Семен стоял над свежезасыпанной могилой жены и не утирал слез, солеными струйками растекавшихся по лицу. Его голова безвольно поникла, как любимые ею темно-красные розы на венках, совсем некстати стоящих теперь на этом пятачке, занимая место, которое он уже облюбовал в своих мыслях для березки и скамейки. Каждый день его неотвратимо тянуло сюда.

В умелых руках Семена скамейка получилась добротной, много времени не потребовала... Теперь он сидел вечерами один на этом глухом кладбище и вспоминал каждый день их совместной жизни, начиная с того самого момента, когда в их 7-м "А" кто-то крикнул: "Новенькая!" - и классный руководитель Анна Ивановна ввела за руку маленькую и тоненькую девочку по имени Вера Ванфу. У нее были черные миндалевидные глаза и брови вразлёт, а вид такой испуганный, что Семен сразу назвал ее для себя Мышонком.

Для Вовчика и Крысы, местных "хулиганов и головорезов", по выражению той же Анны Ивановны, это была сущая находка, потому что уже с неделю они были не у дел и явно скучали. До цепи их неприятностей Крыса любил принести в класс свою подопечную крысу Лариску и, прицелившись, любовно опустить ее за шиворот зазевавшегося ученика. Анна Ивановна не стала долго терпеть девчоночий визг в классе: изловчившись, она поймала это длинное породистое животное за хвост и на вытянутой руке отнесла его в живой уголок.

Месть "гангстеров" была страшной. В их небольшом городке все знали друг друга в лицо, и в классе Анна Ивановна проходила по разряду "старая дева", тем более что она постоянно носила очки, которые все время поправляла, и наглухо застегнутое платье цвета и фасона маодзедуновского кителя. И вдруг разведка донесла, что эту скромницу сопровождал в кино некий джентльмен при усах и бакенбардах.

Это ли не повод? И вот на уроке математики, когда измазанная мелом Анна Ивановна большим деревянным циркулем чертила на доске окружности, Вовчик поднял руку и наивно спросил:

- Анна Ивановна, а что такое бакенбарды?

Обоих друзей отправили за родителями, и на неделю школа погрузилась в море спокойствия. И тут привели Верочку. Очевидно, из-за ее малости Вовчик сразу окрестил ее Ван-тьфу, но Крыса взял тайм-аут, чтобы придумать что-нибудь покровожадней. И придумал. Когда через несколько дней на истории его вызвали к доске отвечать, почти в каждом предложении он употреблял словосочетание "татаро-монгольское иго" и при этом пристально смотрел на Веру.

Ему объясняли, что она - посланец стран восходящего солнца и вообще такая капелька не может быть игом, но он долбил, как дятел, свои глупости и на уроках литературы, и даже в кабинете биологии.

Тогда пришла очередь Семена. Он мечтал стать боксером и занимался в секции Дома пионеров, так что ему не составило большого труда в мешке для сменной обуви пронести в класс свои боксерские перчатки. После уроков он знаком попросил Крысу задержаться, закрыл дверь на стул и показал враз остолбеневшему шантажисту пару мастерских приёмов. С "игом" было покончено, но довольно скоро эти двое стали дразнить их с Верой "жених и невеста - тили-тили тесто!" Воображение-то куцее!

А причиной было то, что в их школе во вторую смену работала музыкалка, и Вера выходила на крыльцо со своей казавшейся в ее руках огромной скрипкой уже затемно. Семен к тому времени тоже освобождался, иногда хорошо побитый, и на почтительном расстоянии следовал за ней, чтобы всяким "крысам" было неповадно тронуть его Мышонка.

В один прекрасный день Вера остановилась, подождала, пока он подойдет поближе, и своим тихим, чуть хрипловатым из-за частых ангин голосом сказала, ломая невидимую стену школьной отчужденности:

- Пойдем, я тебе папину коллекцию покажу.

Они жили на отшибе, в поселке для научных работников, где купили зимнюю дачу в сосновом лесу, чтобы поправить девочкино слабое здоровье. Ее отец был потомственным геологом, и в его кабинете светились и переливались радужными цветами уральские самоцветы, собранные в причудливые колонии.

С того самого времени Семен стал постоянным Вериным телохранителем. После школы провожал ее домой; вместе они делали уроки, а потом под звуки скрипки он погружался в мир минералов: желто-оранжевый сердолик, красная и зеленая яшма, загадочный малахит волновали его, а Вера в его мальчишеских грёзах представала не иначе как Хозяйкой Медной горы.

