Немало удивительных житейских историй можно услышать порой, когда знакомишься со своими соотечественниками на американской земле. Позвольте и мне поделиться с вами, дорогой читатель, своей историей, в которой, как в одноимённом кино, были и жизнь, и слёзы, и любовь...

Случилось так, что в начале 2001 года, неожиданно для себя, я осталась без крыши над головой, и положение складывалось просто катастрофическое: ни жилья, ни друзей, ни денег, ни работы. Кто был в такой ситуации хоть однажды, тот поймёт меня без всяких слов.

В Америке я к тому времени жила совершенно одна меньше двух лет, и по-прежнему практически не говорила на английском. Одним словом, тупик! А произошла описываемая мною история в Центральной Флориде в районе известного города Окалы. В поисках жилья я обращалась ко всем своим друзьям, соседям и даже случайным знакомым. Мне повезло, и мой новый учитель английского языка Юрий согласился мне помочь. Он позвонил и договорился о встрече с пожилым американцем с русскими корнями, к тому же живущим неподалёку. "Может, что посоветует хорошее", - так озвучил Юра цель нашей поездки. 

Сказано - сделано, и вот в одну из суббот мы с Юрой и его женой едем знакомиться. На звонок дверь нам открыл высокий, под два метра, худой и элегантно одетый пожилой господин с пронзительными глазами. Чем-то неуловимым он напомнил мне Дмитрия Сергеевича Лихачёва, знаменитого академика из Санкт-Петербурга, которого с чьей-то лёгкой руки назвали "совестью России". Они были похожи не только внешне, но и своими человеческими достоинствами, в чём я смогла убедиться позже...

Новый знакомый, представившийся Джорджем, оказался на редкость гостеприимным хозяином и предложил мне рассказать о себе всё как есть, начиная от Адама и Евы, как говорят в таких случаях. Юрий с женой были отправлены в одну из комнат играть на компьютере, а мы проговорили с Мстиславом Георгиевичем Николаевым (таково было его полное имя, данное ещё в Москве при крещении) почти два часа. Вернее сказать, говорила я, а он лишь внимательно слушал. Не знаю, что заставило меня исповедаться совершенно незнакомому пожилому господину, но доверие к нему возникло у меня с первой же минуты знакомства, и мне было приятно рассказать о себе всё без утайки. Я приехала за советом и помощью к нему, а оказалось, что и он нуждался в живой Душе рядом не меньше, чем я нуждалась в крыше над головой. Так в результате нашего взаимного интереса я осталась в доме Джорджа, предложившего мне не только кров, но и посильную помощь в ассимиляции в новой стране. Тогда мне казалось, что это ненадолго, а вышло - на целых четыре года, до самой его кончины в мае 2005 года.

Наша дружба с Джорджем была ни на что не похожа: я нуждалась в нём как в Учителе, а он во мне - как ребёнок в няньке. Он помог мне вновь поверить в себя, а я помогла ему сохранить ещё на пару-тройку лет его угасающие физические силы и здоровье. Когда я мысленно возвращаюсь в то время, мне кажется, что вопреки всему это были мои самые счастливые годы жизни в Америке!

Если обо мне Джордж узнал всё и сразу, то свою историю он открывал мне постепенно, день за днём, не торопясь. Боже, чего только в ней не было, начать хотя бы с того страшного 1921 года, когда родители, бежавшие от большевиков, привезли его, трёхлетнего, в Америку. Я часами слушала рассказы Джорджа о том, как они с мамой мчались в кузове грузовой машины по горным перевалам, спеша на встречу с отцом, который уже дожидался их на палубе английского крейсера. В пути эта машина перевернулась, но, к счастью, все остались живы. Одного этого рассказа хватило бы, наверное, на полнометражный киношный детектив - так много в нём было всего. Однако всё закончилось благополучно, и семья отплыла в Константинополь почти под самым носом догонявших их людей.

После долгого плавания через Атлантический океан они наконец-то оказались в Нью-Йорке без всяких средств к существованию. Как и для большинства эмигрантов той поры, жизнь молодой семьи оказалась на редкость тяжёлой, к чему мать Джорджа, дочь бывшего греческого банкира, оказалась неприспособленной, и после пятнадцати лет испытаний и лишений этот брак распался.

Несмотря ни на что родители Джорджа дали сыну прекрасное домашнее образование, по окончании которого он получил предложения сразу от нескольких престижных университетов. Из соображений близости к дому и экономии средств Джордж выбрал Колумбийский и получил специальность инженера. Надо сказать, что в этой семье любили родной язык и пользовались им постоянно, а кроме него Джордж свободно изъяснялся ещё на пяти европейских языках. Русский оставался главным для Джорджа на протяжении многих лет, но ко времени нашей встречи он стал его немного забывать, поскольку не пользовался им почти шестьдесят лет. Когда я спросила его "Почему?", он ответил просто: "Не было необходимости". С моим появлением он стал говорить только на русском, и надо было видеть его глаза - в такие минуты он выглядел абсолютно счастливым!

