Наша Флорида

Иные мои соотечественники и земляки, уехавшие в эмиграцию, быстро и безболезненно вычеркнули из памяти прежнюю жизнь. А уж если та не била ключом, то и вообще - забвение, обволакивающее прошлое, словно чудодейственное лекарство, излечило их души от былой хронической нудьги. Со мной, слава богу, ничего подобного не произошло. На память, тьфу-тьфу, не жалуюсь. Более того, часто возвращаюсь в мыслях к нескучным денёчкам в Одессе до отъезда в Америку. А ещё с удовольствием вспоминаю свои занятия антиквариатом, долголетнюю практику реставрации старинной мебели и, конечно же, тогдашнее окружение. И пусть со многими людьми я сталкивался лишь по делу и очень ненадолго, от того эти встречи впоследствии не стали менее интересными...

Однако известность в городе мой новый клиент приобрёл не экстравагантной манерой одеваться не по сезону, а письмом тогдашнему генеральному секретарю КПСС. Удивляться нечему - тогда многие правдоискатели отправляли корреспонденцию в высокие инстанции. Да, было дело - и в Верховный Совет писали, и в Кремль министрам всяким. Да мало ли существовало заветных адресочков? Однако мой новый знакомый решил поделиться наболевшим довольно необычным способом. Настолько необычным, что даже прославился им, разместив на своём видавшем виды "Запорожце" довольно объёмный текст, начинавшийся очень персонально:

И далее послание, аккуратно выведенное от руки крупными, как горобцы, буквами. Пляшущие неровные строчки украшали "горбатый" от бампера до бампера: двери, капот, багажник - короче, пламенное обращение, разместившееся от прогнивших порожков до облупленной крыши. О чём письмо? Честно отвечу - не читал. Не хватило терпения, а может, интереса к чьим-то откровениям? Меня больше занимал раздолбанный гарнитур и, как не стыдно в том признаться, не волновали чьи-то социальные проблемы. И не потому, что хватало своих, - просто подобные письма я считал посланиями в никуда. Только теперь, вспоминая ту необычную акцию заказчика, я задаюсь вопросом: а с кем же меня столкнула жизнь? С чудаком? Возможно, но скорее, с мудрецом, высказавшимся открыто о вещах, замалчиваемых другими. И сделал он это, лишь напялив на себя шутовской колпак. Ненормальный... Что с такого взять? И говорить он может обо всём, что взбредёт в голову. Вот и выходит, что не стоит без внимания проходить мимо тех, кого толпа считает умалишёнными. Наверное, услышать непричёсанную и неприглядную правду можно чаще всего из уст юродивого? Кто эти бесстрашные глашатаи? Городские сумасшедшие или наша уснувшая совесть? Стоит подумать на досуге.

Как и многие люди, связанные каким-то образом с искусством, Костя питал слабость к антиквариату. Собирал он всякую всячину, бессистемно и стихийно. Немудрено, что убранство его жилища представляло дикую смесь разнообразных вещей, зачастую в плачевном состоянии. Тот гостиный гарнитур не представлял исключения и просто разваливался на куски. Приобрёл Костя его, очевидно, чуть ли не даром, но пользоваться, естественно, не мог. Дрова! Не говоря уже о замызганной и дурно пахнущей обивке. В квартиру не занести - воняет то ли псиной, то ли мочой, и во дворе не оставишь - в момент сопрут. Эта комбинация печальных обстоятельств и подтолкнула Костю обратиться ко мне за помощью, чтобы привести гарнитур в надлежащее состояние.

Вообще, антикварный мир довольно тесен. Во всяком случае, таковым он был тогда в Одессе. Не прошло и нескольких лет, которые я посвятил реставрационным работам, как мне удалось плотно в нём осесть. Естественно, появились новые знакомства, причём их круг стремительно разрастался и ширился. То есть мне посчастливилось занять свободную нишу на подпольном рынке услуг, отсутствующих в государственном секторе. Конечно же, назвать себя первооткрывателем золотоносной жилы я поостерёгся бы, но так сложилось, что разрабатывать её мне подфартило почти в одиночку и без конкурентов. Да уж, не вспаханное поле старинной мебели. Целина! Она воистину стала моей урожайной нивой. Каждый раз, оглядываясь в прошлое, я не устаю благодарить судьбу за шанс, который не упустил.

Среди собирателей старины в Одессе профессионалов, в понимании этого термина за рубежом, не водилось. Хотя о каком особом профессионализме в области антиквариата могла бы идти речь в то время? Магазинов или салонов никто не держал, галерей тоже. Так, невинное любительство - для большинства советских граждан, и лишь для очень немногих - источник дохода, зачастую граничащей с уголовной ответственностью. И тем не менее, антикварный мир в Одессе не только существовал, но и весьма активно функционировал. Его жизнь поддерживали не обязательно образованные горожане, которым как бы по статусу было положено разбираться в культурном наследии человечества. Зачастую уникальные и просто хорошие вещи спасали от мусорника люди, с одной стороны, не без врождённого вкуса, а с другой - имеющие деньги. В том числе и антисоциальные элементы общества, как, например, барыги или цеховики. Антикварным миром правили свои законы, а его обитатели с интересом следили за внутренними новостями и даже пользовались передаваемыми из уст в уста архивными данными:

Путь любого заслуживающего внимания и представляющего коллекционную ценность предмета дотошно прослеживался в кругу коллекционеров, и пока тот находился в городе, о его местонахождении знали все заинтересованные лица. Вещь ревниво пасли у продавцов и помнили о той, уже сменившей хозяина. Впрочем, подобная информация иногда могла сослужить и недобрую службу счастливому обладателю дорогой диковинки. Ведь приличная картина или какая другая редкость не только предмет гордости её владельца, но и объект для беспокойства о ее безопасности...