Были они неразлучны; постепенно все к этому привыкли, и никто не удивился, что почти сразу после школы они поженились. Хотя Вера подросла и стала вполне среднего роста, для Семена она по-прежнему осталась Мышонком и Верочкой. Она потом, смеясь, рассказывала, что выросла в считанные дни, когда, просыпаясь по ночам, тихо кралась к холодильнику и съедала всё, что там было, а мама делала вид, что ничего не замечает, и к ночи запасы пополнялись.

Они уже жили отдельно в небольшой квартирке, которую Семен собственноручно отделал деревом, чтобы ей легче дышалось. Он как-то незаметно окончил институт по инженерной специальности и довольно успешно работал в одном из "почтовых ящиков", которых по их Казанской дороге было как маслят после хорошего дождя.

Главным же предметом его забот всегда была Верочка. После окончания консерватории она играла в молодежном оркестре и часто уезжала в турне. Иногда солировала. Семен знал наизусть весь ее репертуар. Она никогда не фальшивила, даже на репетициях или дома. Просто сбивалась и останавливалась, тогда он кричал из соседней комнаты: "Попробуй помедленнее!" Он гордился ею и восхищался, когда она в длинном темно-вишневом платье стояла в вытянутом световом кругу от двух юпитеров, и ее скрипка пела так нежно и печально, что хотелось плакать.

Здоровье у нее было слабое, она часто возвращалась с гастролей совсем больная, и он ее заботливо выхаживал, безнадежно упрашивая бросить работу или ограничиться уроками. Но ей нравились атмосфера современного концертного зала и запах пыльных провинциальных кулис - без музыки она жить не могла.

Семен благословлял каждый прожитый день их счастливого десятилетия, потому что предчувствовал беду, ходившую за ними по пятам на мягких, кошачьих лапах. Вера подхватила гонконгский или какой-то еще грипп и не смогла справиться с болезнью. Она растаяла, как облако, оставив ему лишь воспоминания о мимолетном счастье да скрипку, которую они называли "Страдивари". Своими изящными линиями та напоминала ему Верочку, и в память о жене он повесил скрипку вместе со смычком на стену, как икону.

... На сороковой день после ее смерти, когда он, как всегда, сидел на своей скамейке, рядом молча опустилась Валентина, не очень близкая Верина родственница. Он встречал ее на семейных торжествах, но знал о ней мало. Жила она где-то на столичной окраине и, приезжая на электричке, смотрела на них свысока, как на провинциалов. Ее отец женился на русской женщине, что в московской корейской общине не поощрялось, и только Верин отец, чуждый предрассудков, признавал этот брак. Валентина была похожа на свою мать; круглолицая и коренастая блондинка с большими руками и ногами, она была полной противоположностью хрупкой темненькой Верочке. И голос у нее был высокий и дребезжащий.

- Ну, чего ты один сидишь здесь в потёмках? Сорок дней ведь... Пойдем к родителям, вот я и бутылку припасла.

- Не могу я им в глаза смотреть... Это я не уберег ее...

- Перестать ерунду городить! Ты у них один остался - идем!

... Как недавно и как давно он был здесь! По-прежнему за стеклом сиял всеми своими прозрачными гранями горный хрусталь и на крахмальной скатерти стояли изысканные блюда корейской кухни, которые он так любил: жгуче-острая, похожая на скользких оранжевых червей морковка, пророщенные бобы и молодые побеги папоротника.

Верины родители осунулись и постарели. Обнявшись, они поплакали втроем, пока Валентина хозяйничала на кухне.

После первой же рюмки все поплыло у Семена перед глазами - и что за дрянь плеснула ему Валентина?! Она же и до дома его довела: у него полный провал в памяти случился и что-то нестерпимо жгло внутри. Едва добрался до постели; но когда голова коснулась подушки, к нему, как часто бывало, во сне пришла Верочка - и он блаженно улыбнулся... Однако на этот раз ее нежный образ заслонила и разделила их нависшая над ним полная желтая луна, а незнакомый голос прошептал: "Мой милый, забудь всё, расслабься..."

... На работу Семен опоздал, но Тарасыч, его начальник, отнесся к нарушению режима с пониманием - сороковины все-таки. Он как будто ждал Семена и сразу потащил его в свою каморку.

- Вот что, Семен, ты - человек библейский, непьющий! Я тебе покажу одну бумагу, ты ее прочти про себя с выражением, а потом изложишь свои оргвыводы.

