Мою душу озаряло желание

прожить всю жизнь в этом

полубезумном восторге делания.

М. Горький

Наконец-то Ян нашел работу. Да не абы какую, а настоящую, за зеленые и для души. Считай, в богему попал.

Вообще-то технарь - из так называемой творческой интеллигенции, в Америке он оттрубил свои 12 лет на заводе, у станка с числовым управлением, за приличную пенсию и сносную медицину, да вот сердце начало пошаливать и ноги ослабли, так что Анна - жена со стажем - сказала: "Хватит!" Да так сказала, что содрогнулись стены их американского дома: мол, не собираюсь катать тебя в инвалидной коляске, если уж ты сам себя не жалеешь и хочешь заработать всё золото мира, а мне его и на фиг не надо.

Она хорошая женщина, верная, добросердечная, общительная, но уж очень быстра на расправу, точно Анка-пулеметчица.

Ну, он послушал жену, не сделал наоборот, ушел на заслуженный отдых - и что? Промаялся несколько месяцев в безделии, поставил несколько байпасов и пейсмейкер, или как там называются всякие стимуляторы, как у Брежнева, облегчающие работу сердца и украшающие жизнь и тело.

А когда оклемался, от нечего делать и чтобы как-то занять себя, пошел в сити колледж учиться живописи (это, кстати, только в Америке слыхано!). Как-никак был когда-то инженером-конструктором, рисовал ух какие сложные чертежи, не каждый разберется. Между прочим, там же, в чертежном зале, спрятавшись за кульманом, они с Анкой впервые поцеловались...

Снова стать студентом, как в советской молодости, было весело и интересно. Научился сколачивать подрамники, натягивать и грунтовать холст, к готовой картине сбивать раму и долго, с наслаждением любоваться результатом своего труда. И начал писать пейзажи, портреты и натюрморты; развесил их по всем стенам дома. Очень увлекся.

Однако что вы думаете? Супружница опять недовольна: плюнуть некуда - на твой шедевр попадёшь! Словом, собрала она все Яновы творения и поехали они в ближайшую художественную галерею - предложить торговцам вязанку отборного искусства по дешевке.

Встретил их хозяин, высокий седой красавец спортивного вида, сильные рабочие руки и мимолетная улыбка, смягчающая строгое выражение чуть усталого лица. Потом Ян узнал, что все его так и величают - Седой, видимо, в знак уважения к голубоватым сединам и внимательным, замечающим любую мелочь глазам художника.

Он быстро распаковал связку, мельком взглянул на картины и тут же точными осторожными движениями снова спеленал их, будто младенца перед кормлением.

- Это не продается, - вполне доброжелательно, даже с долей сочувствия сказал он. - Походите, посмотрите вокруг: сейчас на продажу выставляют яркие масштабные полотна, абстрактные или с загадочным сюжетом.

- Но ведь они стоят бешеных денег, - оглянувшись, вяло возразил Ян.

- Картина - не предмет первой необходимости. Это роскошь, в которую люди готовы вкладывать свободные деньги. Как в банк. И выбирают наиболее надежное, перспективное вложение, - терпеливо продолжил свою лекцию мэтр.

- А вы знаете, сколько он сил положил, сколько над ними колдовал? - вступила в разговор Анна. - И что теперь? Прикажете выбросить все это коту под хвост?

- Ну зачем же? У вас есть внук?

- Даже два.

- Так подарите наследнику на бар-мицву этот удачный портрет мальчика в кипе, - он кивнул на лежащую на полу увесистую пачку. - А подсолнухи на фоне голубого неба, написанные явно под благотворным влиянием Ван Гога или Гогена, будут хорошо смотреться в вашей собственной гостиной. Остальные картины раздарите друзьям и знакомым. Чего проще?

- Да он умрет без работы, - жалобно заверещала Анна.

- О-о-о, это другой коленкор, здесь мы можем помочь, - оживился Седой, повернувшись к Яну. - Холст сам натягивал?

- А то кто ж? Собственноручно!

- Хорошая работа. Если хочешь, приходи ко мне помогать.

Ну что сказать? Ян был счастлив: работать в окружении картин, дышать воздухом творчества, истории, словом, той самой недосягаемой богемы, с ее взлетами и падениями, страстями и разочарованиями, к которой он всегда хотел прикоснуться хотя бы вполглаза!