Судьба столкнула меня с Владимиром Анатольевичем, как и с прочими клиентами, довольно обыкновенно, и произошло это в доме очередной заказчицы. Я как раз доставил той отреставрированный шкафчик в технике "Буль", и она придирчиво принимала работу. Думаю, что Владимир Анатольевич зашёл в гости неслучайно. Не забежал на минутку якобы проведать близкую приятельницу, а намеренно подгадал время, чтобы познакомиться с полезным ему специалистом. А ещё вернее, что моя клиентка его оповестила заранее. Конспирация, однако...

Лишь взглянув на Владимира Анатольевича, я понял, что где-то видел уже этого опрятного толстячка с мягкими манерами и вкрадчивым голосом. Скорее всего, под комиссионкой в те заветные часы, когда там выставляли новые поступления. Оценку и приём старинных вещей единственный в городе специализированный магазин производил по субботам. Сначала он располагался на улице Бебеля, а потом переехал на угол Карла Маркса и Ласточкина. Именно там после обеденного перерыва неизменно и собирались самые ушлые покупатели, надеясь на эфемерную удачу.

Какого-то особенного впечатления Владимир Анатольевич на меня не произвёл, разве что легко угадывалась его осторожность. А так пухленький, кругленький... Мы представились друг другу, перекинулись несколькими дежурными фразами, обменялись номерами телефонов - на том короткое общение закончилось. Я не мог отделаться от ощущения, что он меня прощупывает. Наверняка перед тем, как затеять нашу встречу, Владимир Анатольевич заручился рекомендациями и навёл справки о моей репутации. Просто так, с улицы, в круг этих людей тогда не попадали.

Прошло несколько месяцев, и в один прекрасный вечер он позвонил с предложением отреставрировать раму для картины. Упрашивать меня ему долго не пришлось - несмотря на завал работы, я тут же согласился, не желая упустить потенциального клиента. Наверное, приглашать к себе малознакомого человека Владимиру Анатольевичу не хотелось, но пришлось. Рама была большой и тяжёлой. Ну, не повезёшь её в трамвае? А тут к его услугам "Жигули" четвёртой модели, куда рама ложится как лялечка. Да и реставратору вроде можно доверять.

Чего Владимир Анатольевич, вероятно, опасался, я сообразил незамедлительно, переступив порог его большой комнаты в коммуне с одним соседом. Собирателем мой новый заказчик оказался не просто серьёзным, а, вероятно, одним из самых нафаршированных в Одессе. На стенах его скромного жилища висели роскошные полотна, которые смело украсили бы любой музейный интерьер. Я изо всех сил старался не пялиться на дивное великолепие, но глаза сами собой скользили по картинам, тускло отсвечивающим лаком. И рамы соответствовали их высокому рангу - глубокие, двойного багета, в прекрасном состоянии. Из-под стёршегося, местами поблекшего золочения проступали левкасные залысины - благородные следы минувших веков. Лишь одна рама с лепными барочными замками имела досадный скол, и именно этот бросающийся в глаза дефект беспокоил её хозяина.

В тот злосчастный день Владимир Анатольевич договорился с соседом травить тараканов. Поскольку гнусных насекомых в квартире развелось в невероятном количестве, их решили извести чем-то более радикальным, чем борная кислота. Посыпать каким-то дерьмом или попрыскать... Естественно, оставаться там на ночь ни Владимир Анатольевич, ни его сосед не рискнули, а вот их отсутствием воспользовались люди, менее чувствительные к бытовой химии. Вернее, более находчивые. В комнату Владимира Анатольевича, находившуюся на последнем этаже, грабители проникли через чердак. Аккуратно вырезали дырку в потолке и беспрепятственно, а главное, бесшумно вынесли картины. Все до одной. И мелочёвкой типа серебряной солонки Хлебникова и кувшинчика братьев Грачёвых не побрезговали. Я мог только представить, как остолбенел Владимир Анатольевич на пороге комнаты при виде пустых крюков на стенах. Утрату он пережил невосполнимую. И пережил ли?

Едва стихли пересуды о его неприятностях, как другое событие всколыхнуло прежде патриархально-благодатную атмосферу круга любителей старины. На этот раз обокрали заядлого нумизмата. Тот отправился с женой на два часа в кино и лишился коллекции монет, а также двух парных ваз Императорского фарфорового завода. Последняя новость облетела антикваров города почти мгновенно. Шутка ли? Два дерзких ограбления за неполных три месяца! Очередное происшествие обсуждали вполголоса и сходились во мнении, что воровали под заказ. Уж слишком очевидным всем виделась направленность преступлений. Мало того! Лихие хлопцы, так виртуозно обчистившие двух серьёзных коллекционеров, совсем неплохо разбирались в том, что воровали. Да и время выбирали подходящее...

Конечно же, и речи не могло быть о том, что украденное всплывёт в Одессе. Подобного ранга вещи слишком хорошо знали, чтобы они остались неузнанными. Да и кто счёл бы для себя возможным польститься на заведомо похищенное? Такие предметы искусства никогда не доставались легко, и часто их приобретению предшествовали годы упорного обхаживания продавца. Настоящий антиквариат тем и отличается от бытового барахла прошлого, что его крайне мало. По-настоящему ценную находку приходится долго пасти, пока её согласятся уступить. Немудрено, что история удачной покупки, а больше, затяжная охота делала некоторые редкие вещи почти легендарными.

