|
Совладать бы океану...
Совладать бы океану с отражениями неба, опровергнуть заблужденье в том, что он учтив и ласков под Сезарию Эвора или даже бразильеро, быть оправданным вовеки в покушении на души, ибо втиснут в горизонты он оптическим обманом тех, кто так хотел увидеть взглядом временщиков воду... Океан не панацея, не живительная влага, а скорее, обладатель непростительных ошибок тех, кто был самоуверен, одержим и слеп в финале... Совладать бы океану с повседневностью суждений, удержаться бы от мести.
*** Таких одиноких звезд, как в небе над океаном, в глубоких постелях гнезд нет даже в канве нирваны. Нет ласковее ночей, чем в этих южных широтах, "Летучий голландец" - ничей - давно не приписан к порту. Корабль - предвестник бед, наказан за грех команды, в закат перевозит рассвет, за что среди звезд оправдан. И, в общем, уже давно, приметив круизный лайнер, "Голландец" ложится на дно, всплывая звездою ранней. Наверное, потому звезды над океаном, благоволя ему, не чтут поведенье странным. Ведь звезды и есть корабли, которые не встречают, из тех, что когда-то ушли, погибли - и вот мерцают. Парад одиноких звезд в небе над океаном на тысячи лет вперед пожалован нам, незваным. Kеy West Оставаясь один на один с горизонтом и якорной цепью, отрешишься и веруешь слепо - продолжается век бригантин. Пеликаны не смотрят назад: верность - их основная планида, а в глазах вековая обида, держит в вечном владенье закат. ...Но сколько здесь счастливых дней провел старик Хемингуэй! Здесь осушались им до дна заливы доброго вина. Покинув райский уголок, он без него уже не смог... *** Мне нравится канадское кино: в нем недосказанность, отснятая под вечер, и мягкий свет, и силуэт предплечий, сам диалог - как доброе вино. Мне близок предрассветный Монреаль, где камера скользит по мокрым крышам, вот персонаж - он музыку услышал, урбанистическая льется пастораль... Звучанье каблуков по мостовой, акустика оставленной квартиры и мягкая настойчивость сатиры над близким Югом с непохожею судьбой. А женский образ в этом cinema вершит крушенье всех стереотипов, быть может, смысл в отсутствии софитов... Звучит Дассен: "Si tu n'existais pas..." Мне нравится канадское кино: в нем визуально осязаем запах кофе и неожиданно возникший смуглый профиль из притчи Коэна... Открытое окно, в котором Эгоян увидел свечи, в их отражении обыденность загадки и путь к решению томительно-несладкий... Такого в Голливуде больше нет. *** Июльский вечер. Патриаршие пруды. Крылов, опешивший от бурных изменений, витиеватый монолог местоимений, окурок, не доставший до воды. Какой загадочный вершился разговор о судьбоносности Москвы конца столетья двух граждан США тридцатилетних - полет истории и мистики укор. Желая символизма избежать, минуя тень скамейки знаменитой, не замечая в ней повадки неизжитой, он продолжал ее в обратном убеждать: что все, произошедшее вчера в квартире за углом на Малой Бронной, не что иное, как брожение гормонов, Москве присущая извечная игра. Она была почти убеждена, но за чертой означенного стажа осознавала - происходит кража, и в роли жертвы вновь окажется она. А он уже цитировал строку, сорвавшуюся раз у Пастернака, не замечая опустившегося мрака и в нем фигуру с древней шпагой на боку. К тому же, в тусклом свете фонарей та, что была с ним, не отбрасывала тени... В стране прогресса всевозможных неврастений он вдруг умолк и повернулся к ней. Она, с трудом выдерживая взгляд, вернула сумерки из тьмы на Патриарших, увы, она ничуть не стала старше, прощая его третий век подряд. Встреча на Арбате Я не был там так много лет, в то лето прилетев в Россию. У нас не стало сигарет в московский вечер светло-синий, и я спустился на Арбат в былой киоск "Союзпечати" мимо стройбатовских солдат и гордой новорусской знати. И что-то вроде тысячи рублей отдав раскрашенной девчонке-продавщице, отвлекся на арбатских голубей и вдруг в толпе увидел эти лица. Их было несколько - глубоких стариков в потертых пиджаках и мятых шляпах, заката луч от потускневших орденов обыденно скользил по их рубахам. К Тверской плыла вечерняя толпа, нас задевая, чертыхаясь и судача, зажглась реклама "Pepsi" на столбах, я подошел к ним и, немало озадачив, спросил какой-то бред о "Спартаке" - они глядели, как на словоблуда. Старик, пробор пригладив в бороде, сказал: "Сынок, а ты, должно быть, не отсюда". Я понял: объясненья ни к чему, толпа настойчиво меня толкала в спину, и молча поклонился старику с медалью в лацкане "За взятие Берлина". И позже, возвращаясь в дом друзей, я видел вывеску в киоске по-английски: "Награды Родины - от тысячи рублей, за доллары, дойчмарки... Сговоримся"... 1995
Lincoln Park West Бывают будни в феврале, переходящие друг в друга, и беспорядок на столе, что равен квадратуре круга. Такими днями правит Джойс, когда, перечитав "Улисса", весь север штата Иллинойс подобен кораблю у мыса. Февральский город на ветру непредсказуем и коварен, одно спасенье поутру - зовущий запах кофеварен. А там, перелистав "Tribune", поймешь, что все не так уж скверно, что век почтительно не юн, а восприятье эфемерно. Все встанет на свои места, когда подует ветер с юга, исчезнув с нотного листа, в звучанье разольется фуга. И если сбудется строка, переливаясь продолженьем, то побледнеют облака, исчезнув вместе с наважденьем переходного февраля. Chicago
|
|