И прикоснулся, но позже.

А пока он с утра работал - в упоении, в экстазе, а потом оставался на уроки живописи: принципиально оплатил курс. Учиться приходили в основном сравнительно молодые, не обремененные семьей женщины, очень современные и талантливые. Для них это было что-то вроде загородного клуба, где можно пофигурировать после дня будничной работы: поболтать, похвалиться обновкой, изобразить что-то неожиданное, притягивающее, обрести верную подругу.

Ян делал всю рутинную подготовительную работу к началу живописного священнодействия, и девочки сразу признали его, а приняв за своего, делились с ним новостями, сплетнями и своими печалями, так что он почувствовал себя человеком мудрым - не то что с Анкой - и востребованным.

Еще у него появился друг Рафа, который был постарше и поумелей, но по нервному состоянию здоровья не хотел обременять себя ответственностью (вдруг, натягивая, запорешь дорогущее полотно!) и уже много лет здесь волонтёрил, то есть смешивал краски, отмывал кисти, ставил стулья и мольберты для студентов - тоже был при деле.

Седой сразу поручил ему ввести Яна в курс дела, и тот радостно и важно распустил хвост, пространно посвящая новичка во все тонкости художественного ремесла. Например, что можно обойтись и без холста и подрамников, если задешево купить древесно-стружечную плиту (в Союзе называемую ДСП), загрунтовать ее и с умом раскроить на нужные размеры картин: девочки будут весьма довольны! Им остается только разрисовать полотно позабористей и поставить на выставку!

И вообще Рафа был большой эрудит: прочел все книги на русском языке в местной библиотеке, и теперь ему заказывали редкие экземпляры в других библиотеках города. Он мог разгадать любой кроссворд и ответить на все вопросы проводимых на "Русском Радио" викторин.

Но вот английский ему не давался, и из-за непонимания простых слов при своей живости характера и горячем желании давать ценные, но непрошеные советы он вечно встревал в какую-нибудь неприятную историю: то, как гоголевская девчонка, спутает правую сторону с левой, то укажет автоводителю направление движения, прямо противоположное желаемому, за что его разок чуть не побили.

На такой случай у него был защитник - молодой друг Гинтас, полицейский, которого мальчишкой привезли из Литвы и который знал несколько языков, употребляемых на его участке повседневно. Они познакомились в ирландском баре недалеко от галереи, где подавали легендарное ирландское пиво "Гиннесс" и местная публика в нескольких залах на дюжине больших телевизоров могла посмотреть онлайн и в хорошем качестве Суперкубок по американскому футболу (Супербоул, проще говоря) или эмоционально обсудить печальную новость о потере для баскетбольного мира Дерека Роуза, любимого игрока "Чикаго буллз", за здоровье которого была выпита здесь не одна бочка пива.

Достопримечательностью этого заведения была барменша, которую все почтительно кликали Мэм, а за глаза - Русская, потому что она была настоящей русской красавицей со стилизованной русой косой и глазами цвета полевых васильков, а с высоты чуть ли не двух метров роста в своих красных туфлях-лодочках на платформе или высоченных каблуках величественно возвышалась над любым посетителем, напрочь отбивая у любого охоту ей в чем-либо перечить. Ореол ее неприкосновенности сохранялся еще и потому, что, как судачили старожилы, она была обладательницей черного пояса по тхэквондо и у нее был крутой друг, которого никто не видел, но все опасались.

У этой "железной леди" было очень женское хобби: она разводила в миниатюрных горшочках нежных расцветок примулы, с которыми, как с живыми существами, поливая, разговаривала, и причудливая икебана из них вместе со стилизованными свечами украшала укромные ниши бара, способствуя свершению не одной удачной деловой сделки.

Но мы отвлеклись. Дружба Рафы с Гинтасом, носящим шутливое прозвище Околоточный, основывалась на обмене информацией. Рафа рассказывал о новостях русскоязычной общины, почерпнутых в основном из русских газет и радио, а Гинтас на полном серьезе сообщал любознательному следопыту доступные общественности полицейские байки о наркопотоках и вреде ношения населением автоматического оружия. Они встречались примерно раз в неделю, когда у Гинтаса был выходной, он был в цивильном и мог спокойно, под разговоры, пропустить кружечку-другую имбирного пива или британского эля по праздникам. Угощали по очереди.

