Этот дом на перекрестке двух тихих улочек волновал ее. На самом углу срослись кронами три дерева, подстриженные, словно облюбованная туристами чечевица в даунтауне родного Чикаго. Массивная каменная лестница, окруженная кустами красных роз, вела к высокому крыльцу, где восседали грозные восточные львы. Дом с башенками и вышкой каминной трубы, тоже каменный, основательный, как вожак мелькавшего в их пригороде стада оленей, интриговал тем, что каждый вечер там загорались все люстры, освещая нарядную гостиную с белым роялем и длинным парадным столом в окружении викторианских стульев с высокими спинками и изогнутыми ножками. И ни одного человека! Будто все это роскошество застыло на холодной, продуваемой льдине.

Несколько лет назад Рина потеряла мужа. Не было слез, не было рыданий, просто жизнь остановилась, потому что этот  суровый и замкнутый человек был для нее всем и без него остальное теряло всякий смысл. Она часами сидела на своем увитом виноградом балконе, сквозь кружева зеленой или осенне-желтой листвы глядя на игру облаков. Вспоминала их студенческую полуголодную юность, веселые застолья в кругу друзей, рождение детей, бесконечные подработки, раннюю эмиграцию. Здесь они тоже работали с утра до вечера, но хотя бы были спокойны за сыновей - она панически боялась слова "армия".

Мальчики с радостью вписались в американскую среду, работали, учились, родителей не забывали, но... плыли собственным курсом. Да она, гордая, и не хотела быть им обузой - сама справлюсь!

Однако когда на работе намекнули, что пора бы и на заслуженный отдых, совсем растерялась - ведь она привыкла работать и работать и кроме работы ничего не умела и, главное, ничего не хотела.

Первые дни на пенсии были ужасными: она слонялась по квартире, включая и тут же выключая телевизор, временами выла, и именно эта безысходная и нескончаемая волчья песня, как ни странно, облегчала душу.

- Мать, я тебя не узнаю, - сказал старший сын, - ты независимая, обеспеченная женщина с выплаченной квартирой! Я бы с радостью поменялся с тобой местами! Твори, выдумывай, пробуй! Или как там нас учили в советской школе? Перед тобой весь мир! - и он подарил ей таблетку, такой незнакомый ей пока планшет с Интернетом.

Так, лежа с ним или сидя за компьютером, она начала свой запойный период жизни, временами забывая пообедать и открывая для себя всю красоту и мудрость человеческого слова, вникнуть в которые раньше был просто недосуг. Читала в подлиннике своего любимого Фолкнера, которым когда-то увлекалась в русском переводе, и видела те американские корни, из которых произросли решительность, напор и в то же время позитив нации.

А потом захотелось на волю. Чтобы осмыслить прочитанное, почувствовать жизнь вокруг себя. И она надевала кроссовки со светящимися пятками, и они как сапоги-скороходы носили ее по асфальтовым дорожкам ее королевства.

 Она полюбила американцев давно, их трудоспособность и доброжелательность примиряла с жизненными невзгодами. Ей импонировало, что еще не растаяли пробки на хайвеях после тяжелого рабочего дня, а они с детьми и собаками уже выходили на улицы побегать и походить быстрым шагом, заполняли корты, спортивные площадки и тренировочные залы.

Правда, они, как русские, обожают халяву. На днях в здешнем открытом бассейне объявили по радио, что в кассе имеются бесплатные абонементы - и все устремились туда, вмиг опустели все дорожки, будто корова языком слизала. Еще хорошо, что обошлось без пострадавших, как на праздничных распродажах в магазинах электроники.