Письмо было адресовано заведующему отделом внедрения и начиналось без обращения: "А поохотиться здесь есть где! И заяц прыгает, и лиса крадётся... Только вот снегу ноне навалило: собака не йдет - на руках ее несу. А в аптеке весь тройной одеколон уже попили, за денатурат принялись. Установку, которая "Катя", пока не запустили - мудрёная больно, техпомощь нужна. Так что подсобляйте. С приветом Николай".

- Василий Тарасович, скажите прямо: надо ехать?

- Не только, Сеня; приказом назначу тебя курировать и промышленное опробование, и серийное производство, а то с этими горе-внедренцами нам премии не видать. А у тебя и голова есть, и обе руки не левые, как у этого охотника.

Конечно, наладить выпуск их детища, "Катю", означало переселиться на завод по крайней мере на ближайшую пятилетку или мотаться туда-сюда каждый месяц. Да начальству виднее...

На прощание старый трудяга с оставшимся от войны шрамом через всю щеку смущенно улыбнулся одной стороной лица и сказал:

- Ты это, Сеня, того... может, там сибирячку какую присмотришь...

Он всегда приходил во Дворец культуры, когда там Вера выступала... Сеня поспешил уйти, смущенно пробормотав: "Бывайте!"

... Так даже и лучше получилось: захватила работа, а главное - ответственность; времени себя жалеть не оставалось. К охоте, к лесам тоже пристрастился: там свободнее дышалось, да и решения всякие технические быстрее приходили в голову. Но одышка замучила, видно, моторчик барахлить начал.

Дома бывал наездами, чтобы на основной работе не забывали; потом старикам своим надо было подсобить с садом-огородом, да и за могилкой присмотреть, Верочке обо всем доложиться.

В один из таких приездов неплотно закрытая дверь вдруг распахнулась и на пороге появилось крошечное создание в розовом платьице с гигантским бантом на голове. У нее были большие миндалевидные глаза и брови вразлет...

- Мышонок! - ахнул Семен, еще ничего не понимая. Следом вошла улыбающаяся Валентина с тяжелыми сумками в руках. Бросив всё на стол, она сказала:

- Будем отмечать День рождения. Человек родился! Твоя кровушка-то! И не смотри на нее так подозрительно - у меня с твоей мадам Баттерфляй общая прабабка. Я говорила тебе, Верочка, что твой папа скоро приедет, вот он и появился. Не бойся, подойди к нему.

Семен осторожно взял девочку на руки, чувствуя, как трепещет загнанным в угол воробушком ее сердечко. Поискав глазами в своем холостяцком доме что-то подходящее для подарка, он снял с гвоздя скрипку, их "Страдивари", и протянул дочери.

... С появлением этого маленького человечка жизнь Семена изменилась. На заводе он просиживал все вечера, чтобы поскорее закончить неотложные дела и вернуться из своего сибирского далёка домой. Валентина охотно привозила маленькую Верочку и даже надолго оставляла ее у Сениных стариков, которые души в ней не чаяли.

С Валентиной отношения складывались сложные. Он ее боялся, с ужасом вспоминая, как утром его выворачивало наизнанку от ее приворотного зелья. Когда они с Верочкой оставались у него переночевать, он запирался в своей спальне. Но девочку удочерить согласился, и они отправились на это торжественное мероприятие втроем. В загсе служительница Фемиды, строго посмотрев на Семена, изрекла:

- Прежде всего следует оформить брак. Мы это можем сделать немедленно, в порядке исключения, учитывая интересы ребенка.

Семен к такому повороту событий не был готов и беспомощно озирался по сторонам, не зная, как поступить. На помощь пришла Валентина:

- Сеня, ты же понимаешь, что это формальность, всё останется по-прежнему, не переживай. А Верочке, действительно, нужен законный отец.

Они зарегистрировались, и Семен уехал во внеочередную командировку. Его "Катя" пошла в серию, его поздравляли, но забот прибавилось.

Как-то вечером, выходя из автобуса около заводского общежития, он догнал женщину с большим чемоданом. Это была его знакомая Клавдия Васильевна, врач из заводского медпункта; он пару раз заходил к ней померить давление, когда становилось невмоготу. Она слабо возражала, но он донес поклажу до ее дома. И чайку зашел попить.

С мороза в просторной комнате было тепло и уютно; под зеленым абажуром он оттаял, пожаловался на судьбу. У Клавдии Васильевны были добрые глаза, слушала она участливо и ответно рассказала о себе. Настрадалась с пьющим мужем, недавно с ним развелась, вот переехала и, пока сын в армии, она совершенно свободный человек.  