Понятно, что Рафа чуть ли не в первый же день притащил Яна в это злачное место.

- Знакомься, Гинтас, это мой новый друг!

- Добро пожаловать! - приветствовал того Гинтас на чистейшем русском языке.

Ян пожал протянутую руку, не торопясь, заказал всем скромного светлого пива "Корона" и неожиданно сурово сказал:

- А я вас знаю. Вы рисуете мелом какие-то таинственные знаки на колесах моей машины, так что я вынужден переставлять ее каждые два часа.

- А-а-а, так я тоже знаю вашу машину: у вас на заднем сиденье лежит желтый женский зонтик. Не обессудьте... закон есть закон! - и они чокнулись кружками - дружба завязалась.

Еще одной колоритной фигурой из новых знакомых Яна был преподаватель Патрик, из центра Чикаго, где поляков живет больше, чем в самой Варшаве. Абсолютно лысый и круглый, как сказочный Колобок, он был талантливым художником, который здесь же, в укромном уголке, писал свои экзотические пейзажи, сложные абстракции и батальные сцены времен Гражданской войны, любовно выписывая фактурную амуницию конфедератов. Студентки его нежно любили за то, что он мог разглядеть талант в каждой, вселить уверенность в себе и посеять неудержимое стремление к совершенству.

Седой тоже высоко ценил Патрика, устраивал презентации его картин и произведений его учеников. Обычно это происходило в теплые выходные дни, и первую скрипку здесь играла гостеприимная хозяйка - жена Седого Лариса, изящно-нарядная, элегантная, с милой улыбкой и безукоризненным английским. Она угощала посетителей немецким рислингом, дорогим сыром и фруктами, вела душевные беседы, и - странное дело - после таких презентаций всегда объявлялся покупатель на дорогую картину, а в классе прибавлялась пара новых студентов.

На вершине этой жизненной пирамиды уверенно располагался Седой, это был его олимп, откуда он правил своей маленькой империей.

Ему было где-то под пятьдесят; его крепкое советское художественное образование осталось в прошлом, потому что он демонстративно отказался изображать на больших полотнах членов Президиума и был с позором изгнан из Гильдии художников без права заниматься любимым делом. Он и не настаивал - уехал с семьей в Америку и здесь заново родился уже как бизнесмен. А в свободное от поиска заказчиков и заключения контрактов время в своей галерее серьезно занимался реставрацией антикварных картин.

Обо всем этом Яну поведал Рафа, добавив для полного портрета своего кумира, что тот по утрам плавает в озере Мичиган и со взрослыми сыном и дочерью любит на недельку смотаться в Колорадо, чтобы вдоволь покататься на лыжах. Это для души, а с женой изредка, по праздникам, отправляется в синагогу - для солидности и опять же на ловлю покупателей.

Очевидно, именно оттуда происходили его основные заказчики, для которых он приобретал на аукционах шедевры, реставрировал, вставлял в роскошные рамы и доставлял на дом. Можно было быть уверенным, что это не подделка.

Пару раз в такое путешествие Седой брал с собой Яна. Они рентовали грузовичок, осторожно устанавливали на распорках картину, обычно в очень тяжелой раме, и по Шеридану, самой длинной и извилистой улице Чикаго, осторожно ехали в северные пригороды - везли тысячные картины в миллионные дома. Эти особняки-виллы из дерева и камня гордо стояли, как богатырские грибы-боровики, среди зеленых лужаек, фонтанов и теннисных кортов, непременным спуском-лифтом соединяясь с персональным пляжем на озере Мичиган.

Внутри такого "теремка" все блестело мрамором, позолотой и хрустальными люстрами, а собственная художественная галерея хозяев каждый год прирастала новым неизвестным ранее шедевром. К слову можно заметить, что из таких вот подаренных частных коллекций и состоят самые богатые и значительные художественные музеи Америки.

Другого рода шедевр Седой углядел где-то в даунтауне: легендарная Кармен с живыми задорными глазами, в пышной красной юбке с черным обтягивающим лифом и с алым маком в облаке антрацитовых волос бойко отплясывала фламенко на сцене молодежного бара.

