбыте изделий из драгоценных камней и золота. А это уже уголовная статья.

    - И что ты сделала? - спросила Нина.

    - Конечно, уволилась, но заявления мы не забрали и теперь ждем последствий.

    - Какие последствия? У тебя что, подпольный цех?

    - А кто его знает, что им взбредет в голову! Ушлые люди посоветовали унести из дома профессиональные инструменты, которые могут быть использованы как вещественные доказательства. А наркотики все равно подкинут.

    - Но какие-нибудь пассатижи или молоток есть в каждом нормальном доме!

    - Нет, речь идет о специфическом оборудовании, которое есть у любого ювелира, например, горелка или тигель для переплавки металла, или волочильная доска для протяжки проволоки.

    - Ну, тогда собирай свое хозяйство, отнесу его в надежное место, - Нина Георгиевна уже чувствовала себя подпольщицей.

    В течение следующего дня она перевезла к Ксинане по частям весь имеющийся в доме инструмент и впридачу книги, которые могли быть признаны крамольными. Авось не помешает. На войне как на войне.

      Тут и грянул обыск. Дом гудел, хотя действо, как и полагается, происходило ночью. Больше всего возмущал народ не сам факт вторжения в частную жизнь граждан, а то, что понятыми были лифтёрша Варя и ее нетвердо стоящий на ногах сын-алкоголик с фиолетовым глазом, неумело замаскированным лейкопластырем.

    Чтобы лишний раз не маячить, Нина заглянула в разоренный дом через неделю. В гостиной мальчишки бойко говорили по телефону на английском. Регина в приподнятом настроении сразу увела подругу на кухню.

    - Представляешь? Нас отпустили! А это, - она показала на закрытую дверь, - американские еврейские организации каждый день звонят, чтобы власти не передумали.

    Они перешли в кабинет, где Петя стоял на голове - расслаблялся. Легко вскочив на ноги, он тоже возбужденно стал рассказывать, как его хотели проработать на факультете, а он им сказал:

     - Завтра у меня лекция по органической химии на пятом курсе, так я надену кипу и талес и провозглашу с кафедры: "Бог един!" Слушай, как они перепугались, любо-дорого смотреть!

    - Конечно, никакой кипы и тем более талеса у него сроду не было, член партии все-таки! - веселилась Регина.

    - Был, - весело уточнил Петя, - партбилет я торжественно положил на стол. 

    Инструменты они оформили честь по чести и благополучно вывезли - не бомба же? Регина основала собственную художественную галерею в Нью-Йорке. Они до сих пор перезваниваются.

    С той поры лифтёршу Варю иначе как стукачка не называли. За глаза, конечно. Ее побаивались.

    Мысль об отъезде в Нининой голове разрасталась и укреплялась.

    А тут еще на доске появилось объявление о созыве общего собрания жильцов. Дескать, лифтерша Варя, заслуженный член кооператива, желает подняться с первого этажа на восьмой, в равноценную квартиру.

    Но позвольте, там проживает любимый всеми Сергей Сергеевич Печатников? Как же так?

    А вот так: если он не потрудился своевременно оформить свое членство в кооперативе, пусть переезжает на первый этаж, как и полагается вновь прибывшему.

    История этой злополучной квартиры на восьмом этаже тоже непростая. С самого начала там жил некто Вольдемар, про которого было известно, что служит он на Лубянке. Когда он уехал, получив казенную квартиру где-то на улице Горького, туда переехали пожилые пенсионеры: муж, как две капли родниковой воды похожий на Ростислава Плятта, известного актера театра Моссовета, и его жена Вера Самойловна, удивительно мягкая и приветливая, но, видимо, очень больная женщина. Она плохо ходила и тяжело дышала, будто у нее под шубой находилась долгоиграющая музыкальная шкатулка. Каждый день к вечеру эта трогательная пара выходила на прогулку по заброшенной и упраздненной улице Разорёнова - по имени убитого левыми эсерами большевика.

    Иногда к ним присоединялся относительно молодой человек с теннисной ракеткой за плечами. У него были красивые седые волосы, густые черные брови и застенчивая улыбка. Это и был архитектор Сергей Сергеевич, который жил где-то далеко по Казанке и часто - видимо, когда играл в теннис в Лужниках - ночевал у стариков.