В выходные ее будил громкий победный клич: "Go, cowboys!". Это чуть ли не с первыми лучами солнца юные ковбои, или, ее словами, будущие морские пехотинцы, закованные в металлические плечи, приходили в их парк помериться силами в американском футболе. И Рина брала легкий стульчик, заворачивалась в плед и вместе с друзьями и родителями игроков болела за местную команду. Ее юная соседка была там в чир-лидерах: с огромными бантами-пропеллерами на голове и распущенными длинными волосами, они выкрикивали ободряющие слова и танцевали, лихо задирая вверх загорелые ноги. Почему-то это должно вдохновлять тинейджеров на ратные подвиги. Зрители тоже возбуждались, кричали, аплодировали и бурно обсуждали каждый удачный бросок их чад.

- Go-go! - истошно вопила немолодая худощавая женщина, выбегая на край поля. Однако там уже образовалась куча мала из тел и шлемов, и свисток судьи остановил "кровопролитие". -  Ооо, shit! - разочарованно прохрипела она, но поймав укоризненные взгляды, зажала рот сухонькой ладошкой. - Sorry!.. I am so sorry!

Через несколько минут всё повторилось вновь, и Рина непроизвольно переглянулась со строгим седым джентльменом, сидящим неподалеку в инвалидной коляске. Они оба весело рассмеялись, а незадачливая болельщица, сконфузившись, ушла на другую сторону поля. Джентльмен будто ждал подходящего момента, чтобы подъехать поближе на своем автоматическом "дилижансе". Он сказал, что и он, и его дети играли в этой команде и не раз такие экзальтированные дамочки бросались им под ноги. А вообще он - Терри и уже видел ее в местной библиотеке с каким-то непонятным журналом.

- О, это издаваемый в Москве "Огонек", его на дом не выдают.

Так они подружились - встретились два одиночества. Историк, исследующий Вторую мировую войну, он иногда просил ее высказать свое мнение по интересующему его вопросу, и часто оно не совпадало с его собственным. Но они не настаивали, просто им было интересно.

Он рассказал, что его трое детей и 10 внуков разлетелись кто куда и теперь они видятся на reunion - ежегодной встрече в каком-нибудь штате, равноудаленном от всех. А так он живет один в доме напротив парка.

Не сразу он сказал, как бы извиняясь:

- После смерти жены ноги плохо держат - пришлось отказаться от лекций студентам. Они меня не забывают: вот прислали приглашение на свой концерт в нашем даунтауне. Вы любите джаз?

- Еще бы! И блюз тоже. - И они отправились в даунтаун: он на своем "Росинанте", она рядом, пешком.

В самом центре их деревни полиция уже перекрыла движение. На лужайке - среди монументальных зданий - поставили импровизированную сцену с колонками и усилителями, а благодарные жители расположились ровными рядами из принесенных стульев или прямо на траве, подстелив тряпицу и запалив свечу. Для любимого учителя была поставлена VIP-скамейка, на край которой скромно села Рина, а рядом остановил своего горячего коня Терри. К нему подходили бывшие студенты, музыканты и чопорные дамы, видимо, живущие поблизости, и со всеми он оживленно беседовал и обязательно представлял Рину как друга, помогающего ему жить. Ей было приятно.

Ей было хорошо и... тревожно.

- Ну и зачем это? Тебе обязательно надо за кем-то ухаживать? - с апломбом молодого деревенского ветеринара сказал ее младшенький. Он недавно расстался с очередной гёрлфренд и по этому поводу отпустил бородку клинышком и закрученные усы, сразу став похожим на бравого д'Артаньяна, хотя верностью своим королевам не отличался.

Он считал мать своей непременной собственностью и явно ревновал. Она сказала примирительно:

- Милый, да он ни в чем не нуждается: у него собственная экономка, массажист и шофер по вызову.

А рассудительный старший сын, опора и надежда, просто обнял ее: так держать, мол!

В тот памятный вечер Терри пригласил ее в свой красивый, ухоженный дом. Как на трапе корабля вдоль стен был укреплен поручень, и он, словно балерина, почувствовавшая поддержку, преобразился. Легко встал и, придерживаясь, стал неспешно передвигаться по дому, рассказывая о своей многотомной библиотеке и коллекции кинофильмов.

Рина слушала плохо. Она смотрела на него восторженно, будто впервые увидев его спортивную фигуру и молодой блеск глаз.

