Мой тесть Ефим был (да пребудет ему земля пухом!) интересным человеком. Ровесник двадцатого века, всю жизнь прожил в Никополе. Сумел увернуться от всех мобилизаций в Гражданскую (отец его, единственный в Никополе "куафёр" - парикмахер высшего класса, - устроил ему тайник на чердаке). Как принято в большинстве еврейских семей, Ефим унаследовал отцовскую профессию. В тридцать пятом его избрали народным заседателем. В тридцать восьмом, после того как трое народных судей подряд оказались врагами народа, его назначили судьёй, хотя он имел за плечами только трёхлетний "хедер". Нагло брал взятки, но умел делиться с кем надо - и чудом уцелел. После начала войны с семьёй эвакуировался в Уфу, но его нашли и призвали: всех мужчин до сорока пяти лет тогда призывали в армию. На фронте он был один день. Выгрузку пополнений в прифронтовой полосе не прикрывали зенитками и истребителями - они прикрывали штабы, и немцы разбомбили эшелон с новобранцами в дупель. Ефим получил тяжёлую контузию, полгода не видел, не слышал и не говорил. Потом оклемался и получил первую группу инвалидности - позвоночник был перебит. Остаток жизни провёл на костылях или в инвалидном кресле.

Он очень любил единственную дочь - мою жену, и эта любовь, видимо, как-то распространилась и на меня. С сыновьями - их было трое - отношения у него были довольно прохладными, жена (моя тёща) тоже была тем ещё подарком. И мы нашли с ним общий язык.

Директором мясокомбината тогда был Герой Советского Союза, бывший майор Шульгин. Он знал, какую пенсию получают инвалиды войны. Раза два в месяц он собирал в заводской автобус пару десятков наиболее "известных" инвалидов (а Ефим, естественно, был в их числе). На заводе одарял продуктами, которые не шли в план и торговлю: говяжьими или свиными хвостами, головами, бычьими яйцами и кишкой - прямой кишкой крупного рогатого скота. И Ефим привозил домой кое-что из перечисленных продуктов.

В этот день он изгонял из кухни тёщу и варил борщ.

Борщ Ефима состоял из двенадцати ингредиентов и был настоящим произведением искусства! Несмотря на вопли тёщи, за стол без меня не садились (я приходил из своего музея позже всех). Ефим торжественно разливал борщ, в своей тарелке ополаскивал стручок красного перца. Становился красным, как тот же перец, и молча смотрел на меня. Я показывал большой палец и говорил: люкс! И это было для него, видимо, самой большой похвалой. Эх, больше такого борща я не ел!

Иногда ему доставалась кишка - и это тоже было искусством. Кишку он тщательно промывал и выпаривал, начинял мукой, куриным жиром и поджаренным луком, солил, перчил и варил в пятилитровой кастрюле. Однако как кишку ни выпаривай, "аромат" остаётся... Проклиная всё на свете, из дома бежали все домочадцы! А я узнавал, что тестю в этот раз досталась кишка ещё квартала за два до дома. Он ждал меня один, но особо расстроенным не выглядел. Из тайника извлекалась чекушка, и мы очень хорошо сидели. Потом Ефим остаток кишки тщательно заворачивал в несколько газет, а я относил к соседке Татьяне: бывали случаи, когда тёща выбрасывала остаток кишки. На следующий день мы её доедали; но, конечно, это было уже "не тэ".

И сейчас перед глазами стоит наша старенькая, выбеленная мелом украинская хатка, застеленный клеёнкой стол, "ароматная" кишка, нарезанная крупными ломтями, чекушка, пара помидоров и мой тесть Ефим в инвалидном кресле...