После двух посещений тамошнего вертепа Седой все же уговорил ее (за приличную цену, разумеется) попозировать в этом костюме на уроке живописи в своей галерее.

 Патрик был доволен, студентки влюбились в юную красотку, одаривали ее всякими сувенирами, даже Ян написал ее парадный портрет в абстрактном стиле и подарил на день рождения. Смешно сказать, но Кармен до того органично вписалась в их разношерстный коллектив, что однажды, перемигнувшись с Патриком, смело приспустила бретельку своего черного лифа, обнажив грудь и мгновенно став похожей на символ Франции с картины Делакруа.

Такого здесь еще не видывали, и класс пришел в неистовый восторг: все спешили побыстрей закончить свои работы, пока Седой не разогнал лавочку, потому что боялись его негативной реакции: мол, старик он уже - не поймет.

И каково же было всеобщее удивление, когда Седой вдруг объявил об открытии класса рисунка. Он нанял нового преподавателя, а первую лекцию - введение в предмет - прочитал самолично, с примерами на доске, из чего Ян заключил, что Седой был неплохим рисовальщиком.

Теперь Кармен, будто профессиональная натурщица, возлежала голой на пьедестале, чуть прикрытая прозрачным шарфом; была веселой и возбужденной, а злые языки уже твердили, что она безумно, по-испански влюблена в Седого.

Однако к концу контракта она несколько погрустнела, а как-то после обеда Ян заметил, что Седой заворачивает в цветную бумагу изящную бронзовую, удлиненных форм статуэтку, давно выставленную на продажу. Яну она очень нравилась, и если бы не стенания жены о нехватке жизненного пространства, он бы непременно ее купил, несмотря на высокую цену.

Это была стремительная, будто сотканная из воздуха девушка: струящиеся волосы, развевающиеся одежды и протянутые к солнцу руки. Про себя Ян называл ее Бегущая за ветром.

- О, глянь, понес дары своей новой пассии, - услышал Ян за своей спиной скрипучий голос Рафы.

- Какой еще пассии?

- Русской красавице.

- Откуда ты знаешь?

- Интуиция. В это время он обычно идет в ирландский бар встречаться с клиентами, ведь, заметь, у него здесь нет своего кабинета. Это неспроста, - хитро усмехнулся Рафа.

- Тогда ты противоречишь сам себе: может, он хочет предложить эту статуэтку какому-то солидному меценату.

- Ты увидишь.

Но на другой день статуэтка стояла на своем месте у окна. Ян ликовал, однако Рафу это не смутило: сделка не состоялась. Пока...

Роковой день был теплым и безоблачным. Ян приехал на работу рано и удачно припарковал своего боевого автоконя на инвалидное место, значит, не придется суетиться в течение всей рабочей смены.

Странно, но дверь в галерею была закрыта, а ключа в условленном месте не оказалось. В ожидании кого-нибудь, кто откроет, Ян уютно устроился под ласковым осенним солнышком на ближайшей деревянной скамейке с витыми чугунными подлокотниками и сладко задремал, как в детстве на руках у мамы.

- Просыпайся и иди домой, теперь ты безработный, - услышал он над собой необычно бесцветный, даже несчастный голос Рафа, а когда открыл глаза и немного пришел в себя, то не понял смысла происходящего. Так до сознания осужденного не сразу доходят слова смертного приговора.

- Седого больше нет с нами, - сказал Рафаил и заплакал. - Его отравили.

- Кто?

- Одна из трех его женщин.

- Рафа, ты в своем уме?

- Я обдумывал это всю ночь. Я могу привести тебе факты в хронологической последовательности и свои аргументы.

Его рассказ был страшным, но в то же время создавалось впечатление, что все это розыгрыш и сейчас Рафа сам первый засмеется над тем, как ловко он одурачил друга. Почти что первоапрельская шутка, может быть, не очень уместная, конечно, но непременно со счастливым концом.

"Вчера, как обычно, мы встретились с Гинтасом в баре, за нашим столиком. Он был не при исполнении; китаец принес нам пару бокалов портера. Седой уже сидел перед стойкой на высоком табурете. Они что-то обсуждали с Русской, а потом она вышла из-за стойки и села рядом с ним на другой табурет, на чем-то настаивая, но он отказывался. Она все-таки что-то сунула ему в рот. Я думаю, это был быстродействующий яд.