Семен стал приходить к ней каждый день, чтобы излить душу, как на Вериной могиле. Жаль, что командировки выпадали всё реже, потому теперь он приезжал прямо к ней.

Так и жил он, будто плыл по течению, - не поймешь, то ли холостой, то ли женатый, и неизвестно, на ком именно.

С дочерью контакта не получалось: она была избалованной, с характером крутым и своенравным. Брови умудрилась как-то скруглить, глаза подкрашивала, так что очень походила теперь на свою мать, и называть ее, как прежде, Верочкой у него язык не поворачивался.

Валентина тоже изменила стратегию своего поведения, все больше заявляя свои супружеские права, в основном финансовые. Оно и понятно: Вера взрослеет, ей много чего надо. Обычно они приезжали по субботам, известив знакомых, что отправляются "на фазенду", очень уж хотелось красивой жизни, подсмотренной в мексиканских сериалах.

А потом грянул гром. В тот раз Валентина приехала одна, решительно вошла и заявила, что как-то она упросила Сениных родственников, собравшихся ехать в Америку, вписать в свой запрос о выезде и их семью, включая стариков. От него всё скрыли, пощадив до поры. Но сейчас надо действовать - пришел вызов.

- Опять без меня меня женили! Валентина, ты же знаешь, меня не выпустят.

- Ты всегда был эгоистом! Не понимаешь разве, что без тебя у нас нет прямого родства, да и вообще мы пропадём там без мужчины! И Верочке отцовская рука просто необходима. А из "ящиков" уже выпускают, надо только на лапу дать.

- Не умею я этого делать.

- Научишься! - она уже теряла терпение, в голосе зазвучал металл.

И пошел "старче" к Тарасычу: так, мол, и так, вышла старуха из-под контроля, прошу уволить по собственному желанию и замолвить словечко в соответствующем отделе, чтобы препятствий не чинили. Тарасыч склонил свою мудрую, уже седую голову - иди, мол, вози свою пиццу и ни о чем не беспокойся. Любил он Сеню. И жалел.

... В Чикаго прибыли всей "хеброй". Стариков сразу на федеральное довольствие поставили, сняли большую квартиру на всех. Сеня выгородил себе кабинетик, замаскировав свой диванчик книжными полками. Работу нашел сравнительно быстро - такого классного слесаря и токаря еще поискать надо. Потом его и менеджером над мексиканской командой поставили. Ему это очень напоминало работу на таёжном заводе: и здесь, и там ребята рукастые, надо только хорошенько объяснить, чего от них хотят, ну и заплатить, естественно, чтобы за место держались.

Постепенно осмотрелся и подивился чикагским контрастам. Летом только в объятиях  кондиционера жить можно, а если открыл окно, на тебя таким влажным жаром повеет, будто в русской бане пару поддали, аж дух захватывает. С другой стороны, зимой столько снегу наметёт, что еле успеешь до работы машину из сугроба выкопать. И чтобы никто это иммигрантским потом политое место не занял, не забудь табуреточку оставить - дескать, не занимай! А гуси? Так и хочется вскинуть берданочку и пальнуть по этим жирным птицам, непуганно разгуливающим по улицам и приводящим в полную негодность окружающую зеленую среду.

Но самое удивительное - здесь вполне мирно уживались евреи, торжественно шествующие во главе многочисленного семейства в субботнюю синагогу, с пакистанцами, заполоняющими в день своего национального праздника все окрестные улицы, и с индусами, придающими району особый, доселе незнакомый Семену колорит своими магазинчиками с воздушными тканями и такими первозданными украшениями, словно перекочевали они сюда из какой-нибудь "индийской гробницы".

Вера ходила в такую многонациональную школу, но училась через пень-колоду. Свою скрипку знаменитую спустила еще в Москве, все равно бы не выпустили, да и без проку она ей: "Серенького козлика" толком спеть не может. И вообще, странное дело, у молодой девчонки нет никаких устремлений, кроме телевизора, который она смотрит ночи напролет, отвлекаясь только на дискотеку.