- Ну... И что мы маем с гусь? - невозмутимо вопрошала моя знакомая, когда реставрация её самоварного столика была успешно завершена. Примеряясь куда поставить новое приобретение, возрождённое из обломков некогда тяжеловатого и помпезного предмета столового гарнитура, она рассчитывалась за работу без всякого напряжения, хоть сумма и составляла месячную зарплату инженера. Да уж, по-настоящему состоятельные люди в советское время в Одессе имели приличные манеры, а на окружающую действительность смотрели философски оптимистично:

И конечно, всегда умели сказать за жизнь. Однако не стоит путать дешёвые жаргонные выкрутасы с естественными речевыми оборотами выходца из чрева Молдаванки. Впрочем, тоже далеко не всякого. С тем самым неповторимым акцентом, нещадно эксплуатируемым сегодня всеми кому не лень, не говорили абсолютно все граждане, обитающие в районе, простиравшемся от Балковской до Старопортофранковской и от Градоначальницкой до Заньковецкой. Даже на Госпитальной, на моём родном хуторе, не каждый житель мог порадовать слух смачными перлами местного происхождения. И знаменитые одесские хохмы не рождались в любой квартире и не созревали, как жарделька, в любом дворе. Так называемый одесский язык существовал только у аборигенов, кого с младенчества донимала полуглухая прародительница-старуха, изъясняющаяся на идиш лучше, чем на русском, и потому прилагавшая неимоверные старания, чтобы её слышали и понимали. Такие не особо образованные носительницы местечкового менталитета если ещё не поумирали, то давно разъехались в разные стороны. Кто в Америку, кто в Германию, кто в Израиль. Да мало ли куда людей закинула судьба? Мир велик. Вот только забросила она тех на чужбину не по их воле, а погнала от родных могил вслед за детьми и внуками, и уже некому теперь подпитывать эту уникальную лингвистическую структуру. Хотя, если быть до конца справедливым, одесский язык - это, по сути дела, сленг Молдаванки. Той Молдаванки, которая в годы моего детства ещё не забыла ни идиш, ни приправленную неугасимым оптимизмом философию еврейского предместья. Этот язык невозможно подхватить как полюбившуюся мелодию и распевать её не хуже популярного исполнителя. С ним нужно было вырасти во дворе на Молдаванке и пойти в первый класс местной школы-восьмилетки, а потом всю жизнь делать открытия как правильно говорить. В братской семье народов СССР и их наречий одесский язык без преувеличения всегда был непокорным шалопаем, язвительным вольнодумцем и весёлым босяком. Он не постарел, но, к сожалению, превратился в популярный товарный знак города. Речь современного одессита с безукоризненным синтаксисом, склонениями и падежами, нарочито сдобренная одесскими словечками, у меня вызывает грустную иронию. Ведь одесский язык - словно макияж для дамы. Те женщины, которые пользуются им бездумно, совершенно забывают, что излишнее старание показаться идеалом красоты неизбежно вызывает снисхождение подруг, наделённых природными прелестями...

Ах, как часто я становился невольным слушателем во время визитов к своим клиентам или просто сталкивался с людьми, решившими продать то ли старинное креслице, то ли дореволюционный шкафец. Так судьба меня неожиданно свела с Ларисой Васильевной. К ней я попал по совету одного из заказчиков с намерением сторговать бюро-секретер. В итоге сделка так и не состоялась, но я о том нисколько не сожалел. Предмет моего внимания и интереса - помпезный образец австрийского бидермейера - достался маститому коллекционеру, предложившему большую цену, а я познакомился с женщиной, с которой уже приятельствовал до конца её дней. И вообще, эта негаданная встреча оказалась намного содержательнее, чем я мог поначалу представить. Лариса Васильевна была вдовой известного одесского художника. Причём известного не только своими работами, но и удивительной судьбой. Естественно, воспоминания о нём я слушал, открыв рот, настолько истории были одна увлекательней другой.

И конечно же, Лариса Васильевна не забыла Одессу конца двадцатых годов. В её рассказах проскальзывали вроде бы и незначительные, но презанятные мелочи, очень характерные, воссоздающие антураж времён её молодости: НЭП, ренессанс городской светской жизни, богемная атмосфера на дачах в Аркадии, переполненное расфранчёнными посетителями кафе "Фанкони"... Кстати, это знаменитое заведение на Екатерининской всегда привлекало неординарную публику. До революции там собирались гешефтмахеры и негоцианты, художественная элита и городские налётчики. Наверняка за столиком на открытой террасе, облюбованным Ларисой Васильевной и её тогдашним спутником, эдак лет десять назад до их романтических посиделок утолял жажду "Зельтерской" легендарный Японец.

К Ларисе Васильевне я заходил часто. Да разве только я один? У неё бывали разные визитёры и по разным причинам. Одни - преследуя вполне практичную цель - купить какую-нибудь антикварную цацку. Или что-нибудь сохранившееся из великолепной обстановки. К несчастью, мизерной пенсии не хватало, и Лариса Васильевна, чтобы свести концы с концами, распродавала старинные вещи. Другие забегали сюда, повинуясь светлому чувству долга перед её мужем - своим великим учителем - и его памятью. Иные, как я, навещали её по-приятельски, помогая решать некоторые бытовые проблемы. Впрочем, для всех дом был одинаково гостеприимно открыт. Именно Лариса Васильевна представила меня многим интересным людям, в основном художникам. Я полагаю, что после шапочного знакомства с ними недостойно спекулировать именами или, тем более, наживать себе капитал свидетеля их частной жизни. По молодости и недостаточности прожитого опыта я не мог с теми достаточно сблизиться. Увы. Взаимопонимание начинается с одинаковых ассоциаций.