И он, видя ее любование, опираясь спиной о книжный шкаф, сильными руками привлек ее к себе.

- ...Я так долго шел к тебе... - глухо прознес он.

Любовь перед заходом солнца дана не каждому. В молодости любовь слепа, как Фемида с завязанными глазами. Ты любишь себя и свои ощущения, себя в лучах этого внезапно охватившего тебя необыкновенного чувства, отраженного от своего прекрасного кумира, которого ты сам же и выдумал. И больше всего ты боишься потерять предмет своего обожания, ревнуешь его ко всему, что и кто не ты.

 На склоне дней, умудренный жизненным опытом, из-за инстинкта самосохранения ты стремишься не поддаваться скоротечным эмоциям, влюбленности или мимолетным привязанностям. Не хочется ни разочарований, ни боли, ни страданий. Ты всеми силами оберегаешь свой покой.

 Однако когда нечаянная волшебная стрела все-таки заденет твое усталое от жизни, равнодушное сердце, оно отзовется всем своим теплом и величием.

С утра Терри работал в своем кабинете. Рина приходила ближе к вечеру, чтобы увести его на длительную прогулку. Но в этот раз шел дождь, и они сидели у горящего камина при свечах, наслаждаясь тихой музыкой и немецким рислингом, который предпочитали оба.

И вдруг Рина заметила, что в доме через улицу вспыхнул яркий свет.

- Кто живет напротив и почему там в пустой гостиной всегда горит свет? - спросила она взволнованно.

- Это Сюзен ждет своего Рамиреса, - грустно ответил Терри. - Нет повести печальнее на свете, всё как у Шекспира.

И он рассказал, что этот роскошный дом еще в середине прошлого века построил некто Клиф из Техаса, который был не в ладах с тамошними законами и попросту сбежал от греха подальше, поменял фамилию и со временем проявил себя как азартный и успешный игрок на чикагской фондовой бирже. А этому его перерождению поспособствовала молодая жена-католичка, которая родила ему очаровательную Сюзен, но сама вскоре умерла от туберкулеза - местный климат быстро сгубил ее.

Клиф страдал. Но своеобразно. Он приобрел в Чикаго великолепный особняк и... устроил там настоящий вертеп. А чувствуя себя виноватым перед дочерью и для очистки совести, выписал из техасской провинции свою сестру Барбру, злющую старую деву, которая должна была вести дом и заботиться о воспитании девочки вместе с целой армией гувернанток и преподавателей.

Конфуз заключался в том, что ее нянькой и кормилицей с самого первого дня появления на этой земле была шустрая молодая мексиканка, от которой Сюзен переняла такой живой и образный язык, а из книг такую любовь ко всему испанскому, что наяву бредила Рыцарем Печального Образа и в качестве мужа видела только могущественного испанского гранда, на худой конец бедного, но благородного идальго.

За то и поплатилась. Когда Сюзен уже окончила университет, Барбра в тайне от Клифа затеяла ремонт и перестройку дома, по знакомству и по дешевке наняв бригаду мексиканцев для быстрейшего осуществления ее грандиозного плана. И главным у этих с виду свирепых головорезов-рабочих был Рамирес - стройный как тореадор с картин Веласкеса и страстный как дон Хосе. Он был не синим, а белым воротничком - бледнолицый студент на подработке, который на своем компьютере быстренько набросал план инженерных работ, выполнил эскизы и заказал необходимые детали и современное кухонное оборудование.

Барбра была довольна: Сюзен, а значит и Клифу, всё понравится, а она, мудрая домоправительница, еще будет в прибыли, ведь кровь - не водица, и у нее в душе скрывалась и трепетала предпринимательская жилка.

Но случилось непредвиденное: Сюзи, ее маленькая кроткая Сю, потеряла голову. И всё из-за этого смазливого Рамиреса с томным взглядом и приторным голосом. Сюзи играла ему на белом рояле что-то из "Кармен" и даже позволила себе закрыть дверь гостиной, чтобы им не мешал строительный шум на втором этаже.