Больше всех повезло в этой жизни Валентине. Она просто расцвела. С двумя подругами обхаживала древнюю, лет за сто, американскую леди. Работа не пыльная: сиди, смотри телевизор или спи. Научилась водить машину и в конце недели с утра объезжала все гараж-сейлы, так что квартиру свою, предварительно проводив стариков в субсидированный дом, превратила в филиал краеведческого музея: картины прерафаэлитов в потрескавшихся рамах, вазы напольные стиля ампир, супницы из благородных домов, букетики сухие по стенам развешаны. Себя тоже не забывала: шляпки, горжетки меховые аккуратно складывались в многостворчатые шкафы, ведь страусиным пером футболку не украсишь. А в хорошем вкусе Валентине отказать нельзя.

Семен же затосковал. Ему бы по первой пороше с ружьишком в поля отправиться, да где на чикагщине найти егеря с собакой? Не по нашим деньгам. Пристрастился было с поляками по грибы ходить - опят в пору дождей можно подкараулить, но веснушчатый полицейский пригрозил большим штрафом за ущерб, причиненный заповеднику, как будто кто-нибудь из американцев на это добро позарится, так ведь и сгниёт всё на корню без пользы.

И сел он писать письмо ненаглядной Клавдии Васильевне. Дни, мол, бегут, мы не молодеем, а дочь, ради которой положил жизнь на плаху, уж совсем взрослой стала, сама на жизнь зарабатывает - дома зажиточные убирает, так что пришло время и собственную судьбу устроить. Во всей Америке никто ему так и не приглянулся, поэтому просит ее нижайше быть его Прекрасной дамой, а точнее, купить путевку на какой-нибудь круиз и прибыть в любую точку Соединенных Штатов. Хорошие друзья не забываются.

Ответ не заставил себя ждать: "Уважаемый Семен Ильич! Как Вы там в своих Америках поживаете? Весь завод Вас помнит и шлет низкий поклон. Теперь мы стоим по одну сторону баррикад в единой борьбе с терроризмом и можем не скрывать наше знакомство и род деятельности на благо человека.

Честно говоря, Ваш перевод меня смутил, потому как в жизни не держала в своих руках столько зелёных сразу. Но никакой круиз мне не продали из-за того, что Ваша страна пуще всех террористов боится разведённых женщин. Так что приезжайте лучше Вы к нам, Вам сподручнее. Крепко целую, Ваша Клава".

"Любовная лодка разбилась о быт"... Семен чувствовал себя таким же потерянным, как тогда на кладбищенской скамейке. Как незаметно подкралась одинокая старость...

И единственная дочь не в утешение...

Их дружба с поляками не прошла даром, и теперь Веру не оторвешь от этой веселой и бесшабашной Марыси, влияющей на его суровую дочь прямо-таки магически. Окончив с горем пополам школу, Вера поставила на своем образовании жирную точку и тоже повеселела. Они с Марысей самостоятельно купили машину, и никто не знает, куда они ездят каждый день и что делают, не говоря уже о ночах...

Как-то проходя мимо Вериной комнаты, он краем уха услышал обрывок их разговора. Марыся сказала раздумчиво:

- Семья у вас какая-то странная: каждый живет за своей ширмочкой.

- Теперь ты понимаешь, почему я хочу уйти? - горячо откликнулась Вера.

Эти слова задели Семена; впервые он посмотрел на себя со стороны - не он ли виноват в том, что не получилось семьи, что дочь так скрытна и черства с ним? Но что он может сделать, если Валентина настраивает ее, как скрипку? Не рассказывать же девочке, что ее мать - хищница?

Ради дочери он даже пытался пересилить себя и прикоснуться к Валентине, но натолкнулся на ее безразличие. И тогда он решил, что она его никогда не любила, их близость ее не интересует - она фригидна, а муж нужен, чтобы похвастаться подругам.

Когда Вера заявила, что они с Марысей сняли квартиру и от родителей она съезжает, он еще пытался образумить дочь. Сказал, что хочет дать ей образование, что у него сердце кровью обливается оттого, что она моет чужие полы. Но она, как бывало ее мать, ринулась в атаку.

- Ишь, какой чистенький выискался! Просто праведник! А ты спросил, хочу ли я находиться в этом доме? Да понимаешь ли ты вообще, что испортил жизнь моей матери? Тебе этого мало? Надо меня перекорёжить?! Не на ту напал! - выкрикнула она гневно и ушла, громко хлопнув дверью.

... Так нестерпимо болит спина, как будто там что-то оборвалось. Надо прилечь. Надо собраться с силами и доползти до своего диванчика за книжными полками... еще пару шагов, еще чуть-чуть... Верочка, милая, я уже иду к тебе, осталось совсем немного - и мы наконец будем вместе...

Воя подъехавшей к подъезду скорой помощи он уже не услышал.