Впервые в Ленинград мне довелось попасть в восемьдесят первом году. Сентябрь - обычно тёплый и солнечный дома в Одессе, здесь, на берегах Невы, уже вовсю моросил затяжным осенним дождичком. Однако, несмотря на скверную погоду и насквозь мокрые туфли после дня блуждания по улицам и площадям, я самозабвенно любовался величавым обликом столицы Российской Империи. Она меня восхитила и очаровала настолько, что через какую-то неделю пребывания в Северной Пальмире я доподлинно понял, где провёл столь незабываемое время. То есть приехал в Ленинград, а уезжал уже из Санкт-Петербурга. И вроде город оставался тем же самым - ещё не переименованным, но просто стало невозможным его иначе называть. Он словно открыл мне неразрывное единство своего существа с именем его основателя, неподвластное большевистскому декрету на роковом повороте истории.  

Этой мыслью - очевидной, но, вероятно, абсолютно абсурдной в те годы - я, тогда ещё достаточно восторженный молодой человек, поделился с моей бывшей вузовской преподавательницей Элеонорой Григорьевной. Наша встреча произошла спустя несколько месяцев, уже зимой дома в Одессе, в Аркадии. С наступлением холодов туда на прогулки выбирались многие одесситы - побродить по центральной аллее, ведущей к причалу-пирсу, подышать морским воздухом на так называемых "плитах" - огромных бетонных блоках, уложенных вдоль короткого участка побережья. Этот излюбленный пляж одесского бомонда и дачников с Большого Фонтана летом, по окончании купального сезона, обретал непревзойденный шарм тихого и романтического места, присущего иным заповедным уголкам Черноморских курортов. Там-то и встретил случайно Элеонору Григорьевну, с которой у нас состоялся тот памятный разговор. Как это обычно бывает - увидели друг друга и остановились поболтать. Слово за слово, и я не мог не рассказать ей о главных впечатлениях от недавнего путешествия в Ленинград - в город, так восхитивший меня:

- Не сомневаюсь, что рано или поздно ему вернут прежнее название, - мне вдруг захотелось с ней поделиться своими ощущениями. 

Элеонора Григорьевна лишь снисходительно усмехнулась, мол, что за чушь ты несёшь, дружок. Ещё пять лет назад она знала меня как серьезного студента, не разгильдяя, и, наверное, теперь ей было странно слушать такие неразумные речи из уст уже не юноши, а вполне взрослого молодого мужчины.

- Вернут, вернут, - добавил я уверенно и добродушно, чем, очевидно, еще больше раззадорил Элеонору Григорьевну. 

- Никогда! - воскликнула она. Её сознание долголетней подписчицы и активной читательницы журналов "Иностранная литература" и "Новый мир", произведения из которых мы часто обсуждали, казалось, воспротивилось такой чуть ли не крамоле.

- Этого никогда не произойдёт! - горячо повторила Элеонора Григорьевна, то ли испугавшись моего безумного утверждения, то ли восстав против него.

- Увидите, - мне, не ожидавшему подобной категоричности, оставалось лишь спокойно улыбнуться в ответ. Ничего не значащие для меня слова международного пролетарского гимна про возмущенный разум, который кипит, из аморфной фразы, слышанной тысячу раз, вдруг трансформировались в отчётливо видимое негодование работника министерства образования. 

- А давайте поспорим, - миролюбиво предложил я, повинуясь необъяснимой уверенности в собственной правоте, - на бутылку шампанского. Какое вы предпочитаете? Обязуюсь достать непременно "Мускатное". 

Пообещать лучшее, бывшее в Одессе большим дефицитом, мне было нетрудно - бутылка такого имелась уже давно, ожидая своего часа - распить в подходящей компании...

Стандартный приз в тот период времени за выигрыш в споре - коньяк - мне показался неподходящей наградой победителю. Тем более в отстаивании своей точки зрения в споре с дамой, во-первых, старше меня, а во-вторых, в той степени интеллигентной, чтобы соблюсти необходимые приличия и не опуститься до предмета приза - прозаического и банального. Ну не с товарищем же ровесником, в конце концов, заключаю пари, пусть даже и на армянский марочный.

- Не сомневаюсь, что мы оба станем свидетелями этого эпохального события. И вы, и я благополучно доживём до этого дня, - заключил я, не взирая на её бунтующий скептицизм. Меня внезапно охватило необычайное волнение. Да так, что внутри случилась конвульсия, и я, будто дизель, пошедший вразнос, безапелляционно добавил:

- Полагаю, что ждать придётся недолго. Максимум лет десять. Тогда и посмотрим, чья правда.

Названный срок сам собой слетел с языка, как бы продиктованный духом дельфийской пифии, впавшей в священный экстаз перед пророчеством. Элеонору Григорьевну, надо полагать, смутило моё возбуждение, и она поспешила распрощаться.

- Вы уж, пожалуйста, подготовьтесь заранее! - шутливо крикнул я ей вслед, абсолютно не подозревая, что окажусь провидцем. Городу, так поразившему меня своим гордым великолепием, действительно вернули его первоначальное название - Санкт-Петербург. Впрочем, к тому времени я уже эмигрировал в Америку и осел в Калифорнии, а Элеонора Григорьевна перебралась в Израиль, в небольшой городок Петах-Тикву. Променяла одесский, пропитанный запахом акации, степной ветерок на изнуряющий горячий хамсин, дующий из Северной Африки, а колоритному Привозу предпочла локальную достопримечательность Петах-Тиквы - городской базар, как его называют местные, "Шук". И заодно обзавелась другим мировоззрением и пониманием событий, предшествующих её переселению на Землю Обетованную. О новом месте жительства Элеоноры Павловны я узнал от её дальнего родственника, гостившего в Лос-Анджелесе. Он-то и позвонил мне передать привет от моей случайной оппонентки, собираясь вручить небольшую посылку. Как разыскала своего бывшего студента - невольного прорицателя, да ещё за границей, наверняка теперь пожилая женщина, я так и не догадался спросить. Уж слишком изумил меня загадочный гостинец в руках родственника Элеоноры Григорьевны. Он держал бутылку из тёмно-зелёного стекла, характерную по форме, с золотой фольгой вокруг горлышка и с чёрной узнаваемой этикеткой. Это было шампанское! Правда, не настоящее французское, но и не игристый хмельной напиток, купленный недавно, а ностальгический продукт из ушедшей эпохи - незабвенное "Советское", разлива ещё Одесского завода шампанских вин. Именно то, на которое мы когда-то поспорили, за три рубля и шестьдесят копеек. 

Ах, как же в ту минуту мне захотелось открыть эту бутылку вместе с Элеонорой Григорьевной! И тогда же возникло желание не чувствовать себя победителем в споре, но вспомнить с ней за бокалом вина тот случайный разговор зимним днём в Аркадии. Выходит, что и она его не забыла? Ведь пророческими мои слова стали не потому, что мне удалось предвидеть возвращение городу его прежнего названия, но оттого, что однажды, приехав в Ленинград, я с неизбежностью этого ощущения осознал, что уезжаю уже из Санкт-Петербурга. И мне это подсказал сам город: его улицы, каналы и мосты.

Города - как люди. И если люди почему-то и меняют свои имена, данные им родителями при рождении, всё равно первое, а потому настоящее, остаётся с каждым человеком. Так и города. Что бы ни происходило, они навсегда остаются названными только их основателями...  

Бердник, Виктор
№248 Apr 2025