Лариса Васильевна занимала просторную комнату в огромной коммунальной квартире некогда доходного дома Ралле - основателя парфюмерной мануфактуры в России. Окна комнаты, выходившие на Пушкинскую улицу, закрывали тяжёлые шторы, едва пропускавшие неяркий солнечный свет, пробивающийся через густую листву разросшихся платанов. От того в комнате стоял завораживающий полумрак осеннего хмурого утра. Лариса Васильевна, не особо заботясь о времени дня, обычно возлежала на широченной кровати красного дерева в компании своей кошки Цирмы, и их двоих окружали картины, развешанные на стенах вплотную друг к другу. Одна над другой, почти до потолка - работы мужа, написанные им в разные годы жизни. Преобладали жанровые сцены гуашью, но было среди них и несколько работ маслом. Мне хорошо запомнился портрет проститутки. В глазах модели - не отражение изломанной судьбы, а холодный и безжалостный расчёт, полный презрения к ханжеству и лицемерной добродетели. Тогда, впервые увидев эту работу, я вспомнил грудастую знакомую одного моего приятеля - Боба фарцовщика. Меня поразила идентичность двух взглядов, хоть и смотрели эти женщины из разного времени. Хорошая и сильная работа, в которой, несомненно, отразилось отношение художника к древнейшему и порицаемому ремеслу. Он смог распознать психологию такого типа женщины. Не осуждая её занятие и не делая скорые, а потому неверные выводы.

Однако я не только собирал байки старожилов города или наслаждался словесными изысками клиентов. Старинная мебель - украшение любого интерьера. Этот девиз всё прочнее овладевал сознанием одесситов. Отчасти тяга к материальному наследию прошлого у моих земляков проснулась как результат растущего благосостояния. Внести изюминку в обстановку квартиры становилось модным и престижным. Ну, там этажерку с гнутыми ножками втиснуть в спальню или часики настенные с боем и эмалевым циферблатом повесить в гостиной. Словом, чуть-чуть отойти от принятых стандартов - полированная стенка да мягкий уголок, и тем самым внести шарм в атмосферу современного жилища.

Естественно, спрос на подобные оригинальные вещи не мог не опережать предложение. Даже предметы прикладного искусства - чуть ли не ровесники советской власти, и те оказались в тени и стали безумно востребованными. Что уже говорить о редкостях постарше? Для меня наступили воистину золотые дни. Едва просохнув от последнего слоя лака, со свистом улетали антикварные стулья и столики. Парные кресла продавались, даже не имея обивки. Откровенно говоря, столь неуёмный покупательский ажиотаж меня начал пугать. Если раньше разыскать и купить полный гостиный гарнитур было делом довольно обыкновенным, то теперь такая удача выпадала крайне редко. Кабинетный дубовый диван, к которому я дорезал недостающий подлокотник в виде бараньей головы, не простоял и дня. Ту цену, что я за него зарядил, по-моему, следовало бы удвоить. А тут ещё и вовсе загадочный заказчик объявился - киевлянин, играючи перебивавший деньгами моих прежних постоянных клиентов. Я работал не покладая рук, испытывая весёлый энтузиазм от акселерации цен. Наверное, именно то настроение однажды и подтолкнуло меня перекроить попавшееся под руку недорогое пианино начала века. Уж слишком велик был соблазн превратить никому не нужный расстроенный инструмент в то самое пресловутое украшение интерьера. И ещё проснувшийся азарт добавил куражу поэкспериментировать: купят - не купят? Возился я с пианино недолго, но дал волю фантазии. В результате новорожденный монстр незамедлительно перекочевал в руки перекупщика, вернее, перекупщицы. О ней особая история, хочу только добавить, что этика сделки была соблюдена, и я продавал своё изделие, не выдавая всю эту столярную мешанину за предмет прикладного искусства минувшей эпохи.

Купили! Ну, что ты скажешь? Оторвали чуть ли не с руками! В принципе, столь скорая реализация стала для меня сюрпризом. Покупательница не торговалась. Рассчиталась, не моргнув глазом от несуразности цены, а главное, от отсутствия предназначения, мягко говоря, странного объекта. Я тихо обалдевал, а она не скрывала восторг. Восхищённо улыбалась, оглядывала со всех сторон совершенно дурацкую вещь и что-то про себя соображала. Очевидно, агрессивный абсурд предмета покупки и был его основным достоинством. Рассчитавшись за моё детище, она деловито осведомилась:

Я виновато пожал плечами. Откровенно говоря, подобный успех меня слегка озадачил. Очевидное отсутствие функционального смысла плода моего творчества, его нарочитый дисбаланс пропорций я хотел свести к невинной шутке. К профессиональному стёбу, наконец. Ну, поставил бы потом этого несуразного уродца дома для потехи. Да и отчего не позабавить себя и друзей непонятной штуковиной, похожей на кофейный столик, с торчащими по бокам латунными педалями, и рядом клавишами на столешнице? И на клавиши и педали не возбраняется нажать подвыпившему гостю. Я словно видел, как потенциальный захмелевший сотрапезник после пятой рюмки водки недоверчиво спросит:

А вот затейливый пюпитр от пианино так и остался неиспользованным. Я долго сомневался, стоит ли его куда-нибудь присобачить, но в последнюю минуту отказался. Однако теперь меня занимало другое. Не размышления типа: а хорошо бы ещё это... Нет. Я умирал от любопытства, кто же эта щедрая покровительница всплеска моей фантазии? Кто она, выложившая без второго слова ощутимую сумму за абстрактную композицию, а по сути дела - за полный халоймес. Что её побудило приобрести нелепый предмет? Это пока оставалось загадкой.