    Об этом странном трио в доме судачили разное. Плешивый дипломат с третьего этажа, которого недавно выдворили из Парижа за шпионаж, но который за три года службы успел проникнуться французским духом, заявлял, что в прогрессивной Франции жизнь втроем не новость и треугольник - очень устойчивое построение.

    Но Нина разузнала, что Сергей - сын их близких друзей - рано остался без родителей, и бездетная пара заменила ему и отца, и мать. А теперь в знак благодарности он их опекает, даже помог осилить этот чертов кооператив. 

    Первым умер Плятт. Теперь Сергей Сергеевич почти каждый день выгуливал потяжелевшую Веру Самойловну, осторожно, под руку, обводя скользкие места. Возил к врачам, ходил с большой сумкой в магазины за продуктами и выносил мусорное ведро.

    Со временем все к этому привыкли и даже сочувствовали.

    И это мнение почти не изменилось, когда стало известно, что они расписались. До Нины через знакомых дошло, что инициатором была Вера Самойловна, и ее слова:

    - Чтобы я добровольно отдала свое выстраданное жилье этому государству? Этому чудовищу? Да не бывать этому!

    Она умерла тихо, во сне, как праведница. Панихида состоялась прямо перед домом: она лежала в гробу красивая, в цветах. Сергей Сергеевич беззвучно плакал, кулаком утирая глаза...

    И вот это идиотское объявление. Да, есть брачное свидетельство, но ему надо было побеспокоиться о себе и обратиться в правление с просьбой принять в члены ЖСК. А куда смотрело само правление?

    Собрание было бурным; председательница тонко намекнула: а что, если брак был фиктивным? Но именно это распалило всех: какое твое собачье дело?

    Жильцы заполнили тесный вестибюль и распашонкой расположенные два коридорчика с открытыми по этому поводу дверями. Тогда уже вошли в моду железные сейфовые двери квартир и замки на общих коридорах. (Однако и это не помогало: Маринкины санки умыкнули прямо с крючка у двери их квартиры.)

    Нина стояла на лестнице, ведущей на второй этаж, крепко держась за деревянные перила, чтобы не упасть или по крайней мере крепко не выругаться. Выступала Варя:

    - Вы, Печатников, эгоист. Что вам стоит переехать на первый этаж? Вы молодой, спортивный и один, а нас двое. Вы же русский человек, Печатников!

    Эта тирада подействовала на Нину, как на акулу запах крови. Она сказала ледяным голосом:

    - А не кажется ли вам, милочка, что на первом этаже ваш непутёвый сын целее будет?

    - Давайте голосовать! - заторопилась председательница. - Кто за то, чтобы нашего заслуженного лифтера переселить на более высокий этаж? - и сама подняла руку. Еще подняла руку Варя, пятеро воздержались.

    Это событие так и забылось бы, но в ту зиму Варин сын замерз в сугробе недалеко от дома, а Нину Георгиевну кто-то назвал ведьмой, кто-то - ясновидящей...

    Как она и запланировала, друзья из университета Чикаго организовали Илье рабочую визу. Начались сборы. Как назло, в эти хлопотные дни Нину дважды обворовывали: один раз в троллейбусе вырезали из сумки всю получку, в другой - на обменном пункте красиво одетая восточного типа девушка вырвала у нее из рук тощую пачку зелёных и бросилась бежать.

    Труднее всего было продать квартиру. Вернее, выписаться. Позади перестройка и гласность, отмена КПСС. На дворе те самые "лихие девяностые": приватизация, торговля ваучерами и шеренги людей вдоль улиц, продающих всё, что доставляли в огромных сумках челноки из Турции и Китая.

     Но институт прописки никто не отменял и выписаться из московской квартиры было такой же проблемой, как и прописаться. 

    По совету бывалых наняли маклера, и он моментально решил эту задачку, дав взятку начальнику районной милиции. Нашел покупателя.

    - Только что вернулся из Берлина, служит в Западной группе войск, - исчертывающе охарактеризовал он претендента.

    А сама сделка напоминала американский триллер. Нина с маклером прибыли с утра пораньше к какому-то захудалому банку в Новых Черемушках. И весь день провели на детской площадке во дворе; хорошо, что Нина захватила с собой книгу и таблетки валерьяны. Каждый час маклер звонил из автомата своему клиенту, и всякий раз получал бодрый ответ:

    - Выезжаю!