В это время в зал ворвалась Кармен и одним движением буквально смела Русскую со стула на пол, да еще ткнула ее в бок своей балетной ножкой, как в гангстерских фильмах, только там это обычно делают мужчины. Но знаешь... горячая испанская кровь... мексиканская мафия... Седой молча встал, держась за сердце, и в тот же миг был подхвачен подоспевшим Гинтасом. Я помог ему дотащить Седого до машины, у входа в госпиталь его уже ждала каталка. Но... ничего сделать не удалось".

Ян застонал:

- Ну и причем тут его женщины?

- А кому нужна его смерть? Ведь не нам же с тобой? И не Гинтасу! Жена Лариса больше не могла мириться, что у него одна за другой красивые молодые подруги. Кармен тоже чувствовала себя обманутой, а Русская, видимо, уговаривала его жениться, но он отказывался. Капишь? (Это он по-итальянски.)

- Рафа, тебе надо лечиться. Ты что, прочитал в русской газете, что в Англии открылся ядовитый сад самых опасных на Земле растений? Или ты думаешь, что, как во времена Фолкнера, каждой идиотке можно запросто пойти в аптеку и купить крысиного яду, чтобы извести своего любовника и до старости лежать с ним в одной постели?.. И ты всю эту ерунду изложил Гинтасу?

- Разумеется. И он обещал подумать. Мне дорог Седой. Мы должны раскрыть преступление.

Разговаривать было не о чем. Ян уже хорошо знал этот твердый взгляд фанатика и эту ледяную, непробиваемую уверенность в своей правоте. Он вздохнул и покорно поехал домой, чтобы всё выплеснуть на голову своей мудрой Анке, которую он в таких случаях называл Голдой Меир: авось что-нибудь придумает.

 Так и случилось. Рано утром они уже были в полицейском участке. Гинтас сидел за своим компьютером и удивленно на них смотрел, однако Анна, не смущаясь, кинулась с места в карьер:

- Мы хотим быть в расследовании первыми свидетелями. Мы знаем Ларису как исключительно порядочную женщину, прихожанку синагоги, активистку нашей общины. Она никого никогда не могла бы не то что обидеть, а даже пальцем тронуть, не говоря уж о том, чтобы отравить собственного мужа, на которого всегда молилась, - и Анна перевела дыхание.

Гинтас минуту молчал, потом захохотал в голос и... осёкся.

- Ребята, вам надо поменьше слушать "Русское Радио" и отказаться от американских триллеров. Рафаил ничего не понял из того, что говорил доктор. У Седого типичный случай острой сердечной недостаточности. И причин может быть куча: переутомление, стресс, дефицит каких-то химических элементов, травмы, действие вредных токсинов, - а он уловил лишь одно последнее слово.

Гинтас проводил их до выхода и грустно смотрел, как по усыпанному осенними листьями тротуару удаляется одинокая неприкаянная фигура поддерживаемого женой и в один миг ставшего старым человека. Как он будет жить дальше? Кто даст ему силы на новый творческий импульс?

На другой день Ян зашел в лавку за расчетом, ведь работал-то он за кэш. Там уже хозяйничал какой-то родственник Седого. Вернее, он сидел за его конторкой, беспомощно взирая на все это уже сиротское, пропыленное хозяйство. Получив своё и уже уходя, Ян кивнул в сторону по-прежнему стоящей у окна "Бегущей":

- Можно, я передам эту штуковину одному человеку? Полагаю, Седой очень бы этого хотел.

Родственник придвинулся поближе и тихо сказал:

- Возьми всё, что сможешь унести.

- О, уж нет, у меня самого дома такой же Эрмитаж!.. - засмеялся Ян, а потом, немного стесняясь, добавил: - Вы уж меня, старика, извините, но пока вы мои грОши пересчитывали, я ненароком вон то письмо у вас на столе прочел. Обычно я советов не даю, но лучше всего отдайте его жене Седого, Ларисе. Ей надо вернуть веру в себя... Мое почтение.

Письмо написала, конечно, Кармен. До того, как навсегда сойти со своего подиума, она решилась на отчаянный поступок - просто не смогла удержаться от мелкой женской мести.