У Тамары я появился аж через неделю и опять попал в коммунальную квартиру. Кто бы мог подумать, что у особы, вроде не стеснённой в деньгах и наверняка знающей им цену, тоже имеются соседи по кухне. Правда, всего лишь один, но факт оставался фактом! Стоило мне переступить порог Тамариной комнаты, мой взгляд немедленно упёрся в зеркало, украшавшее центральную стену. О, негаданная встреча! Я буквально обомлел, увидев свою первую реставрационную работу. Да и как не узнать слишком памятную вещь? Проделав очередной путь из одного дома в другой, пухлые купидоны, готовые поразить меткими стрелами чьё-то неосторожное сердце, опять оказались у меня перед глазами. Ох, как обрадовало это неожиданное свидание. Так вдруг сталкиваешься на улице нос к носу с давним товарищем и понимаешь, насколько по тому соскучился. Я сделал хозяйке комплимент, польстив её вкусу, и мы тут же подружились. Кстати, к тому времени клавишно-журнальный и он же педально-кофейный столик с лёгкой руки моей щедрой покупательницы благополучно отбыл на станцию "Одесса-Товарная", откуда последовал в столицу солнечной Грузии.

Забегая наперёд, можно смело открыть секрет: к чистому искусству или тем более к меценатству Тамара имела такое же отношение, как одесские французы к парижанам. Она промышляла элементарной спекуляцией или, по её собственному определению, занималась свободной коммерцией. Стоило мне приглядеться к Тамаре поближе, как я понял, что имею дело с дамой хоть и молодой, но достаточно волевой и целеустремлённой. И решения Тамара умела принимать жёсткие. Я знавал её первого мужа - весёлого бездельника, которого она выгнала, когда посчитала нужным. По сути дела, тот паренёк был вещью из домашнего обихода времён матриархата или постельной принадлежностью амазонки. Очевидно, справлялся он с Тамарой плохо и его просто выставили за порог. Впрочем, поделом - мужчина должен из себя что-то представлять, и если не в жизни, то хотя бы в постели.

Тамара была всеядная. Круг её деловых интересов простирался на все возможные дефицитные товары и, конечно же, на антиквариат. Ну, а как же без него? Относилась она одинаково сухо что к шматью и прочему импортному дефициту, что к старинной мебели и разным художественным бирюлькам. Не прилипая душой к барахлу, проходившему через её руки, Тамара смотрела на него как на объект перепродажи и за короткий срок сумела добиться ощутимого финансового успеха. Покупатели к ней слетались как пчёлы на мёд. Или как мухи на дерьмо? Впрочем, есть ли разница? Если летели, значит что-то тех привлекало? Каждый месяц обстановка в комнате Тамары кардинально менялась. На место убывших громоздких столовых буфетов с недорогими белыми мраморными плитами и жутчайших столиков, безбожно побитых шашелем, завозились новые, и подобная ротация повторялась вновь и вновь к неудовольствию терпеливого соседа. Его бдительное око пенсионера уже давно заприметило подозрительность в таких необычных пертурбациях, но он сидел тихо и смирно, очевидно, не без компенсации за испытываемое неудобство. Впрочем, какой хрен - неудобство? Особо его никто не беспокоил, а презент в виде пакета гречневой крупы или банки растворимого кофе после визита вежливых грузчиков был для того совсем неплохим утешением.

Тамара крутилась, дай бог каждому. И коньюктуру чувствовала превосходно. Одним словом, добывала хлеб насущный в поте лица. К сожалению, её действия именовались тогда несколько иными терминами и могли быть квалифицированы по совершенно иной шкале. Конечно же, Тамара, как баба неглупая и дальновидная, не порхала под лезвием бритвы. Да и знакомства нужные водила, чтобы в случае чего себя обезопасить. Прокуратура города не дремала, и её сотрудникам ничего не стоило отыскать компрометирующие обстоятельства, если соответствующим органам понадобились бы свидетельства о нетрудовых доходах. Другое дело, что обыкновенным людям нормально жить, не отыскав для себя их источник, как-то не получалось. Вот и приходилось вступать в противоправные действия...