Барбра была в бешенстве: надо было срочно вызывать Клифа, пока дело не зашло слишком далеко, но она боялась, что тот заявится, когда ремонт еще не завершится, и тогда... Она даже подумать боялась о том, что будет тогда.

Кончилось тем, что в последний день, когда всё уже было сделано, отмыто, оплачено наличными и работяги уехали, а Сю с Рамиресом музицировали, отмечая сразу и свое знакомство, и удачно осуществленную задумку, в гостиную вломился разъяренный подвыпивший Клиф и с кулаками бросился на Рамиреса. Тот отпрыгнул в сторону и Клиф всем своим немалым весом упал на опрокинутый стул и несколько мгновений лежал без движения.

Очевидно, Рамирес решил, что убил человека, и в тот же момент исчез, растворился в липком чикагском тумане. Навсегда...

Быстрая на слезы Рина плакала. Терри подкинул дров в притухший камин, подлил в рюмки вина и продолжал свой рассказ так же печально.

На этом история дома не закончилась. Убедившись, что отец отделался легким испугом, и получив диплом об окончании университета, Сюзен тоже исчезла.

Позже нанятый Клифом частный детектив сообщил, что она работает переводчиком американской миссии в Мехико. О столице Мексики Клиф знал лишь, что там высокий уровень загрязненности воздуха, пыльные бури, перенаселенность и совсем недавно случилось землетрясение, унесшее жизни десяти тысяч человек и стометровой телебашни.

Он звонил ей, просил вернуться, угрожал. Но своенравная, как отец, и твердая, как алмаз, она заявила:

- Я буду жить в этой стране. А если ты захочешь еще раз вмешаться в мою жизнь, я уйду в монастырь. Здесь их предостаточно.

Впервые в жизни ему - по прошлой и уже забытой кличке Аллигатору  - кто-то перечил. Но после своей рано ушедшей жены Сюзен была единственным человеком, которого он любил.

И он молился. И Бог услышал.

Она позвонила неожиданно, он едва успел собраться с мыслями после очередного возлияния.

- Отец, мне нужны деньги, много денег.

- Позволь спросить зачем?

- Я хочу усыновить двух детей.

Он раздумывал недолго:

- Я дам тебе сколько надо. Но ты вернешься домой!

Та картина замедленной съемкой будет долго преследовать ее: на красном сигнале светофора встречный грузовик, потерявший управление, врезается в минивэн, стоящий перед ее машиной. Она не помнит, как выскочила из своего хлипкого приюта, как со скоростью защищающей своих детенышей львицы бросилась на дикий крик и видела только двух затравленных, рыдающих детей, по счастью намертво закрепленных в креслах-корсетах на заднем сидении. В сторону передних сидений она не смотрела - там было тихо.

Подоспевшему полицейскому она сунула свою визитную карточку и, сказав, что окажет детям всю необходимую врачебную помощь, быстренько увезла их - слова "американская миссия" оказали на молодого служаку магическое действие.

А потом появился отец со своими деньгами и адвокатами. Тяжба с родственниками была нелегкой, но и Аллигатор - не простак. Именно он усыновил пятилетнего Диего и трехлетнюю Габриэлу. Тогда же произошло второе его волшебное перевоплощение.

Ради них, Дэна и Габи, он перестал пить; в редкие свободные минуты с крыши-башенки своего пригородного дома, как с капитанского мостика, он в бинокль наблюдал за яростной игрой своего сына, юного футболиста. Именно тогда он решил вырастить из него профессионально-жесткого и бесстрашного финансиста.

    - Дальше самое печальное, - сказал Терри. - Сюзен преподавала в нашем университете испанский язык; когда у нас совпадало расписание, мы ездили на одной машине; на праздники встречались семьями. Она привязалась к Габи, и та платила ей поистине дочерней любовью.