Мы с ним вспоминали русских литературных классиков, я вслух читала книжку М. Ю. Лермонтова, по случаю отыскавшуюся в моём чемодане, мы даже пели русские романсы на два голоса. Он, как и его отец, очень любил русские романсы. Всё удивляло и поражало меня в нём: Джордж оказался образованнейшим человеком, носителем высокой культуры и источником самых разнообразных знаний. Ещё бы! В нём текла кровь старого дворянского рода Николаевых: дедушка по линии отца жил в Царском Селе и являлся главным врачом Царскосельского военного госпиталя в Первую мировую войну. Однажды Джордж признался мне, что слышал от родных, будто дедушка Александр Фёдорович вместе с супругой был вхож в царскую семью!

В дореволюционные годы в особняке Николаевых по адресу Захаржевская, 5 собирались лучшие представители аристократического общества. Здесь велись бесконечные дискуссии о чести и достоинстве, звучала прекрасная фортепианная музыка. На этих дрожжах выросло семя, из которого в будущем суждено было выйти последнему отпрыску рода Николаевых - Джорджу Николаеву. Рождённый в июне 1917 года, аккурат посреди двух революций, он в двухнедельном возрасте с трудом был вывезен своей матерью из голодной, бурлящей революционными страстями Москвы в Анапу. Там у семьи было два прекрасных особняка, в одном из которых бабушка до революции держала Пансион благородных девиц. Здесь прошли лучшие детские годы мальчика, обласканного материнской любовью и обожанием всех домочадцев. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается, и через три с половиной года мальчик вместе с родителями покинул Россию, как оказалось, навсегда. Тосковал ли он по ней? Судя по его многочисленным вопросам, которыми он просто атаковал меня, я бы сказала, что да, тосковал. Казалось, чем старше он становился, тем больше думал о России, однако ни разу открыто не признался мне в этом...

Вот говорят: от плохого семени не будет хорошего племени, и это задолго до науки генетики с её фантастическими открытиями. Отец Джорджа, выпускник юридического факультета МГУ, был одним из лучших студентов своего выпуска, и среди его друзей в годы московского студенчества числилось немало известных людей, в том числе композитор С. В. Рахманинов, последний царский посол в Вашингтоне граф Бахметьев и даже будущий основатель вертолётостроения в Америке Игорь Сикорский. 

Всё это осталось в моей памяти из наших бесконечных разговоров в садике за домом, где стояли купленные Джорджем по случаю Рождества мне в подарок качели. Там мы любили проводить свободное время. Как светлую память о том периоде жизни и драгоценный раритет храню магнитофонную плёнку с одной из наших с ним бесед того времени.

Я бесконечно благодарна этому прекрасному человеку и моему другу за всё. Целых четыре годы я наблюдала его в самых различных житейских обстоятельствах и должна признать, что не было светлее Души ни раньше, ни позже в моей жизни, чем Джордж! Удивительно добрый, мягкий и терпеливый по отношению к другим, он был очень строг и взыскателен к самому себе. Больше десяти лет прошло с того дня, когда я в последний раз обняла его, а до сих пор не могу забыть его удивительный голос, когда он устремлял на меня свой вопрошающий взгляд и тихо спрашивал: "Милочка, вы в порядке?".

Помнится, как в очередной раз, раскачиваясь на качелях, я спросила, не боится ли он смерти, на что Джордж совершенно спокойно ответил мне: "Нет! Смерть - это лишь переодевание!". Чуть позднее, узнав, что он, как и его жена Элси, пожелал быть кремированным после смерти, я предложила забрать его прах, если он того пожелает, и увезти его в Россию с тем, чтобы развеять над Чёрным морем и тем местом, где он провёл свои лучшие детские годы. Слегка улыбнувшись, Джордж сказал так: "Слишком далеко, Милочка. Да и не русский я давно, я - Американец". Я возразила ему: "Даже если это и так, Душа у вас всё-таки осталась русской!".

Всё сбылось, и за три месяца до смерти Джордж поменял своё завещание. Теперь, согласно ему, прах должен был быть развеян над Мексиканским заливом в десяти милях от берега в районе Клируотер. Всякий раз, приезжая на этот берег, я пристально вглядываюсь в даль и не могу сдержать слёз, от которых сильнее сжимается моё сердце и хочется крикнуть: "Дорогой Джордж, где ты?!".

Я могла бы ещё многое поведать. Я выполнила данное себе самой обещание рассказать вам, уважаемый читатель, эту историю про необыкновенного Американца с русской Душой. Историю, в которой, как оказалось, было всё: и жизнь, и слёзы, и любовь...