Мне несложно представить усмешку на губах у иного читателя - опять таки, моего соотечественника, земляка, а главное, современника. И даже скептическую гримасу увидеть у того на лице. Мол, непростительно преувеличиваете, дорогой, оправдывая непомерные запросы некоторых наших с вами сограждан. Возможно. Однако почему бы не назвать стремление жить богаче - здоровым честолюбием? Другим, чем просто желание возвыситься над ближними, смиренно довольствующимися одной зарплатой. Да, большинство моих соотечественников не ловчили и не спекулировали, но при этом радовались жизни. Любили, рожали детей, смотрели прекрасные спектакли и фильмы, увлечённо работали. За деньги всего этого не купишь. Не спорю, но я не о том. Рядом с глянцево-безоблачным и прозрачным счастьем честных трядящихся существовало другое благоденствие, как презрительно прошлись бы по нему советские идеологи, с буржуазным душком. Мутное. Однако его скудный лучик светил в душе, наверняка, не так ярко, но ещё и грел. Чуть-чуть. Потому качество дня, прожитого каждым из нас, было сравнимо с положением пассажиров поезда. Кто-то теснится в общем вагоне, а кто-то расположился в купейном. То есть едем вроде в одну и ту же сторону, только путешествуем по-разному. Кому-то - чай в подстаканнике и тёплая постель, ну а кому-то - теснота и сон вполглаза, с чемоданом в обнимку, сидя и скорчившись в три погибели. Впрочем, народ уже давно разобрался, что идеалы времён военного коммунизма не столь привлекательны. Моё поколение, наученное опытом родителей, удостоверилось, что быт не должен ни диктовать настроение, ни влиять на комфорт в душе! А ещё некоторые из нас поняли негативное воздействие перманентного безденежья. Ведь хроническая бедность тем и опасна, что сковывает полёт фантазии и от неё, как от мороза, деревенеют мысли. У Тамары, понятно, погода в голове стояла всегда жаркая, а я оказался именно тем человеком, на которого та могла теперь положиться. То есть знакомство со мной стало для Тамары очень полезным и перспективным.

- Люстра для замка, - торжественно объявила она об амбициозном проекте, собираясь восполнить антикварный дефицит новоделом. Прошёл месяц, и эскиз с продиктованными Тамарой декоративными деталями обрёл вполне осязаемые формы у меня в мастерской. На уровне глаз там на массивных цепях, сходящихся от углов каркаса к центру, с потолка свисала правильная восьмиугольная рама. Цепи крепились к литым бронзовым светильникам в виде грифонов, а на боковых поверхностях рамы не оставалось живого места от неимоверного количества фурнитуры.

Накладной бронзы я не пожалел и теперь оценивающе оглядывал тяжёлую объёмную конструкцию. Хотя, если по-правде, больше с опаской, прикидывая очевидные сложности её транспортировки. Не обошлось без курьёзов. Готовую люстру мне не удалось протиснуть через достатоточно высокий входной проём. Проклиная досадную ошибку, я на минуту представил разочарование Робинзона Крузо, построившего лодку посреди необитаемого острова. Увы, иногда мы даже не подозреваем, насколько совершаемые нами ошибки до смешного хрестоматийны.

Обругав себя всердцах обидным, но заслуженным словом, я принялся открывать вторую створку двери в мастерскую, заколоченную наглухо ещё при царе Горохе. Попотеть пришлось изрядно, только после этого люстру удалось вынести на свет божий и взгромоздить на багажник "Жигулей". Правда, легла там она едва-едва и выглядела как спутниковая антена на научно-исследовательском судне. Путь предстоял к Тамаре сравнительно близкий, но уж очень нервический. Центр города, оживлённое движение и помпезная люстра на крыше машины в любой момент норовящая задеть проезжающие мимо автомобили! Одним словом - тихий ужас. Я виновато улыбался водителям встречных троллейбусов, увёртывался от грузовиков и, вспотев до трусов, уже не верил, что доберусь без приключений. В квартиру Тамары я затащил этого монстра, слава богу, сравнительно легко, но лишь подвесив люстру и подсоединив электрические провода, наконец, вздохнул с облегчением. На удивление люстра смотрелась очень и очень презентабельно, преобразив комнату в коммуне-клоповнике чуть ли не в аппартаменты дворца. Не прошло и нескольких недель, как моё детище поехало вслед за музыкальным столиком, а на повестке дня теперь стоял новый художественный замысел. Неожиданно потребовались циклопических размеров оконные карнизы для штор, причём в то же самое жилище. Изготавливая их, я терзался жгучим желанием хоть краем глаза взглянуть на ненормального, купившего столь безвкусные предметы интерьера. Увы. Не пришлось. Зато карнизов родилось штук десять. Все как от одной мамы. И тоже для замка или, на худой конец, для старинного шато. Помпезные, как люстра, с лежащими поверх каркаса львиными фигурами, которые держали в лапах геральдический щит, и такие же дурацкие. Убоище! Мои старания убедить не выдавать эти изделия за крутую старину Тамара проигнорировала. Она шла напролом, а вернее сказать, плыла в денежном потоке, позабыв и о подводных камнях, и о предательских водоворотах. Окровенно, я уже начал переживать - ведь какие ни есть те клиенты, совесть иметь-то надо. Однако Тамара лишь посмеялась над моими волнениями и пустилась ещё в более рискованную авантюру. Купила в центральном универмаге телефоны - аляповатую продукцию местной фабрики, ширпотреб "под антик", и втридорога всучила их своим иногородним клиентам как итальянские.

Конечно же, Тамару природа не обделила талантом. И хоть иметь талант - ещё не значит стричь купоны, удача к ней благоволила. С Тамарой я сотрудничал относительно недолго. За этот период она успела второй раз выйти замуж и родить ребёнка, практически не прерывая дела. Я не без удовольствия перебираю в памяти те беззаботные дни. Мы катались на антикварном "Мерседесе" - неудобной в управлении, но весьма заметной в городе машине. Её Тамара купила тоже с целью перепродажи, но пока решила не спешить и попользоваться автомобилем сама. Нашим излюбленным маршрутом была пустая дорога вдоль моря из Аркадии в Отраду. Вообще-то движение там закрыли давным-давно, но уж сильно хотелось проехаться почти возле самой кромки воды. Тамара весело вспоминала первую у меня покупку, до сих пор считая эту вешь непревзойдённым шедевром. Тёплый летний вечер сквозил в открытые окна салона невольным предчувствием непродолжительности нынешнего прекрасного времени. Запах социальных и общественных перемен уже настойчиво носился в воздухе. Транслируемый по телевидению очередной съезд коммунистической партии вызвал шок во многих умах. Прозвучало такое! О подобных шокирующих выступлениях делегатов и подумать было невозможно, а тут на тебе, чуть ли не по всем каналам - вслух и сплошная крамола. А дальше ещё интересней. Новый лексикон! Перестройка, кооперативы...