Габи стала врачом и первая заметила, что со Сюзен что-то неладное. К тому времени не стало ни Клифа, ни Барбры; важный и недоступный Дэн со своей большой семьей жил в чикагском особняке, и хрупкая Габи взяла на себя все заботы о Сюзен, у которой обнаружили ранний Альцгеймер.

Габи будто растворилась в своей приемной матери, добровольно заключила себя в каменную клетку. Я был там пару лет назад: Сюзен сидит в кресле среди цветов в своем саду и никого не узнает, только изредка спрашивает, приехал ли ее Рамирес.

- Какая юдоль печали... - Рина утирала слезы не в силах встать и уйти. Почувствовав это, Терри сказал просто:

- Там наверху есть уютная мансарда, тебе понравится.

На день рождения ей принесли корзину с цветами. Она знала от кого и тут же по телефону распорядилась, чтобы Терри собирался в ресторан, который поближе.

В темном костюме с бабочкой он выглядел помолодевшим. Официант помог ему пересесть на стул, а телегу увез, чтобы не портила ландшафт. Она читала и переводила ему лирические стихи, и он чувствовал их музыку и ритм. И в конце, притянув ее руку, надел на безымянный палец кольцо с двумя сияющими бриллиантами.

- Рина, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

Слезы застилали ей глаза, когда они молча шли-ехали по полутемным улицам.

Зачем ему это? Он хочет сделать ей приятное, полагая, что все женщины, ведомые природным инстинктом, больше всего на свете хотят выйти замуж? Но им-то детей не рожать! Тогда зачем? Неужели он думает, что у нее тот самый меркантильный интерес, который закрывает глаза, заглушает сомнения? Нет, ей не нужны разводы через год, злоба обделенных детей-внуков-родственников, она всего лишь хочет продления того розового состояния влюбленности, или, как говорят ее cыновья-паршивцы, букето-конфетного периода взаимоотношений, который, к сожалению, быстро кончается.

А что касается этого обалденного кольца, то - милый Терри! - никто и никогда не дарил ей ничего подобного. Жизнь у них была совсем другая: всё детям, детям! В ее день рождения муж обычно говорил: "Дорогая, купи себе подарок по душе!" Это после того, как он подарил ей напольные весы и она в сердцах расплакалась, потому что это он себе сделал подарок, не ей, а она хотела что-то женское, интимное. И уж конечно, не от себя - себе!

Милый Терри, как сказать, чтобы ты понял ее смятение, ее любовь?

Она остановилась у его дома и, опустив голову, наконец заговорила:

- Знаешь, я суеверная и не хочу расплескать свое счастье. Я буду приходить к тебе, когда ты захочешь, и оставаться, сколько ты хочешь. Мне хорошо с тобой. - И добавила уже лукаво, будто шутя:  -  Мне очень понравилась твоя мансарда.

По его непроницаемому виду было непонятно, чего он ожидал и понял ли  эту странную женцину. Но для себя он осознал одно: он будет делать то, что хочет она, что скажет она. Потому что она искренняя и ей можно доверять.

 Он кивнул, улыбнулся.

- А я буду дарить тебе цветы, - и он протянул ей ключи от дома.

- До завтра, - она присела к нему на колени, с необъяснимым чувством преданности, боли и ласки целуя его такое любимое лицо. А потом по-хозяйски добавила: - Надо захватить пижаму и косметику...

На самом деле сердце стучало, рвалось из груди, предвещая бессонную ночь.

Она сделала несколько успокаивающих вдохов-выдохов, пересекла улицу и остановилась в изумлении: в освещенную гостиную загадочного дома напротив ворвалась моложавая женщина. Копна черных волос, высокий лоб, большие продолговатые глаза. Габи! Она говорила по мобильному телефону и при этом, видимо, пела и кружилась в танце.

Рине даже показалось, что через плотно запертые окна она слышит мелодию "Бесаме мучо".

Всюду жизнь? Да-да, жизнь берёт своё, несмотря ни на что. Рина мечтательно улыбнулась: всё будет хорошо!