    Почти перед закрытием появился белокурый парнишка и все молча спустились в подвал. Клерк пересчитал упругие пачки и торжественно погрузил их в сейф, затем положил ключи от квартиры в другой сейф и, артистично перекрестив руки, выдал каждой стороне по вожделенной сейфовой отмычке. Все облегченно вздохнули, а маклер даже пошутил.

    - Что, геноссе, танк не продавался?

    - Самоходная пушка, - парировал товарищ. - Понимаю ваш гнев, но за последними баксами весь город облазить пришлось. Уж извините...

    Банк сдержал свое слово и, хотя все нервничали, что он вполне может кинуть, перевел по частям всю причитающуюся сумму в Америку, в счет первого взноса за дом: друзья уже подыскали что-то не очень дорогое, но приличное.

    Последним был визит на Николо-Архангельское кладбище, где рядом покоились родители и Ксинаня. Нина попросила у них прощение.

    - Я уезжаю не ради себя и не ради мужа, ради детей. Я не хочу повторения пройденного, а я вижу, что все идет к тому. Эту страну не переделать и за двести лет. Слишком тяжелое наследие, да вы это лучше меня знаете. Простите...

    По статистике, американцы в среднем за жизнь переезжают 14 раз. За двадцать лет американской жизни Нина тоже переезжала: от хорошего к более скромному. Сейчас у нее была симпатичная квартирка с видом на парк, недалеко от детей. Она там гуляла и кормила белок, наблюдала за стаями оленей. Если бы не депрессия... И мужа не вернуть.

   ... В то утро Нина Георгиевна проснулась от какого-то неясного звона, будто колокольчики радостно гремели, и на потолке дрожали веселые солнечные зайчики. Она метнулась к окну и замерла: какая красотища!

    За ночь город превратился в огромное хрустальное царство! Все деревья были затянуты ледяным облаком, на каждой веточке висели сотни капель-кристалликов, как подвески роскошной люстры, которые блестели и звучали от дуновения ветерка. Чтобы устроить в ее квартире звуковое и светопреставление.

    Господи, почему у меня внутри все поет, как в этом волшебном изумрудном городе? Уж не потому ли, что вечером придет Сонечка и я сейчас быстренько приготовлю ее любимый фасолевый суп?

    Нет-нет, здесь что-то более загадочное. С вечера шел проливной дождь, а под утро ударил мороз, на лету превративший каждую каплю в хрустальную льдинку. Такого за всю жизнь не встретишь, во всем этом, безусловно, есть какой-то посыл, божий промысел. Думай! Ты же "ясновидящая"!

    Эх, если бы! Полдня она делала все автоматически, особенно не вникая. И вдруг остановилась. Вот оно! И она вспомнила свой ночной сон. Да он вещий!

    Она - молодая и энергичная, мини-юбка, короткая стрижка - держит в руках свой смартфон и говорит отчетливо:

    - Окей, Гугл!

    Да это знак! Она должна наговорить на телефон всё о своей жизни, о жизни своей семьи и друзей. Это будет память об ушедших и объяснение живым, почему такие, как она, русские, покидают родину и увозят своих детей. И почему эта страна по-прежнему волнует их. Это свыше!

Человек - не остров. Соотечественники должны осознать, а наивные американцы - понять, что нет никакой "загадочной русской души". Есть несчастный забитый народ и плохая имперская наследственность: агрессивность, пьянство, хамство, воровство и беспросветная ложь. Смешно, но главный вопрос - ты меня уважаешь? - волнует пока только пьяниц. Страна деградирует и вырождается.

Возможно ли изжить это - не знаю, но жить с этим нельзя. Нельзя жить под бесами, которые подмяли страну. Я - учительница, я должна открывать людям глаза, чай, эта страна мне не чужая.

Никак нельзя ждать еще двести лет!

    Да, я напишу об этом. Сонечке останется лишь отредактировать и издать две книги - на русском и английском. А когда русские обретут чувство собственного достоинства и научатся уважать себя и других, потомки вернутся на родину. Но тогда это будет другая страна. Цивилизованная.

    Нина Георгиевна достала пухлый альбом с семейными фотографиями, стерла с него пыть, села в кресло-качалку, включила мобильник. Итак, с чего начнем?

    Пусть дочка сама расшивает гладью свои подушки. Мы еще повоюем!

    И засмеялась. Звонко, как в юности.