На почве экономической вседозволенности в народе началось брожение умов. Несколько моих приятелей открыли кооперативные рестораны. Еду там подавали свежую и вкусную, но, увы, не ресторанную. Подобными блюдами кормили на всех одесских именинах. И не на именинах тоже. Откровенно говоря, частный сектор меня очень разочаровал, явившись в образе местечкового кухмистера. Домашние горячие обеды... Кулинария тёти Симы... Надеюсь, мне простят эту иронию. То есть выбирая между столовой пароходства, где я обычно перехватывал днём, и хозяйской закусочной, предпочтение я отдавал родному советскому общепиту. И не потому, что там было дешевле, просто профессиональнее. Да и к настоящему ресторану открывшиеся заведения кооператоров - эти чахлые ростки возрождающейся частной собственности, не имели ровным счётом никакого отношения. Ресторан - это прежде всего храм кулинарного искусства и святилище для гурмана, не говоря уже о том, что хороший ресторан - это такая же редкость, как и тот человек, который на него понимает.

Меня идея кооператорства так и не увлекла. Не поманил за собой робкий луч зари капитализма. Не надо спрашивать почему. Ведь дело вроде многообещающее. Я всегда был консервативен в той степени, чтобы не называть селёдкой сельдь иваси и чтобы отличить икру из синих, приготовленную из печёных баклажанов, от любой другой. Я не замшелый ретроград, конечно, но, наверное, и не смелый новатор. Таким уж уродился. И потом, мои тогдашниие занятия, исключая поделки для Тамары, были несколько иные, чем просто бытовые услуги. Реставрация мебели - не вулканизация автомобильных колёс, не укладка керамической плитки и уж тем более не швейпром - на поток не поставишь, да и в вывеске я не нуждался.

О крайне редких прежде и участившихся теперь отъездах на постоянное место жительства за рубеж говорили уже обыкновенно и не понижая загаворщически голос. Тема, волновавшая людей в силу их принадлежности к потенциально эмигрантской среде, вышла из глухого подполья и более никого не смущала. Канули в прошлое общественное порицание отщепенцев, решившихся на этот шаг, собрания товарищей по работе. Круг моих знакомых начал заметно таять, причём в числе желающих перебраться за границу были люди самых разных национальностей, не видевшие ничего зазорного в том, чтобы воспользоваться образовавшейся брешью в неприступном заслоне на пути к свободному миру.

- В Америку или в Израиль? - обменивались вопросом, приветствуя друг друга, кто с радостью, ну а кто с подсознательным неудовольствием от происходящего. Уже отлаженная жизнь и сложившиеся товарно-денежные отношения чёрного рынка делали настоящее понятным и прогнозируемым. И вдруг всё это бросить? Податься неизвестно куда? В итоге выиграли только честные труженики, не испытывающие частно-предпринимательского зуда, и потому обречённые на прозябание среди разворачивающегося социально-бытового великолепия. Таким уехать означало переродиться, тем более что советские специалисты чего-то стоили, если таковыми были, а не протирали штаны в конторах. Им, обладающим красивым, но бесполезным статусом самого читающего в мире населения как когда-то пролетариату было нечего терять, даже цепей. Изворотливым же и находчивым гражданам, выстроившим в условиях социалистического общежития комфортное личное благополучие, было о чём пораскинуть мозгами. Измученные ожиданием отказники, успешно перебравшиеся за бугор и писавшие оттуда бодрые письма, лишь подогревали ажиотаж, но не убавляли растерянности. Вот и собирались сомневающиеся и осторожные на Фонтанских дачах, где под шашлык и студёную "Столичную" вели нескончаемые разговоры на больную тему - ехать или не ехать? Ну, чем не сакраментальная Гамлетовская дилемма - быть или не быть? Почти те же доводы: мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться... Не так ли? И уже не в голове привычные мирские удовольствия. Не тешит взор стол, ломящийся от деликатесов с Привоза, и не волнуют прочие плотские радости. Да уж, некстати.

Уехать, чтобы найти? Или не дёргаться, чтобы не потерять? Вопросы, вопросы, вопросы... А больше чисто меркантильные соображения, не имеющие ничего общего с политическими мотивами. Наверное, мне просто не везло и, бывая в разных компаниях, я так и не встретил настоящего диссидента. Ну ни одного! А как хотелось пообщаться с человеком идейным, можно сказать, с революционером, с непримиримым противником советской власти. К превеликому сожалению, не пришлось. Почему я так сожалел? С удовольствием отвечу, не побоявшись несколько странного звучания своей мысли. Всё дело в том, что с некоторых пор я стал скептически относиться к любым заявлениям о свободе. Да-да! О свободе, я не оговорился, а тут представился бы, можно сказаать, уникальный случай послушать человека, искушённого в духовных ценностях. И спросил бы я того умника прямо и без обиняков:

И те действительно были такими. Не пудрили понапрасну мозги ни себе, ни другим. Исправно пили водочку, закусывали жлобской колбаской с Привоза и не рядились в тогу борцов за справедливость, бравируя избитими и затасканными фразами о той самой свободе во всех её ипостасях. И философии придерживались крайне незатейливой - как бы не прогадать, подавшись за границу, пожертвовав вольготной и сытой жизнью на родине. Да что говорить, наверняка многие присутствовали на подобных посиделках и потом мысленно соглашались с единомышленниками или спорили с оппонентами. Ведь было же?