Письмо гласило: "Прощай, амиго! Вы, белые, никогда не научитесь ценить настоящую любовь! Храни тебя Господь. К".

... Ян с трудом дотащил "Бегущую" до любимого бара и поставил ее на стойку, за которой, как невозмутимое изваяние с острова Пасхи, возвышалась Русская. Ни один мускул на ее каменном лице не дрогнул. Значит, так надо было сделать, все правильно.

Молча она плеснула что-то золотистое в два толстостенных стакана и один пододвинула Яну. Голос у нее был низкий, бархатный, с завораживающими обертонами:

- Седой был хорошим человеком. Это его любимый ирландский виски 15-летней выдержки. Помянем, пусть земля ему будет пухом, - они выпили, не чокаясь, как полагается.

- Мэм, его можно было спасти? - спросил Ян.

- Кто-то из наших завсегдатаев сказал, что помочь мог бы только своевременный укол адреналина. Но я думаю, что это Судьба.

- Кто-то из древних греков сказал: "Тот в молодых годах умирает, кого любят боги", - голос у Яна дрогнул.

- Слабое утешение. Мы с ним знакомы давно, он даже называл меня своим талисманом, потому что вон за тем столом, в нише под лампой, заключил свои самые интересные сделки. Поэтому и статуэтку принес. Но я ответила, что это не понравилось бы моему парню...

Днем в баре народу было мало, было темно и прохладно. Немногословный китаец хорошо справлялся и один. Русская смахнула слезу и заговорила, будто поджидала Яна, чтобы все объяснить, снять с души камень.

У нее с Седым были доверительные отношения. Когда ему стало известно, что молодая пара собирается открыть свой бар для русскоязычной общины со спортивным и музыкальным залами, Седой загорелся.

- Я разработаю вам отличный интерьер. В спортивном зале поставим штук двадцать больших телевизоров и на стены повесим клюшки, мячи, последние модели лыж.

- А на потолок подвесим мою старенькую Тойоту! - засмеялась будущая хозяйка, но Седой на удочку не попался:

- В другом зале будет музыкальный салон со сценой и белым роялем, а на стенах - портреты великих композиторов, как в Большом зале Московской государственной консерватории (память детству, я там был пару раз), только современных. А статуэтку я принесу на открытие этого нового очага культуры!

На том и порешили, ударив по рукам...

Однако финансовые успехи у молодых бизнесменов, очевидно, не опережали мечты, и в тот роковой день Седой пришел в бар со своим новым предложением - для ускорения общего дела стать партнерами!

Вызвонили и ждали третьего соучредителя (того парня), но Седой был явно не в форме, совсем не похож на себя - не пил, не острил - и Русская выплыла из-за стойки, села рядом на табурет, уговаривая его принять нитроглицерин.

Но, очевидно, уже было поздно. Остальное произошло в считанные минуты: будто смерч налетает Кармен, встает и делает несколько шагов Седой, словно в последний короткий путь бежит с отсеченной головой петух.

- Думаю, все это случилось бы так, как случилось, и без визита этой полоумной, - закончила разговор Русская, потому что китаец принес большой заказ на сложные коктейли...

На этом жизнь стариков если не закончилась, то как-то померкла. Рафа еще хорохорился, на велосипеде ездил рыбачить на озеро, а Ян сник, его даже на похороны не пустили. Ходил он теперь медленно, страхуясь палочкой и по-стариковски сутулясь.

Анна купила ему новые беличьи кисти и готовые полотна, которые легко вставлялись в легкие рамы, даже предложила ему разрисовать стену в спальне, но он к краскам не прикоснулся ни разу: что-то оборвалось у него внутри, хотелось думать о вечном и спать не просыпаясь...

Прошло больше года, прежде чем он собрался поехать на кладбище.

На могиле уже стоял памятник, сработанный на средства семьи и студентов. Седой будто предчувствовал, что случится, и оставил для памятника эскиз в абстрактном духе: то ли холодный гранитный утёс, то ли одинокий черный парус в океане вселенской скорби.

У подножья этой необработанной скалы, как связь с грешной землей, разноцветной радугой пестрели яркие примулы и лежала мраморная плита, на которой алел, наливаясь печалью, свежесрезанный красный мак.