Мне, кстати, однажды довелось в Одессе столкнуться с нашим бывшим соотечественником, рискнувшим приехать в СССР на побывку после десятилетней эмиграции. Выглядел тот совершенно неизменившимся, несмотря на модный заграничный костюм и нью-йоркский акцент. Шучу, конечно, насчёт акцента. Скорее, я признал в нём иностранца по своеобразному диалекту - невообразимой смеси не шибко правильного русского, нашпигованного английскими словами. Не думаю, что этот отважный отпускник красовался, намеренно коверкая речь. Как я теперь понимаю, он просто отвык говорить на русском. Американские расхожие термины плотно вошли в его ежедневный лексикон и перевод на родной язык американских терминов тому, вероятно, казался пустой затеей. Страхование автомобиля в Одессе не имело того смысла, который уделялся обязательной покупке страховки в Нью-Йорке, и квартиру в Одессе никто не рентовал с залогом, а именно этими деталями он делился.

Нас свела "отвальная" моего приятеля. Я заскочил проститься - там и встретились. Передо мной стоял (сидеть уже в пустой квартире было не на чем) мужчина под пятьдесят или чуть младше, с усталым взглядом человека, нуждающегося в элементарном физическом отдыхе. Окружённые сеткой морщин, его глаза равнодушно смотрели на энтузиазм, с которым ещё одна семья и, очевидно, его близкие знакомые собирались пересечь океан. Он не предрекал им золотые горы и не скрывал неизбежных трудностей первых лет эмиграции.

Самое интересное, что эта скупая, но вымеренная фраза прозвучала куда убедительнее любого радикального мнения, будь то неудержимый восторг от свершившихся надежд перебраться за границу или предостережение от неминуемых разочарований оказавшихся там по собственной глупости. Впрочем, о потере иллюзий тогда никто не думал. В Америку ехали за успехом, богатством, признанием. Отправлялись за самым лучшим и недоступным прежде. Наверное, потому этого человека не удивил мой вопрос, а меня не обескуражил его ответ - мол, коль скоро ты решился на эмиграцию, не пеняй на сюрпризы.

Ах, если все, кто провожал моего приятеля, включая его - инициатора, затеявшего отъезд, могли бы хоть краем глаза взглянуть на будущую неведомую жизнь. Не лишь примерить на себя, как чужой макинтош, однобокие и поверхностные знания о чьих-то миллионах и роскоши. Наверное, тогда иные побежали бы в эмиграцию ещё быстрее, вприпрыжку, ну, а кто-то наверняка сбавил обороты и повернул вспять. Меня всегда настораживали немногие счастливцы-путешественники, побывавшие в Америке в гостях. И хоть заокеанские родственники демонстрировали им всё самое привлекательное, они почему-то потом не спешили к тем перебираться. Как это я, извиняюсь, понимать? Уж не смутили ли тех неожиданные открытия? И почему эти люди не испытывают чемоданного настроения? Ведь остальные потенциальные переселенцы за рубеж, исколесившие Союз от Таллина до Самарканда и видевшие Штаты только по телевизору, полны решимости?

- Малахольный! Куда тебе рыпаться? У тебя здесь та же Америка. Или тебе надоело всё лето на волнорезе отбивать жопой волны? - рассудительно охлаждала эмигрантский пыл мудрая тётка моего бывшего соседа по двору на Молдаванке - Зямы. Зяма "хорошо стоял". Настолько хорошо, что катался по городу на "шестёрке" престижного бежевого цвета и его жена ходила на пляж как на работу. Жрачка с "Привоза", бебехи с сертификатного и с "толчка". Как тут не пораскинуть мозгами о дивидендах завидного положения, о каждодневных удовольствиях, лакомых как свежий зефир производства кондитерской фабрики имени революционерки Розы Люксембург? Не подумать на досуге о реальном шансе всего этого лишиться?

Было. Всё это было. И наверное, не только меня, но и других не миновало щемящее чувство от скорой разлуки с насиженным местом. Если высказанное вслух - то в зависимости от умения красиво излагать, если молчаливое, то - в меру сентементальности. Потёртые, как рублёвая банкнота - "рваные" и засаленные от бездумного пользования слова - любовь к Родине, беспокойно покалывали сердце. Это износившееся и уже бесцветное понятие вдруг стало необыкновенно ярким, заставив с трепетом взглянуть на давно знакомые и привычные с детства вещи. Оно не сделало нас в одну минуту лучше, но подтолкнуло дольше, чем обычно, задержаться ретроспективным взглядом на крохотной квартирке в тихом дворике, на лицах первых друзей, на городе, который ещё будет долго сниться, потому как ты с ним повязан навсегда. Не штампом прописки в паспорте, а другими несравнимо более крепкими узами. Невидимая, но ощутимая черта вдруг пролегла между теми, кто был в подаче или собирался это сделать, и всеми остальными, кто в недоумении смотрел на всё происходящее. Жизнь по отработанной десятилетиями схеме вдруг пошатнулась и предоставила самое лучшее и самое худшее - ВЫБОР.